Прометей:
Спеши, лети над градами людей
на скакунах с ветрами; обгони
ещё раз солнце в высях над землёю;
а только воз горящий рассечёт
на два потока удивлённый воздух,
дуй в раковину складчатую эту--
та отзовётся громом и отгромьем*
(т.е. "громом, смешанным с чистыми откликами эха", так в оригинале,-- прим.перев.);
затем вернись, ты будешь обитать
вблизи пещеры нашей. Мать-Земля,
а ты..!

Земля:
         Я слышу, ощущаю уст
твоих касанье, что стремится вниз--
и в серединный мрак алмазный мой
вдоль этих нервов мраморных-- вот жизнь,
вот радость! мой усталый, дряхлый
заледеневший молодость теплом
прозает вглубь, катается по мне.
Отныне множество детей благих
в моих рачительных обьятьях, всех--
растения, и гады, мотыльки,
чьи крылья радугам подобны, птицы
и человеческие особи,--что яд,
боль и болезни пили из утробы
моей унылой, перемена ждёт--
питанье сладкое; по мне они
суть сёстры-антилопы, вымет
одной красивой самки, снежно-белой,
проворной будто ветер, что паслась
среди лилий у журчащего ручья.
Туманам росным снов моих без солнца
бальзамом течь под звёздами; цветы,
свернувшиеся в сумраке, всосут
на отдыхе нетленные оттенки;
а люди и животные во снах
сбирать начнут для дней грядущих силы,
найдут в них радости; а смерти быть
обьятьями последними для тех,
кому давала жизни, точно мать,
ребёнка загоняя в дом свой, молвит:
"Не покидай меня опять".

Азия:
                                           О, Матерь!
Зачем ты поминаешь смерть?
Иль те, кто умирают, прекращают
любить и двигаться, дышать и молвить?

Земля:
Бессмысленен ответ. Ведь ты бессмертна,
язык же этот ведом только тем,
кто мёртв, утратил силы выраженья.
Смерть есть покров, который тот, кто жив
зовёт житьём: уснёт-- приподнят плат.
А между тем в разнообразье нежном
минают нежные сезоны, с ними--
украшенные радугами ливни,
благоухающие ветры чередою;
и метеоры долгие, синея,
ночь скучную пронзают чистотой;
и жизни пробуждающие стрелы
из солнца всепронзающего лука;
и смешанный с росою дождь лучей
луны спокойной,-- мягкие вея`нья
укроют долы и леса, ах, даже--
глубин бесплодных камень и пустыни
с плодами их, цветами и листвою
всегда живущими. Тебе, ты внемли!
(т.е.,Земля обращается уже к Прометею,--прим.перев.)
Здесь есть пещера, где мой дух
изнемогал в страданиях жестоких,
покуда боль твоя рвала мне сердце,--
те ж, кто вдыхал её, с ума сошли,
и храм воздвигли подле, и рекли,
пророчили и подстрекали к битвам
междоусобным блудные народы,--
ведь здесь была безверья вера, ею
казнил тебя Юпитер. Что за дух
повеял из высоких сорняков--
фиалкины ли выдохи? вместе
с чудесной безмятежностью лучей
и с розовоокрашенным эфиром
поит он вволю, хоть и нежно, скалы
и лес в округе. Кормит он и лоз
рост быстрый с гроздьями по кручам,
и тёмного плюща переплетенье;
бутоны ,и цветы, что пряно вянут,
звездя ветрам цвет-точками-лучами
(...which star the wind with points of coloured light--))?),
то ли дождями просыпаясь в них;
и светло-золотистые шары
плодов в своих зелёных небесах;
средь листьев жилистых и амбра-стеблей--
цветы, легки чьи пурпурные чаши
всегда колышит нежная роса,
напиток эльфов-- дух верти`тся кру`гом,
что опахала полудённых грёз,
внушая тишь и сча`стливые думы,
подобные моим, ведь волен ты.
Твоей пещере быть. Восстань! Явись!
(Дух появляется в подобии крылатого дитяти.)
Он, факельщик мой, тот, что прозевал
давно огонь свой,-- пристально вглядевшись
в глаза, сумел его разжечь любовью,
что словно пламя, сладость-дочь моя,
чей взгляд-- огонь. Беги, бродяга,
веди компанию по-над горами
Вакхийской Нисы*, табор там менад
( http://en.wikipedia.org/wiki/Dionysus#Birth, Ниса-- гора в Эфиопии,
где бог Дионис провёл своё детство,-- прим.перев.),
да по-над Индом с реками помельче,
топча потоки, ледники стопа`ми
немокнущими, тренья и заминок
не знающими; ввысь ущельем, долом,
хрусталь прудов безветренных миная,
где вечно отражён на глади томной
рисунок храма, что устроен рядом,
украшенного арками, колонны
чьи архитравами увенчаны,
чьи капители ,словно листья пальм,
населены, украшены резьбою,
праксителевых ста`туй населеньем,
чьи в мраморе улыбки шёпот ветра
любовью вечной и безмолвной полнят.
Тот храм заброшен ныне, но когда-то
носил твоё он имя, Прометей;
туда юнцы старательно несли
сквозь мрак священный в честь твою несут
светильник,-- был твоей эмблемой,--
так точно через ночь житья несли
все остальные, каждый в одиночку,
и ты донёс его к далёкой цели Часа
в триумфе беспримерном. Прочь, прощай.
Близ храма твоего-- судьбы пещера.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

Юпитер:
Отвратное исчадье! Даже там,
во глубине Титановых темниц
я растопчу тебя! ты мешкаешь?
Нет, пощади! ах, где отсрочка,
где жалость, милосердье?! Если б ты
судьёй мне моего врага назначил,
хоть там, где он висит, иссушен долгой
моею местью, на Кавказе! он бы
мне приговора твоего не вынес.
Он, кроток, справедлив, бесстрашен--
монарх Вселенной, так? А кто же ты?
Ответа нет, спасенья! 
                                     Вместе падать
нам в волнах вздыбленной разрухи, словно
орёл и змей, сплетённые в борьбе--
в безбрежность моря. Ад пусть хлынет
сокрытым океаном жаркой лавы--
и унесёт им в бездну пепелище мира,
тебя-- завоевателя, меня--
что завоёван был, а также лом
того, что стало поводом борьбы.
Увы! Увы! Стихии мне не властны.
Я пропадаю, вниз лечу вращаясь,
навечно, вниз. И, облаку подобен,
вверху мой враг темнит моё паденье
победою своей! О, горе, горе!

СЦЕНА ВТОРАЯ

Устье широкой реки на острове Атлантиде. Океан, явленный, склонился около берега. Аполлон рядом.

Океан:
Он пал, ты говоришь, под вглядом гневным
завоевателя?

Аполлон:
                      Ага, как только
окончилась борьба, что затемнила
подвластную мне сферу и встряхнула
созвездия недвижные, как ужас
из глаз его кровавыми лучами
сквозь полосы густые тьмы победной
всё небо озарил-- так он упал,
подобен был последней вспышке
агонии дня красной, что горит
в просвет меж ярых облаков,
расколотых вдаль пышушей грозою.

