Оно всю вечность шёпоты лелеет
у бре`гов диких, струями лихими
двудесят тысяч гротов моет-- ими
Гекаты шёпот старческий болеет.

Оно же часто кротком настроеньи
бывает, так что мелкую ракушку
с налёжанного места не порушит,
пусть в небе реет распоследний пленник.

О вы, глаза чьи тяготятся бденьем,
побалуйте их дикостью морскою;
о вы, чьи уши в грохоте застыли
иль перекормлены му`зык тоскою--

сидите возле грота вы в покое,
пока не различите нимфы пенье.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    (см. перевод П.Гуреева, погуглите :"Обречены навечно берега Ласкать свой слух под мерный шепот вод, Что синью заполняют каждый грот,..")

On the Sea

It keeps eternal whisperings around
    Desolate shores, and with its mighty swell
    Gluts twice ten thousand caverns; till the spell
Of Hecate leaves them their old shadowy sound.
Often 'tis in such gentle temper found
    That scarcely will the very smallest shell
    Be moved for days from whence it sometime fell,
When last the winds of heaven were unbound.
O ye who have your eyeballs vext and tir'd,
    Feast them upon the wideness of the sea;
        O ye whose ears are dinned with uproar rude,
    Or fed too much with cloying melody -
        Sit ye near some old cavern's mouth and brood
Until ye start, as if the sea nymphs quired.

John Keats

ЛЮБОВЬ
       
Перевод С.Я.Маршака ( ок.1915 г.)

Восторги, страсти и мечты,
Все, что волнует нашу кровь, -
Питает ясный, чистый свет
   Твоих лампад, Любовь.

Мне часто снится наяву
Воспоминанье дней былых,
Когда лежал я на холме
       У башен вековых.

С зарей мешался блеск луны
И предо мной стояла дева, -
Моя надежда и любовь,
     Мой ангел - Женевьева.

Я пел, и слушала она,
Облокотясь у изваянья
Стального рыцаря - в лучах
     Закатного сиянья.

Так мало горя и забот
В душе у юной Женевьевы,
Но любо слушать ей мои
   Печальные напевы.

Я пел ей повесть старины.
Рассказ был мрачен и печален,
Суров и дик, как скорбный вид
Седеющих развалин.

Она внимала, глядя ниц,
В румянце нежного смущенья,
Боясь взглянуть и встретить взгляд
Любви и восхищенья.

О скорбном рыцаре гласил
Рассказ далекой старины
Как обожал он десять лет
   Принцессу той страны.

Как он страдал ...   Но мой напев
Подобен страстной был мольбе,
Как будто пел я о другом,
      А думал о себе.

Она внимала, глядя ниц,
С волненьем пламенным в крови,
Прощая пристальный мой взгляд,
     Исполненный любви.

Когда ж я пел, с каким стыдом
Был верный рыцарь прогнан  прочь,
И, обезумев, в чащах гор
    Скитался день и ночь,

Как выходя из темных нор,
Иль выбегая из дубрав,
Иль возникая в блеске дня
Среди зеленых трав, -

Как у разбойников отбил
Безумец даму в поздний час, -
Не зная сам, кого от мук
       И от позора спас.

И как, в раскаянье обвив
Колена рыцаря рукой,
Пыталась леди возвратить
         Душе его покой.

И в тихий грот его взяла
И не смыкала ночью глаз,
Пока в себя он не пришел -
   Увы, в предсмертный час,...

(окончание следует,--  прим. Т.К.)

Love

All thoughts, all passions, all delights,  
Whatever stirs this mortal frame,  
All are but ministers of Love,  
    And feed his sacred flame.  

Oft in my waking dreams do I          
Live o'er again that happy hour,  
When midway on the mount I lay,  
    Beside the ruin'd tower.  
 
The moonshine, stealing o'er the scene,  
Had blended with the lights of eve;   
And she was there, my hope, my joy,  
    My own dear Genevieve!  

She lean'd against the armed man,  
The statue of the armed Knight;  
She stood and listen'd to my lay,   
    Amid the lingering light.  
 
Few sorrows hath she of her own,  
My hope! my joy! my Genevieve!  
She loves me best whene'er I sing  
    The songs that make her grieve.  
 
I play'd a soft and doleful air;  
I sang an old and moving story—  
An old rude song, that suited well  
    That ruin wild and hoary.  
 