Океан:
Он в бездну пал? В туманное ничто?
                        
Аполлон:
Орёл так ,тучей грозовою схвачен
над го`рами Кавказа, крылья тянет,
изломанные вихрем, а глаза
его, что в солнце упирались, ныне
ослеплены бел-молнией, а град
увесистый бьёт тело-трепыхалку,
пока оно не канет камнем вниз--
и лёд воздушный не сомкнёт его.

Океан:
Отныне долы моря, что зеркальны,
они суть мой удел, вздыматься станут,
не кровью пахнущие впредь навеки,
пот трёпкими ветрами словно нивы,
колышимые летним бризом, токи
омоют общежиться-континенты
и острова счастливые окру`жат,
а с тронов стекловидных их Протей
и нимфы голубые в брызгах моря
заметят тени кораблей прекрасных,
как смертные нагруженную светом
луну-баркас плывущий созерцают,
и --белую звезду, чей рулевой
рулит, невидим, по отливу моря
заката скорого; мои валы
не встретят на пути своём ни крови,
ни стонов, ни уныния разрухи,
ни многогласья смутного приказа
и рабства, только-- отраженья
глядящихся цветов и ток нектара,
и нежность музыки, и голоса
благие, вольные и нежные,
мелодию сладчайшую, что точно
любовь духовная.

Аполлон:
                             А я взгляну
уже не на дела, что ум мой скорбью
темнят, затмению подобны, что
подвластную мне сферу омрачает,
послушай, стану лютне я внимать,
серебряной и чистой, малой, Духа
младого, что на утренней звезде.

Океан:
Тебе пора лететь. Под вечер кони
угомонятся-- встретимся мы снова:
глубь звучная зовёт меня кормить их
лазурной тишью изумрудных урн,
что ,вечно по`лны, трон мой окружают.
Глянь, Нереиды в зелени морской
волнуются с теченьями в ладу,
их руки белые воздеты выше
волос волнующихся, что венками
да звёздами цветов морских милы--
спешат они приветствовать восторг
сестры своей могучей.
                            (Слышен звук волн.)
                                     Это море
некормленное жаждет тишины.
Угомонись, чудовище, я, пастырь,
иду к тебе. Прощай.

Аполлон:
                                И ты прощай.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Кавказ. Прометей, Геркулес, Иона, Земля, Духи, Азия и Пантея несутся в колеснице вместе с Духом Часа.       Геркулес освобождает Прометея, который сходит вниз.

Геркулес:
Славнейший среди духов! сила здесь
склоняется пред мудростью, отвагой,
любовью, что страдала столько лет,
и пред тобой, их в сердце приютившим,
дабы служить им как безмолвный раб.
 
Прометей:
Твой дружеский привет милее мне,
чем даже воля, что желал я долго,
покуда медлила она.
                                   Свет жизни,
о, Азия, намёк красы нездешней,
и вы, любимые сестрицы-нимфы,
что обратили годы мук моих
воспоминаньем сладким силой вашей
любви заботливой, отныне впредь
мы не расстанемся. Пещеру знаю,
укрытую лианами нектара;
пол-- изумруд с прожилками узора;
фонтан посередине плещет-- утро;
а с потолка изогнутого ея
мороженные слезы гор, что снег,
иль серебро, иль дротики-алмазы
свисают долу, странный свет струя;
И слышен там неугомонный ветер,
что шепчется, деревья теребя,
и птицы, пчёлы; всюду мхи седалищ,
а стены грубые одеты в травы,
мягки и зелены; простой покой,
который будет нашим; станем мы,
посиживая там, вести беседы
о веке, переменах-- мир пускай
пульсирует приливами, а мы
пребудем в постоянстве. Иль возможно
сберечься от упорства перемен?
Вздохнёте-- улыбнусь вам; ты, Иона,
мне напоёшь морское, по отрывку--
пока запла`чу, вам же улыбаться,
пока не сгоните долой все слёзы,
что вызвала она, в них сладость всё ж.
Переплетем цветы, побеги и лучи,
мерцающие в роднике фонтана--
сочтём чудно` простые вещи, так же
творят младенцы смертных в краткий миг
невинности; ещё искать мы станем
любовными словами, взглядами
сокрытых смыслов,-- всяк милее прежних,--
душ наших преглубоких; словно лютни,
влюблёнными ветрами теребимы,
начнём плести мелодии небес,
всё новые и новые, в которых
раздорам не бывать, но-- сласти.
И к нам придут, на взнузданных ветрах,
слетятся что со всех уделов неба,
так пчёлы с цветиков,-- их Энна кормит,--
в свои дома, что острова, в Химере,
отзвучья человеческого мира,
поведают о голосах едва заметных
любви, и-- боли , с кротостью терпимой,
и музыке, что точно вторит сердцу,
и обо всём ,что улучшает, или
смягчает жизнь людскую, что вольна`.
И милые явленья затуманят,
затем-- заблещут ярко, точно разум,
воспрявший из обьятий красоты
(что создаёт себе в вещах подобья),
они сочтут в себе лучи-- реальность:
нас посетят бессмертные плоды
Ваянья, Живописи, восхищённой
Поэзии, и тех искусств, что прежде
немыслимы казались-- им бывать.
Блуждающие голоса ,и тени            
того, чем человеку стать, вожди
к любви возвышенной, преславной,
что свяжет нас дарами с ним, и звуки,
и образы проворные того,
что станет краше и нежней, покуда
мудреет человек в добре живя--
и ,пелена за пеленою, сгинет зло.
Вот польза в чём пещеры и округи.
              (Обращаясь к Духу Часа.)
Тебе урок остался, красный Дух.
Иона, раковину-завитушку,
Протея свадебный подарок, что
он Азии поднёс, в ней-- голос,
вручи ему, пусть вызволит поклажу
вблизи пещеры полой, во траве.

Иона:
Ты, Час желанный самый, ты милее
нам всех твоих сестёр, возьми её,
вот ра`кушка волшебная; увидь:
лазурь, бледна, блистает серебром,
её линует мягкими лучами--
она ль не схожа с колыбельной песней,
уснувшей в ней?

Дух:
                           Она и впрямь всех краше
из Океаном раковин сокрытых.
Звучать должна и сладостно, и странно.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Пещера Демогоргона. Азия и Пантея.

Пантея:
Кто там, укрыт, сидит на чёрном троне?

Азия:
Покров упал.

Пантея:
                    Гляжу, густая тьма
на месте власти; дротики черны--
лучами мрак струится, словно свет
полуденного солнца... Он незрим,
бесформен, членов нет, и очертаний;
но чувствуем, что это Дух живой.

Демогоргон:
Спроси о том, что знать желаешь.

Азия:
                                                       Что мне
спросить?

Демогоргон:
                Все, что посмеешь ты.

Азия:
                                                    Кто создал
живущий мир?

Демогоргон:
                        Бог.

Азия:
                                Кто создал всё, что
он заключает,-- думы, страсти, волю,
воображенье, мысль?

Демогоргон:
                                     Бог Всемогущий.

Азия:
Кто создал чувство то, что с ветром мая
изысканнейшим, или с гласом сердца
влюблённого лишь в юности полни`т
слезами очи, затмевая виды
цветов, не ведающих скорбных дней,
и обращает мир земной, столь людный,
коль не вернётся, в одинокий скит?

Демогоргон:
Бог милостивый.

Азия:

                            Кто же сотворил
раскаянье, безумье, преступленье
и страх, что звеньями цепи великой,
в любую мысль людскую тащится
и тяжко ломится, что всяк бредёт
под гнётом до канавы смертной;
надежду брошенную, и любовь,
что ненавистью обращается;
презрение к себе, что горше крови;
и боль, чей еле слышный вопль,
не умолкая, нижет день за днём;
кто создал Ад, страх леденящий Ада?

Демогоргон:
Он правит.

Азия:
                Имя назови его?
Мир корчится от боли, имя знать:
проклятия его повергнут ниц.

Демогоргон:
Он правит.

Азия:
                  Ощущаю, знаю. Кто же?

Демогоргон:
Он правит.

Азия:
                   Кто царит? Тут поначалу
Земля и Небо были, Свет, Любовь;
затем Сатурн, с чьего престола Время
скользнуло, тень-завистница; тот чин
земных начальных духов был при нём
что праздник тихий листьев и цветов,
ещё не иссушённых солнцем, ветром
не тронутых, ни червия грызнёй.
но он отверг их право разрожаться,
а также властвовать и знать, уменье
вращать стихии, также мысль, лучами
пронзающую темный макромир,
владение собой, любви величье.
Тоскуя по правам, они слабели.
Затем им Прометей дал мудрость-- силу
Юпитеру, с одною оговоркой:
"Быть человеку вольным", посадил
его на царствованье Небом-ширью.
без верности, закона и любви,
всесильным быть, но править без друзей;
царит Юпитер; только род людской
вначале голодом, затем трудами,
болезнями, увечьями, раздором,
ужасной смертью был сражён,
дотоль неведомыми; вперемешку
обрушились на люд удары копий
мороза и огня, загнав в пещеры
бездомные и сникшие народы.
А в их сердца пустынные послал он
лихие жажды, дикие тревоги,
и тени праздные благ мнимых, что
подняли смуту войн междоусобных,
что обратило в логово приют.
Увидев это, Прометей поднял
надежд когорты, спавших во бутонах
лугов Элизиума-- Моли, Амарант,
Нипенсис,-- цвет их не увянет, те
могли бы ,крылья тонкие взметнув,
Смерть заслонить; Любовь послал он
союзными побегами лозы
связать вином житья людское сердце;
смирил огонь, что точно дикий зверь,
прирученный, хоть страшный, но приятный,
под человечьим взором заиграл,
и стал терзать, его согласно воле,
рабов и власти знак-- железо, злато,
каменья благородные и яды
и сущности тончайшие, что скрыты
в глубинах горных недр и в водах.
Дал речь он люду-- та творила мысль,
что есть вселенной мера; и науку
что троны неба и земли встряхнула,
да не свалила их; а гармоничный ум
излился вдаль пророческою песней,
а музыка вздымала чуткий дух,
пока не зашагал вне напасти
трудов погибельных, подобен богу,
поверх клубов блаженной музыки;
а руки человеческие стали,
вначале подражая, после-- вторя
окрепшими суставами ваять
милее, чем свои, тела людские,
обожествив уменьем личным мрамор.
И матери, дивясь, любовь пивали
ту, что в изваяньях отразили
творцы навечно, умирая с ней.
Он преподал мощь сокровенную
растений, родников-- от них Недуг,
испив, уснул. Смерть стала точно сном.
За эти людям данные блага
был Прометей подвешен, обречён
терпеть уроки боли; кто же, кто
обрушил ливень зла, наслал чуму
неизлечимую, кто человека,
взирающего Богом на Творение,
и видящего славу в нём, уводит,
ломает его волю, как шуту,
изгою, отщепенцу, одиночке?
Юпитер? Когда, нахмурясь, Небо
он сотрясал, когда его соперник
в цепях несокрушимых клял его,
он сам дрожал как раб. Ответь мне прямо,
над ним кто Мастер? Тоже раб?

Демогоргон:                                Все духи,
коль служат злу-- рабы. Ты знаешь сам,
Юпитер из таких, иль нет.

Азия:
                                            Кого же
зовёшь ты Богом?

Демогоргон:
                                Просто повторяю
реченья ваши, ибо лишь Юпитер
сверх всех живых.

Азия:
                                Кто господин раба?

Демогоргон:
Возможно ль бездне тайны изблевать...
На то нет гласа, правде сокровенной
нет выраженья, проку что тебе
в дозволенности зреть мир круговёрткий?
Что значит приказать разговориться
Судьбе, Удаче, Случаю и Часу,
Изменчивости? Им подвластно всё,
опричь Любви нетленной.

Азия:
                                                Сколько раз
я вопрошала прежде-- только сердце
ответ давало твой, для этих истин
всяк сам себе оракулом быть должен.
Ещё одно спрошу, а ты ответь мне,
как мне душа моя б отозвалась.
Ликующему миру Прометей
восстанет Солнцем будущего-- скоро ль
урочный час пробьёт?

Демогоргон:

                                        Смотри!

Азия:
                                                      Расколот
утёс, и вижу я, в багряной ночи
повозки ,что ведомы лошадьми
с крыла`ми радуг, топчут мрак ветров;
возницы, чиь глаза навыкат, гонят.
Иной оглядывается, как будто
враги преследуют их здесь, но я
не вижу силуэтов тех, лишь звёзды;
другие, чьи глаза горят, склонясь
вперёд, пьют жадно скорость ветра,
то ль им охота унестись вперёд,
поймать что пытче их... уже... схватили.
Их локоны блестящие струятся,
что волосы горящие комет:
полёта дальнего все вожделеют.

Демогоргон:
То суть бессмертные Часы, о них
ты вопрошала. Ждёт один тебя.

Азия:
Ужасен ликом, дух притормозил
свою повозку тёмную у прорвы.
На братьев непохожий, отвечай,
кто ты, ужасный возница? Куда
меня увлечь желаешь? Говори!

Дух:
Я тень судьбы, она ужасней. Прежде,
чем та планета сядет, темнота,
со мной всходящая покроет ночью
неколебимой неба трон порожний.

Азия:
О чём ты?

Пантея:
                  Тень, страшна, всплывает
с его престола, словно копоть
разрушенных землетрясеньем градов
над морем. Вон! он скоро тронет, сел;
испуганнные кони понеслись;
смотри, их трасса очерняет небо!

Азия:
Итак, ответ мне дан. Он странен!