She listen'd with a flitting blush,   
With downcast eyes and modest grace;  
For well she knew I could not choose  
    But gaze upon her face.  

I told her of the Knight that wore  
Upon his shield a burning brand;   
And that for ten long years he woo'd  
    The Lady of the Land.  
 
I told her how he pined: and ah!  
The deep, the low, the pleading tone  
With which I sang another's love,   
    Interpreted my own.  

She listen'd with a flitting blush,  
With downcast eyes, and modest grace;  
And she forgave me, that I gazed  
    Too fondly on her face!   
 
But when I told the cruel scorn  
That crazed that bold and lovely Knight,  
And that he cross'd the mountain-woods,  
    Nor rested day nor night;  
 
That sometimes from the savage den,   
And sometimes from the darksome shade,  
And sometimes starting up at once  
    In green and sunny glade—  
 
There came and look'd him in the face  
An angel beautiful and bright;   
And that he knew it was a Fiend,  
    This miserable Knight!  
 
And that, unknowing what he did,  
He leap'd amid a murderous band,  
And saved from outrage worse than death   
    The Lady of the Land;—  
 
And how she wept and clasp'd his knees;  
And how she tended him in vain—  
And ever strove to expiate  
    The scorn that crazed his brain;—  
 
And that she nursed him in a cave;  
And how his madness went away,  
When on the yellow forest leaves  
    A dying man he lay;—

1799, Samuel Taylor Coleridge (1772–1834)

Все мысли, страсти и восторги,
что вертят этот смертный цирк
суть лишь Любви одной пророки
её огня жрецы.

Мне часто грёзятся минуты,
когда лежал я на холме,
у башни замка, веком битой,
столь счастлив и несмел.

Луны сиянье, в ночь сигая,
заре едва плело припев;
она была со мной, благая,
любима, Женевьев!

Она лежала у Статуи
в доспехах грубых из камней;
Она стояла, страстно чуя,
как я стремился к ней.

Моя надежда! счастье! мало
своих печалей было ей,
но мне, поющему, внимала
с любовью Женевьев.

Играл я грустные мотивы;
я пел о старине былой,
пусть грубо, в тон руинам сивым
и башне той дико`й.

Потупив взор, она внимала,
краснела, скромная стыдясь,
ведь я в лицо ей, это знала,
глядел пытая связь.

Я пел о Рыцаре, что строго
блюдя свой чин, живал,
о том, как Даму Края* долго,
лет десять, обожал.

Его страдания... ах! мо`льбы,
мой плач, просящая тоска
любовь выказывали больно
свою, до черенка. 

Она всё слушала, краснея,
потупив взор, стыдясь себя,
прощала взгляд мой, что за нею
следил неистово любя!

как раз из вырытого им лаза,
иной--из каменных пещер
вылазил, синесть** неба видел,
да зелень майских вер**,

ему раз ангел глянул в очи,
красив в сиянии, любя,
но от него бежал нарочно,
тот Рыцарь-мизерабль!

И как, не зная сам, что делал,
ворам-убийцам он вломил--
и спас от срама хуже смерти
ту Леди, что любил.

Его баюкала в пещере
она-- и минул бред его долой,
но к холодам слёг Рыцарь верный
на жёлтый лист сырой.

окончание следует
перевод с английского Терджимана Кырымлы
(*-- именно Даму Края, а не "принцессу", т.е. покровительницу страны,-- прим.Т.К.)
 (**--"веры", это см. у Хлебникова ("кузнечик в кузов пуза уложил...), а "синесть" к ним за компанию, всё же лучше ,чам маршаковская рифма "любовь-кровь" )),-- прим.перев.)

Sonnet  to the Autumnal Moon

Mild Splendour of the various-vested Night!
Mother of wildly-working visions! hail!
I watch thy gliding, while with watery light
Thy weak eye glimmers through a fleecy veil;
And when thou lovest thy pale orb to shroud
Behind the gathered blackness lost on high;
And when thou dartest from the wind-rent cloud
Thy placid lightning o'er the awakened sky.

Ah such is Hope! as changeful and as fair!
Now dimly peering on the wistful sight;
Now hid behind the dragon-winged Despair:
But soon emerging in her radiant might
She o'er the sorrow-clouded breast of Care
Sails, like a meteor kindling in its flight.