Пантея:
                                                            Глянь-ка,
близ прорвы воз иной. Слоновой костью
покрыт он, алым заревом торочен,
что убывает, прибывает снова,
полня собою кружева корону
узоров странных расписных; дух юный,
сидящий в нём, глядит как голубок,
с надёждой, взгляд его улыбчив
сколь душу тянет! так манит светильник
крылатых мошек сквозь простор немой.

Дух:
Накормлена сияньем моя упряжь,
напоена бурлящими ветрами,
и только зорька красная займётся,
купаются они в лучах свежайших;
они сильны, а значит резво гонят,
садись ко мне, летим, Океанида!

Я так хочу, пусть бег их ночь зажжёт;
боюсь, что упряжь Тифона обгонит;
ещё Атласа облаки не стают,
как землю и луну мы обогнём:
мы отдохнём от долготрудья в полдень.
Садись ко мне, летим, Океанида!

СЦЕНА ПЯТАЯ

перевод с английского Терджимана Кырымлы    
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

СЦЕНА ВТОРАЯ

  Лес, перемежающийся утёсами и пещерами. В него входят Азия и Пантея. Два молодых Фавна сидят на скале и слушают.

Первый полухор духов:
Тропа, которой  эта пара
красавиц милых миновала,
от синевы широкой Неба
укрыта пологом древесным
сосны и кедра, сенью тисов.
Ни солнце, ни луна, ни ветер,
ни дождь листву не проникают;
вот разве облачко росы,
гонимое бродягой-ветром,
средь мшистых кряжей просочась
цветам поникшим от жары
развесит перлы на головки
что лавра свежего венки--
и те бодры; а вот, согнувшись,
вдруг увядает анемона,
она нежна и нездорова;
А то звезда, одна из многих,
одна, что сквозь раздол ночи
карабкается, странствует,
найдёт расщелину, куда
уронит луч с высокой глыби,
за ним, поспешно, новый,
ещё один, пока на месте,
в ладу с проворным Небом,
метелит брызги золотые
подобно каплям дождевым
что слиться в струйку неспопобны;
и мрак божественный круго`м,
а понизу-- замшелый грунт.

Второй полухор:
Здесь чувственные соловьи
бодры весь долгий день с рассвета.
Когда один, сражен печалью,
среди безветренных ветвей
болея сладкою любовью,
падёт вдруг замертво подруге
на пеньем сытое лоно,
иной, соцветья шевеля,
стремится паузу заполнить,
и уж вздымается на крыльях
надрывный щебет, снова чувство
его обрежет-- лес затих;
Войдёт кто ль в полумрак, услышит
крыл трепет, словно камышей
озёрных расколых-- и флейт
стогласье переполнит разум
столь сладостно, что радость
едва ль не болью обернётся.
                                                 
Первый полухор:
Хмельные вихри здесь играют
отзвучьями, что мелодичны,
по Демого`ргона веленью
они ведут, маня восторгом
и страхом сладостным, всех духов
дорогой этой сокровенной.
Так судна тянут в Океан
потоки с горных ледников:
вначале слышен нежный рокот
тем, кто беседой, сном ли сыты--
предупреждает свой приход,
буди`т, толкает их; а те,
кто чувствуют земные вздохи,
кто ветром движимы побудным,
что личных им путей желает,
на крылья быстрые надеясь,
на ноги крепкие опёршись,
гонимы сладостным желаньем;
и всяк летит своим путём,
пока, ещё как прежде нежен,
но уж силён и громок, шторм
уже сосёт и гонит вдаль;
и те несутся средь валов
в плену у ветра, облаками
к таинственной скале судьбы.

Первый фавн:
Вообразить способен ты ли, где
живут те духи мелодичные лесные?
Мы рыщем по заброшенным пещерам,
и в тесных щелях-- знаем дичь и глушь:
всё не встречаем их, хоть часто слышим.
Где могут прятаться они?

Второй фавн:
                                             Как объяснить?..
Слыхал я знатных ведунов рассказы,
есть пузыри, их надувает солнце
высасывая вялые растенья,
что стелются по дну озёр прозрачных;
и в павилонах этих вылетают
они на воздух золотой, зелёный,
что полдень озаряет сквозь листву--
а коли лопаются шарики, то воздух
в них заключённый сразу полыхает
в ночи летая метеорами,
что духи гонят вниз к воде,
сгибая полыхающие спины,
пришпоривая несунов своих--
и вновь на дно к себе ложатся.

Первый фавн:
Пусть эти так живут, иные же-- иначе:
под розовыми лепестками обитают;
иль в колольцах цветиков в лугах;
а то-- прижились в складчатых фиалках;
иль в аромате умиранья их, что яд;
иль в лучиках на шариках росы?

Второй фавн:
Да, можно многому ещё дивиться,
но постоим в беседе-- полдень грянет.
Силен увидит: коз мы не доили;
лишь гимны пели мудрые, благие
о Фатуме ,о Доле и о Боге,
о старом Хаосе, и о Любви,
об участи мучительной Титана,
как вызволен он будет и о том,
как на земле собор устроит братства:
мотивы истые, что мы перепеваем,
смягчая ими сумрак одинокий
и обрекая соловьёв к молчанью--
они не знают зависти горюя.

                                СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Вершина скалы между гор. Азия и Пантея.

Пантея:
Сюда привёл нас зов, в Демогорго`нов
удел великий, к мощному порталу,--
он схож с жерлом вулкана прорвой,
что дышит метеорами, а также
пророческим туманом, что клубится--
его пьёт одинокий молодняк,
да называет правдой, и любовью,
и доблестью, и гением, восторгом;
до дна испив житья дурман-вина,
цедят осадок, до безумья пья`ны,
кричат, менады вроде, "Эвоэ!"
мир заражая голосом надрывным.

Азия:
Достойный Власти трон! Великолепен!
Сколь славна,Земле, ты! А если тенью
прекраснейшего духа-незнакомца
являешься мне, траченным твореньем,
пусть оттиском прекрасным, я готова
пасть ниц , молиться вам обоим.
Уже к тебе, божественной, восторгом
моё стремится сердце: ты чудесна!
Взгляни, сестра, пока не задурманен
парами ум твой: там, внизу, равнина
волнистого тумана, что похожа
на озеро под небом предрассветным,
чьи волны серебром горят--
Индийская долина будто. Глянь,
как, теребима ветрами, она
раскатами наш остров окружает,
вершину, где стоим мы, что граничит
с цветущими дремучими лесами,
с полянами во сумраке обычном,
с пещерами, где родники блистают;
а дальше с небо режущих вершин
с ледовых пиков, жарких белизною,
встаёт заря, что брызги Океана,
разбившегося о далёкий остров
в Атлантике, насытившего ветер
светящимися пузырьками капель.
Окру`жена долина их стеною;
заслушавшийся ветер насыщам
из прорв омытых водопадов
возвышенным и долгим гулом,--
он страшен, он подобен тишине.
Чу! Снег пополз! Растормошило солнце
лавину, трижды сеянную бурей,
чья масса собиралась по клочку 
так в разумах, что судят небо
за мыслью мысль сбирается, пока
не вырвется на волю правда; следом
окрест народы ахнут общим эхом
от потрясенья до основ своих,
как эти горы ныне.