Samuel Taylor Coleridge. 1772–1834
[1788]

Блеск Янтаря на пёстрых платьях Ночи!
Мать дикодейных снов, видений! хайль!
Гляжу, скользишь ты; а твой глаз молочный
едва мерцает в рвани покрывал;
то ты ,прижмурясь, в облак сброде сером
на высоте теряешься порой;
то из-за тучи на подхвате ветра
побуды мирно мечешь в небострой.

Надежда столь же неверна, да блещет!
То поглядит в упор, сама тоска;
то спрячется в драконокрылой Пещи,
чтоб вдруг мелькнуть в короне уголька,
по го`рам Го`ря облачным трепещет,
что метеор, летит горя` пока.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    (этот сонет ни Маршак, ни Лозинский не переложили; в Сети есть ещё перевод П. Гуреева, погуглите :"О, блеск умеренный средь темной ночи, Праматерь диких образов, химер...")

Прометей:
Смешна мне ваша власть и тот, кто
послал сюда вас для подлейшей мести.
Испейте кубок боли.

Первая фурия:
                                      Полагаешь,
что мы по кости да по нерву рвём,
что словно пламя мы нутро палим?

Прометей:
Моя стихия - боль, твоя - свирепость;
Терзайте же меня-- мне всё равно.

Вторая фурия:
Ты думаешь, мы только посмеёмся
тебе в глаза без век?

Прометей:
                                    Я не о казни,
я вот о чём: вам больно злыми быть.
Веленье ,вызвавшее вас, жестоко,
оно ж всё низкое влечёт на свет.

Третья фурия:
Ты думал, что мы жить поочерёдно
в тебе способны, будто звери; что
пусть пылающую душу не затмим,
да прикорнём мы рядом, праздным сбродом,
что гамом огорчает самых мудрых:
мы станем страшной думой в донце мозга,
осадой сердца озадаченного, грязным
желаньем вкруг него; в вен лабиринте
отравим кровь агонией ползучей?

Прометей:
А что ещё? А всё ж, я --царь себе,
повелеваю пытками и ссорой
внутри себя, так и Юпитер вами
распоряжется в Аду, коль гиль там.

Хор фурий:
Из окраин земли, из окраин земли,
где ночь тянется в гроб, дня рождается клин,--
к нам, к нам, к нам!
Вы, что криком смеётесь, холмы теребя,
видя смерть городов; вы, без крыл, чья гульба
море го`рбит, смыкая его поверх мачт,
голод травите на обессилевших с тем,
чтобы выжили те из ума на песке,
к нам, к нам, к нам!
Прочь могилок кровь и хлад,
что погибшим только в лад;
Бросьте злобу, пусть потлеет
словно полымя да в пепле,
кровью та да вспыхнет лепо,
как вернётесь в ваши клети.
Бросьте ваш разврат в умах
юных, самоедства крах,
болям топливо оставьте.
Бросьте Ада полувзмах
маниа`ку,-- больше страсти
в ожиданьи страшных драм,--
к нам, к нам, к нам!
Мы разливом бурлим из широких
Ада врат, виснем гирями бурям на шеи,
только зря мы мятёся: уроки
не исполним без вас, о! пришелиц.

Иона:
Сестра, я слышу новый грохот крыльев.

Пантея:
Основы гор дрожат от шума, будто
трусливый воздух, тени их темнят
мне взор укрытый крыльями, что ночь.

Первая фурия:
Ваш зов был точно колесницей,
ведомой вихревой десницей,
он вырвал наз из моря крови
войны, увлёк к неясной нови.

Вторая фурия:
Прочь из городов голодных;
  
Третья фурия:
Стоны уж едва слышны;
кровь? напились мы, тошнит.

Четвертая фурия:
Сколько дел царям доходных:
кровью полные мошны!

Пятая фурия:
Добела где жарит печка,
мы оттуда...

Одна из фурий:
                             Хватит речи,
знаю всё, что ты промолвишь--
только ковы рассупонишь
Непокорному, что собран;
Он покуда силы Ада отбивает в обороне.

Фурия:
Порви его покров!

Другая фурия:
                           Готово.  

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

Любовь пришла к нам в сумерках минучих:
когда, тиха, играла ты ноктюрн,
а я вблизи стоял, несмел и скучен...
страшась Любви, впервые говорю.