Пантея:
                                     Посмотри,
как озеро туманов беспокойных
багряной пеной вроссыпь обратилось
у самых наших ног! Так Океан
вздымается, Луною очарован,
вокруг бесхлебных му`жей, что на берег
заброшены с обломков корабля.

Азия:
К нам подымаются обрывки туч;
а ветер, что несёт их, волоса мне
разворошил, глаза мои гнетёт
волненьем своим волненьем
глаза мои гнетёт; мой ум встревожен;
ты видишь образы в тумане?

Пантея:
Лицо. Зовущую улыбку. Вижу
огонь лазоревый и злато кудрей!
Ещё лицо, другое! Говорят!

Песнь духов:
Ниже, глубже,
                         ниже, ниже!
сквозь оттенки сна
сквозь туманы битвы
Жизни и Смертей;
сквозь мираж и грани
видимых вещей,
всех, и тех ступеней,
что ведут к престолу,
ниже, ниже!

Вниз, пока зовёт и свищет:
"ниже, ниже!"
Словно робкий оленёнок
псом гонимый; словно
озаренье в туче влажной;
словно моль летит на луч;
смерть, отчаянье, любовь и горе;
время, то и это: ныне, завтра;
словно сталь обет возносит
духу камня,
                     ниже, ниже!

Сквозь седую вечность бездны,
                      ниже, ниже!
Вниз, где воздух не светлеет,
нет луны и звёзд не видно,
а обрывам скал не ведом
Неба ясный ореол,
ни Зелёю данный мрак,
где Один довлеет вечно,
               ниже, ниже!

Во глубины преглубин,
                        ниже, ниже!
Словно спящие зарницы,
словно искра в угольках,
что Любви последний взгляд
навсегда запечатлела,
что алмаз, он так сияет
в глубине целинных руд,
лишь тебя мы заклинаем.
                   Ниже, ниже!

Мы влечём и маним;
               ниже, ниже!
Мы-- сиянье, рядом мы;
слабости ты не противься,
силу в кротости найди:
то Бессмертие и Вечность--
проведут сквозь жизнь тебя,
сквозь врата, где Змей на страже
трон великий сторожит.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Утро.  Милая в Индийском Кавказе.  Азия одна.

Азия:
Во всех дыханьях неба ты нисходишь,
что дух, что дума, вызволяя токи
желанных слёз из онемевших глаз
и бой лихой-- из высохшего сердца,
что свыклось с отдыхом; нисходишь ты
окутан бурей; будишь ты, Весна!
Дитя ветров премногих! Коль внезапно
приходишь, словно сновиденья оттиск
печален что,-- а грёза сласть дарила,--
что гений, что потоп восторга, то ли
с земли, туч златом облачая
пустыню нашего житья.  Ночь проходит.
Пора пришла, и день настал, час пробил;
С рассветом ты придёшь, моя сестрица
зажданная, желанная, гряди!
Сестра моя, желанная, ты медлишь,
Ползут что черви миги некрылаты!
Едва трепещет белая звезда
в оранжевой заре, что льётся щедро
на пурпурные горы сквозь провал
разорванной ветрами мглы озёрной,--
и в водах отражается... вот гаснет...
опять горит, лишь только волны блёкнут,
огнями ввинчиваясь в бледность неба:
пропала! вот, и между тех вершин,
покрытах о`блаками снега, лучик
трепещет розоватый: я ль не слышу
напев Эолов её крыльев цвета
морской волны, несущих алость у`тра?
(Входит Пантея.)

Я знаю, чувствую тех глаз улыбки,
что меркнут во слезах горя`,
что звёзды в серебристых росах
они поуутоплены. Любимая моя,
прекраснейшая, та, что тень приносит
души, которой я живу, так поздно!
Шар солнца по морю давно взошёл,
надеждой сердце истомилось, прежде
чем воздух мягкий принял крыльев взмахи.

Пантея:
Прости сестра! Тихи`ми были кры`ла
восторгом вспоминаемого сна,
так в полдень летние ветры нахватом
некатаром насыщаются цветов.
Всегда спала я мирно, пробуждалась
спокойной, отдохнувшею, пока
не пал Титан священный, и твоя
любовь несчастная не научила сердце
моё, посредством состраданья, знать
любовь и горе, пополам с твоим;
Тогда спала я в гротах Океана,
в покоях старика, в тенистых логах
зелёным да пурпурным мхом поросших;
Ионы нашей руки молодые,
молочно-свежие, тогда как ныне
смыкались за моими волосами,
прохладными и тёмными, а я,
закрыв глаза, щекою прижималась
к раздвоенным щедротам глубины
её груди, дышащей глубоко--
теперь не так: я словно стала ветром,
сникающим от музыки лихой
твоих бесед безмолвных, с той поры,
как я растаяла в смятеньи, тем, что
любовь речёт, покой мой, пусть смущён,
всё ж сладок, вот лишь бодрствованья время
полно заботами и болью чересчур.

Азия:
Горе` твой взгляд, позволь прочесть мне сон.

Пантея:
Итак, у ног его спала я с нашей
морской сестрой. Туманы гор, сгущаясь
от наших воплей под луной, опали
покровом снежным на сугубый лёд
покой храня наш. Пара снов явилась.
Один не помню. Во втором видала
преображенье тела Прометея:
свалились струпья, бледность миновала,
а ночь лазурная вдруг воссияла
той славой, что внутри жива, цела;
а глас его звенел музы`кой что,
кружи`т угрюмый ум восторгом
поя его до крайности экстаза:
"Сестра той, чьи шаги чьи сей мир мостят
любезностью, --ты краше всех, да только
ты тень её,-- взгляни-ка на меня".
Взглянула я: тот нестерпимо светлый,
бессмертный образ источал любовь,
которая из свежих, крепких членов,
из ясных глаз бурлила что огонь;
дух, что обьял меня, всё растворяя,
эфиру тёплого утра подобный,
что облаком рос-странниц луг дарит.

Не видя и не слыша, недвижима,
я чуяла его в своей крови,
мы слились воедино-- и была`
в том жизнь его, а жизнь его--моей:
поглощена бы ла я-- минул он;
и , что туманы позднего заката,
они на пиниях сбирались в капли,
дрожа подобно им, очнулась я;
а только думы медленно собрались,
смогла я отзвук гласа разобрать,
они всё доносились, замирая,
шаги мелодии былой: сестра,
я услыхала имя твоё, только
его средь многих полунот, хотя
внимала ночи я ,уже безмолвной.
Иона, пробудившись, мне сказала:
"Способна ль ты представить, что меня
сей ночью взволновало? Знала я,
чего желала прежде? Никогда
я не искала праздных ожиданий,
но вот теперь сказать я не могу,
чего ищу, сама не знаю: сласти?
её желанье сладостно само`--
твои проделки, вредная сестра;
ты молвила старинное заклятье,
во сне украла дух мой -- и с твоим
его смешала, ибо, только мы
поцеловались, ощутила я
меж губ твоих тот, хваткий аромат,
а с ним-- тепло той крови животворной,
что, потеряв, я задрожала вдруг
в твоих обьятьях, просыпаясь здесь".
Я не ответила: ведь побледнела
звезда Востока-- я к тебе летела.