Любви уж нет, но мы сполна изведав
медов её, зовём к нам погостить
в последний раз, чтоб прогуляться бедно
в пустой ночи до тихого "прости!"

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Love came to us in time gone by
    When one at twilight shyly played
And one in fear was standing nigh -- -
    For Love at first is all afraid.

We were grave lovers. Love is past
    That had his sweet hours many a one;
Welcome to us now at the last
    The ways that we shall go upon.

James Joyce

Он, в яркой шляпе,
на шляпе ленты,
гудит отпето:
"За мной, моментом,
все те, кто любят.    
Мечты-- мечтайке
без интереса,
его смех с песней
не бу- не будят".

По ветру ленты.
Вскользь, между делом
жужжит он смелым
(на фланге левом)
почище роя.
Мечты отпеты,
что в цель да мимо...
любим, к любимой,
душа, пришёл я.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Bright cap and streamers,
He sings in the hollow:
Come follow, come follow,
All you that love.
Leave dreams to the dreamers
That will not after,
That song and laughter
Do nothing move.

With ribbons streaming
He sings the bolder;
In troop at his shoulder
The wild bees hum.
And the time of dreaming
Dreams is over -- -
As lover to lover,
Sweetheart, I come.

James Joyce

Четыре срока по`лнят меру года;
четыре срока на уме людском:
весна-красна, когда чиста-природа
любой изыск растит в труде простом;

а летом к наслажденью-- зелень
с весны медовых мысленных лугов,
пока с душой та не сроднится, медля
не станет частью оной; порт готов

осенней передышки: крылья в скатку--
в недеяньи хорош на вид туман,
пусть сказки сами поиграют в прятки
миная за порог, что веком дан;

зима, что чересчур бледна в недугах--
иначе б позабыла смертных другов.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    (см. также перевод Петра Гуреева , погуглите "Четыре раза год наряд меняет,
Рядится в них и каждый человек...")

    Four seasons fill the measure of the year;
        Four seasons are there in the mind of man.
    He hath his lusty spring, when fancy clear
        Takes in all beauty with an easy span:

    He hath his summer, when luxuriously
        He chews the honied cud of fair spring thoughts,
    Till, in his soul dissolv'd, they come to be
        Part of himself. He hath his autumn ports

    And havens of repose, when his tired wings
        Are folded up, and he content to look
    On mists in idleness: to let fair things
        Pass by unheeded as a threshold brook.

    He hath his winter too of pale misfeature,
        Or else he would forget his mortal nature.

       John Keats

О, было раз за Донникэрни*,
мышь летала между стволов;
я гулял с любовью, верно,
сколь услышал милых слов.

Ветерок шептался с нами,
с летом в лёт... О, благ июль!...
Но нежней, чем лета память,
чем беседа,-- поцелуй!

перевод с английского Терджимана Кырымлы (* пригород Дублина, --прим.перев.)

O, it was out by Donnycarney
When the bat flew from tree to tree
My love and I did walk together;
And sweet were the words she said to me.

Along with us the summer wind
Went murmuring -- - O, happily! -- -
But softer than the breath of summer
Was the kiss she gave to me.

James Joyce

Он, обесславлен, не нашёл
иных друзей своей душе,
средь презирающих его
гневливых нобилей-врагов,
тот лишний, гордый господин...
его любовь хлеб делит с ним

перевод с английского Терджимана Кырымлы ("is his companion"- от "пан", хлеб?-- прим.перев.)

He who hath glory lost, nor hath
Found any soul to fellow his,
Among his foes in scorn and wrath
Holding to ancient nobleness,
That high unconsortable one ---
His love is his companion.

James Joyce

Любовь моя в лёгком наряде
средь яблонь, где весельчаки-
-ветры нескончаемо рады
толпою бежать взапуски.

Где юность листвы, что минает
ветры домогаются, там
любовь, тень свою привечая,
шагает походкою дам.

А там, где блед-синее небо
всё льётся над смейвом земным,
любовь моя, ручкой небрежно
поддёрнув подол, семенит.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

My love is in a light attire
Among the apple-trees,
Where the gay winds do most desire
To run in companies.

There, where the gay winds stay to woo
The young leaves as they pass,
My love goes slowly, bending to
Her shadow on the grass;
 
And where the sky's a pale blue cup
Over the laughing land,
My love goes lightly, holding up
Her dress with dainty hand.

 James Joyce