Азия:
Ты говоришь, но словеса твои--
что воздух, я не чую их. Воздень
глаза: в них душу я его прочту!

Пантея:
Я подыму их, правда, тяжко им
под ношей виденного: что ты можешь
в них разобрать, лишь отраженье
себя, прекраснейшей?

Азия:
                                       Твои глаза
что неба два, глубокие, голу`бы,
бескрайние, обра`млены в ресницы,
длинны, изящные; темны и далеки,
безмерные круг в круге; линий пле`тень.

Пантея:
Ах! Видишь ты, что минул дух, навечно?

Азия:
Вот перемена: в глубине бездонной
я вижу призрак, тень, то Он в сияньи
своих улыбок лучезарных, а ауре
луны под тучей. Прометей, твой лик?!
помедли! Иль твои улыбки говорят,
что свидимся мы снова под шатром,
что ими светел, что восстанет снова
над миром безграничным? Сон поведан.
Что, тень меж нами? Волосы его
грубы, а в них порывы ветра стынут;
сам вид его порывист, дик-- летит;
а платье серое его росой златится,
те звёзды полдень иссушить не в силах.

Сон:
За мной, за мной!

Пантея:
                                Мой сон другой!

Азия:
Он скрылся.

Пантея:
Он в памяти остался. Мне казалось,
пока сидели мы, миндаль зацвёл
тот, молнией рассечен что был прежде,
хотя из белой Скифской степи вихрь
всё мёл, морозом Землю избраждая;
я глянула-- а зелень вся долой,
но каждый лист печатью был отмечен,
так колокольцев Гиацинта синь
о муках Аполлоновых вестует:
"Иди за мной!"

Азия:
                         Твои речёные слова
помалу оживляют мою память.
Я думаю, по долам тем во сне
бродили мы в рассвете сером
с отарою кудрявых облаков,
что густо меж высоких гор сочились,
гонимые ленивым, слабым ветром;
и белая роса висела, молча,
на новых лезвиях-- листве травы,
восход буравя общим взгядом;
а многое я не могу припомнить.
Но вдаль по теням у`тра облаков
до склонов пурпурных виднелась надпись:
"Иди, иди за мной!"-- и быстро исчезала.
И на всех травах, что страхнули груз
росы упавшей с Неба -- те же буквы
тавром легли, что сле`ды буй-огня;
Средь пиний ветер вдруг поднялся, звон
музы`чный из их крон повытряс; следом
раздался низкий, сладкий, нежный звон,
с прощаньем духов схожий: слышно было:
"Иди, иди, за мной!" Затем я прошептала:
"Пантея, о! увидь меня". Но в глубине
очей возлюбленных тех я всё вижу:
"Иди, иди!.."

Эхо:
                       Иди, иди!..

Пантея:
                                           Утёсы
и это утро ясное весны смеются
над голосами нашими, как будто
нам вторят духи.

Азия:
                             Сущность некая,
вокруг утёсов этих. Что за звуки:
чисты, нежны! О, слушай!

Отзвуки Эха (невидимые):
Мы -- дробь Эха, слушай:
мы всегда бежим;
блещут росы-- тушим:
сушь листве в ножи...
Дитя Океана!

Азия:
Чу! духи молвят. Их ответы плавны,
они покуда льются с ветром.

Пантея:
                                                     Слышу.
Отзвуки Эха:
Иди, иди,
коль нам ты внимаешь;
мы кличем из гротов,
что лес окружает.
(Теперь издалека.)
 О, следуй призыву
во гроты, в низины:
ведь песнь тебя манит
туда где пчела не летает,
сквозь омут ночной
идти не одной:
ведут ароматы--
там папороть, мяты
да брызги туманов
в пещерах сияют,
а напев наш, дик и сладок
шах твой  нежный смехом ладит,
Океанида!

Азия:
Нам следовать? Звук всё слабее и дальше.

Пантея:
Прислушайся! Странный напев льётся ближе. 

Отзвуки Эха:
В мире неведомом
глас несказанный спит:
только шаг твой немедленный
может сон прекратить,
Океанида!

Азия:
Сколь звуки гаснут с ослабевшим ветром!

Отзвуки Эха:
О, иди, иди
там где грот пустынен, дик,
следуй с песнею напевной
за росой полудня пленной,
за леса, луга и реки,
по ущельям многовеким,
через пропасти, заливы,
где Земли покой ленивый,
в день грядущий устремись,
чтобы вместе вы слили`сь:
ты и Он , Океанида!

Азия:
Пантея милая, идём, дай руку,
последуй гласу, что пока не смолк.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

Пантея:
Увы! Что видел ты?

Прометей:
                                   Есть два мученья:
смотреть и молвить, мне оставь одно.
Есть Имена, что святы от Природы,
возреяли в пресветлой высоте;
народ собрался в коло ,крикнул вместе:
"Свобода, правда и любовь!" согласно.
Внезапно злая смута пала с неба
средь них: то были хитрость, спор, обман;
тираны вторглись, и делили портя.
То была правды тень, я видел.

Земля:
Я чуяла казнь, сын, с радостью особой,
что скорбь и доблесть в смеси подают.
Дабы облегчить чин твой, я позва`ла
тех милых красных духов, чьи дома--
людских раздумий гроты, что живут,
подобно птицам в воздухе, в эфире
вкругмирном, что над чадом нашим смутным
следят грядущее как в зеркале;
они, пожалуй, явятся тебя утешить!

Пантея:
Глянь, сестра, там сбирается духов орава,
точно хлопья обла`ков по прихоти милой весны,
в синем небе толпясь!

Иона:
                                          Посмотри! на подходе ещё,
словно ды`мки фонтанов в безветрии,
из ущелья восходят полоски вертясь.
Тихо! это музыка пиний?
Это озеро? Иль водопад?

Пантея:
Это нечто печальней, послаще всего.

Хор духов (*-- хоры духов, этот и следующие переведены мною вольно, без рифмовки строк, дабы исказить сути подстрочника, --- прим.Т.К.) :
С незапамятных времён
нам водить и сторожить
угнетённых небом смертных;
мы вдыхаем, не болея,
мыслей люда атмосферу:
пусть смутна она иль спёрта
словно день, что мечен бурей,
пусть в сиянии предсметрном,
пусть она светла что высь
промеж неба с тихой речкой,
что ни ветер не колышет,
что прозрачна и светла;
словно птицы на ветру,
словно рыбы средь волны,
словно думы человечьи,
мы творим привал свой хлипкий
кучно, порознь словно тучи,
сквозь стихию без границ;
отттого (мы) полны предсказом,
а концы его --в тебе.

Иона:
Ещё приходят друг за другом, воздух вкруг них
подобен звёздным ореолам, он сияет.

Первый дух:
С рёвом трубным битв, пове`рх,
я летел, летел, летел
быстро среди темноты.
Прочь из праха ветхих вер,
прочь из клочьев царь-замён,
что смешались вкруг меня;
влаль меня толкал и нёс
многогласый смутный крик:
"Воля! Смерть! Победа! В бой!"--
ближе к небу он угас.
Но один звук, выше, ёмче,
то Любви душа, гласил,
был предсказом и надеждой,
а концы его-- в тебе.

Второй дух:
Радуга над морем встала,
да шаталась стоя тяжко:
что захватчица горда,
буря низом проносилась,
гнала туч полон вперёд,--
-- безобразную толпу,--
все расколоты надво`е
молниями; я слыхал, 
хриплый хохот грома: волны
уносили прочь "полову"--
и развёрзся смерти ад
пеной белой клокоча.
Я присел на корабле,
что расколот был моло`ньей;
видел я, как некто доску
уступил врагу, а сам
окунулся в пену шторма,
что сюда меня принёс.

Третий дух:
У постели мудреца
я сидел; горела красным
лампа над той книгой, что
он читал, он ел при том,
как явился Сон летучий
в пламенеющей каёмке--
я ж припомнил, что давно
он зажег и вдохновенье,
и печаль, и состраданье;
он едва касался мира
тенью дивного сиянья.
Он увлёк меня сюда,
бег Желаеньем окрыли`л;
должен я к утру венуться,
чтоб мудрец не пробудился
в странной горести один.

Четвертый дух:
У поэта на губах
грёзил как тот влюблённый,
звукам вздохов всё внимал;
он не ищет, не находит
смертных нег, его питают
поцелуи теней бледных,
что таятся в думах буйных.
Он желает от рассвета
до заката солнца блёстки
на озёрной глади видеть,
жёлтых пчёл в соцветьях ивы
наблюдать, не зная вовсе,
что в действительности зрит.
Но из этого всего
он творить умеет формы,
что реальней человека,
что бессмертия питомцы!
И одна из них меня
разбудила-- я к тебе
ради помощи помчался.

Иона:
Не видишь ты ль, как два виденья
сюда летят, в востока и с заката,
что две голубки к гнёздышку под тени,
близняшки, вскормленные всеохватным ветром,
ту песнь печальную и сладостную? Звенья
её, любовь с отчаяньем, пряны, терпки.

Пантея:
Ты говоришь, сестра? Мои слова поникли.

Иона:
Их красота дает мне голос. Видишь,
как те парят по зерни небосвода
на крыльях распростёртых, да лазурь
и пурпур окунают в лучезлато:
улыбки нежные их светятся в просторе,
будто звёзды.

Хор духов:
                Любовь саму узрела?

Пятый дух:
То ль над простором диким
я мчался облаком проворным, что кры`лит неба целину;
тот гребешок-планета в поросли лучей скользил долой
роняяя брызги радости с распущенных волос пахучих:
его шаги мостили мир сияньем, что за мною блекло;
Разруха позади зияла; великие учёные в безумия оковах,
безглавые герои, юнцов пропащих стан в ночи мерцали;
я дальше странствовал, покуда ты, о Царь печали
не обернул своей улыбкой виденное мной.

Шестой дух:
Сестра! Отчаянье-- особа не живая,
не странствует землёй, летает не под небом--
баюкая, крадётся, крыльцем тихим навевает
надежны робкие, что душам всем даруют небыль;
кто лживой передышкой умягчён от тех утешных перьев,
и музыкой облыжной мягконьких шагов,
тот грёзит радостью эфирной, кличет монстра,
Любовь, а пробудившись, видит призрак Боли,
как мы, которые привествуем его теперь.

Хор:
Пусть Разруха ныне --тень Любви,
что за нею мчится, всё губя
в виде Смерти белокрылой,
что трамбует и цветы, и поросль,
зверя, человека, благо, нечисть,
словно буря сквозь простор воздушный;
без ущерба членам и душе
пропусти ты всадника с конём.

Прометей:
Вам откуда знать, что будет, духи?

Хор:
Мы дыханьем полним атмосферу:
если почки бу`хнут в непогоду,
значит мы с Весной собрались,
чьи ветры волнуют сухостои--
пастухи уж знают, скоро снеги
опадут и унесутся речкой;
Мудрость, Справедливость, Мир с Любовью,
если борются они чтоб цвет дать,
то они нам что весенний ветер
пастушатам, а тебе-- предвестье,
два конца которого-- в тебе.
                           
Иона:
Куда же скрылись духи?

Пантея:
                                      Только чувство
от них осталось, словно чар всесилье
музы`ки, коль духовный глас и лютня
замрут, а отзвуки пока не стихли:
во глыби, коридорами души,
что эхо во пещерах, катят, реют.

Прометей:
Сколь чудны те воздушные созданья,
но чую я, что суетны надежды,
одна любовь верна; ты ж, Азия, далече!
была ж ты золотою чарой винам
захлёстывавшим естество моё,
которые б иначе в прахе сникли.
Всё тишина кругом, увы! сколь тяжко
рассвет погожий сердце мне томит.
Я б помечтал, и даже смог уснуть,
коль б не отверг дремоту. Поразмыслю,
что мне судьба готовит: стойкость, силу
страдальца иль потоп первооснов,
где ни агонии, ни утешенья;
Земля утешит-- Небу хватит мучить.

Пантея:
Ты ль позабыл ту, что глядит тебя
в холодной мгле, и не уснёт, пока
под сенью духа твоего скорбит?

Прометей:
Сказал я, все надежды тшетны, только
любовь верна: ты любишь.

Пантея:
                                                Это правда!
Но звёзды на востоке побелели;
и Азия пождёт в Индийских долах,
где сослана в унынье: те утёсы
однажды были биты-- и замёрзли,
подобно этим, только уж цветами
да травами украшены, ветрами
да звуками медвяными полня`тся,
что истекают по лесам и рекам,
эфирами её преображенья--
им про`пасть, коль с твоими, Прометей,
те б не смешались загодя. Прощай!

Конец первого акта

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

Прометей:
Смешна мне ваша власть и тот, кто
послал сюда вас для подлейшей мести.
Испейте кубок боли.

Первая фурия:
                                      Полагаешь,
что мы по кости да по нерву рвём,
что словно пламя мы нутро палим?

Прометей:
Моя стихия - боль, твоя - свирепость;
Терзайте же меня-- мне всё равно.

Вторая фурия:
Ты думаешь, мы только посмеёмся
тебе в глаза без век?

Прометей:
                                    Я не о казни,
я вот о чём: вам больно злыми быть.
Веленье ,вызвавшее вас, жестоко,
оно ж всё низкое влечёт на свет.

Третья фурия:
Ты думал, что мы жить поочерёдно
в тебе способны, будто звери; что
пусть пылающую душу не затмим,
да прикорнём мы рядом, праздным сбродом,
что гамом огорчает самых мудрых:
мы станем страшной думой в донце мозга,
осадой сердца озадаченного, грязным
желаньем вкруг него; в вен лабиринте
отравим кровь агонией ползучей?

Прометей:
А что ещё? А всё ж, я --царь себе,
повелеваю пытками и ссорой
внутри себя, так и Юпитер вами
распоряжется в Аду, коль гиль там.

Хор фурий:
Из окраин земли, из окраин земли,
где ночь тянется в гроб, дня рождается клин,--
к нам, к нам, к нам!
Вы, что криком смеётесь, холмы теребя,
видя смерть городов; вы, без крыл, чья гульба
море го`рбит, смыкая его поверх мачт,
голод травите на обессилевших с тем,
чтобы выжили те из ума на песке,
к нам, к нам, к нам!
Прочь могилок кровь и хлад,
что погибшим только в лад;
Бросьте злобу, пусть потлеет
словно полымя да в пепле,
кровью та да вспыхнет лепо,
как вернётесь в ваши клети.
Бросьте ваш разврат в умах
юных, самоедства крах,
болям топливо оставьте.
Бросьте Ада полувзмах
маниа`ку,-- больше страсти
в ожиданьи страшных драм,--
к нам, к нам, к нам!
Мы разливом бурлим из широких
Ада врат, виснем гирями бурям на шеи,
только зря мы мятёся: уроки
не исполним без вас, о! пришелиц.

Иона:
Сестра, я слышу новый грохот крыльев.

Пантея:
Основы гор дрожат от шума, будто
трусливый воздух, тени их темнят
мне взор укрытый крыльями, что ночь.

Первая фурия:
Ваш зов был точно колесницей,
ведомой вихревой десницей,
он вырвал наз из моря крови
войны, увлёк к неясной нови.

Вторая фурия:
Прочь из городов голодных;
  
Третья фурия:
Стоны уж едва слышны;
кровь? напились мы, тошнит.

Четвертая фурия:
Сколько дел царям доходных:
кровью полные мошны!

Пятая фурия:
Добела где жарит печка,
мы оттуда...

Одна из фурий:
                             Хватит речи,
знаю всё, что ты промолвишь--
только ковы рассупонишь
Непокорному, что собран;
Он покуда силы Ада отбивает в обороне.

Фурия:
Порви его покров!

Другая фурия:
                           Готово.  

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

Прометей:
Мои слова, Родная?

Земля:
                                    Да, твои.

Прометей:
Уж каюсь, ведь скоры` и зряшны были.
Гнев ослепил меня на миг, так вышло.
Я не желаю, чтоб страдал живой.

Земля:
О, горе! Плачу я скорбя!
Теперь Юпитер победил тебя.
Ревите громче, Поле с Океаном:
Земля в ответ отверзла грудей раны.
Вы, Духи, войте по живым и мёртвым:
убежище, защита ваша пала и покорна.

Первый всхлип Эха:
             Зашита пала и покорна!

Второй вслип Эха:
                   Пала и покорна!

Иона:
Не бойтесь, холост был порыв;
Титан пока не побеждён.
Погляньте за голу`б-обрыв,
что снегом вдаль загромождён:
оттуда ,с вихрями вприпрыг,
в сандалиях да золотых,
что ясным пурпуром горят,
к нам Некий Дух летит сюда,
он будто розовый сандал
благоухает, бел с лица,
в деснице кадуцей зажал,
похож на горнего гонца.

Пантея:
Меркурий то, герольд Юпитера.

Иона:
А кто за ним? Орава змеевласок,
железные крыла` звенят,-- вот Богу
докука,-- что туманы стекают
посланцу вслед, вопящая толпа.

Пантея:
Юпитера громилы-суки бродят;
поит он их то воплями, то кровью
когда на колеснице серный облак
сам прорывает на кордоне Неба.

Иона:
То ли ведо`мы те сюда, поскольку
там вышли мертвецы, а тут есть скорби?

Пантея:
Титан пока спокоен, пусть не горд.

Первая фурия:
Живым запахло, а!

Вторая фурия:
                            Позволь мне лишь
в лицо ему вглянуть!

Третья фурия:
                          Мне вожделенье
терзать его столь сладостно, как куча
трупья на поле битвы-- стервецам.

Первая фурия:
Ещё ты мнёшься, о Герольд! фас, Суки
из Ада! вот бы сын Майи дал нам
и пищи, и забавы: может кто
Всесильному угодным быть надолго?

Меркурий:
Назад к железным башням вашим!
Зубами скрежещите у потоков
огня и причитаний, нет вам пищи.
Ты, Герион, восстань! Горгона вместе
с Химерой, Сфинксом, доки-хитрецы,
что Фивам угораздили отраву
в вино Небес, извратную любовь,
а ненависть того похуже дали:
пускай они исполнят ваше дело.

Первая фурия:
О, сжалься, сжалься! Умираем в жажде--
не прогоняй нас!

Меркурий: 
                   Значит, сядьте смирно.
Страдалец страшный! я невольно,
ведом велением великого Отца,
по твоему желанию спустился
чтоб новой мести пытку совершить.
Увы! Мне жаль тебя, я ненавистен
себе, но что поделать: как покину
тебя на время-- Небо мне что Ад:
преследует меня твой вид побитый
с улыбкой вызова. Ты мудр и твёрд,
ты добрый, что зря упорствуешь в борьбе,
один, супротив Всемогущего?
Те яркие светила, что делили
и мерили года лихие, видишь--
от них не скрыться, долго же учили
тебя, и долго им учить. И ныне
Мучитель твой ниспосылает
с престранной мощью невообразимо
карательные силы, что питают
агонии погибели в Аду.
Мой долг таков: привесть сюда их,
а именно-- ораву вражьей дичи,
мразь преисподней -- с тем оставить их.
Не быть тому! ты знаешь тайну, что
способна власть переменить на Небе,
она страшна Верховному, сокрой же
её в словах-- пусть Трон осадит в просьбе,
ты ж душу преклонённую пошли--
паломницу в высокий храм отправь,
пусть твоя воля преломит колени
в груди постылой, ибо приношенья
и кроткая податливость смягчают
ужаснейших и премогучих даже.

Прометей:
Ум добрый злые разумы меняют
своей природе в лад. Я отдал всё
ему, за что он приковал меня здесь
на годы и века, на дни и ночи:
то Солнце сушит моей кожи ре`мни,
то по ночам лёд в волосах звенит,
в то время как любимый род людской мой
стал, обмельчав, прислугою бездумной.
Вот какова тиранова отдача,
и поделом: кто зол, добру не внемлет.
Мир, дар друга бывшего ему,
он ненавидит лишь страшась, стыдясь,
добром не возместив, он всё пеняет
мне за свой собственный проступок.
Ему приятельство что вызов-- обрывает
приятный Мести Сон горчащей болью.
К покорности, так знай, я не готов:
она --лишь слово судьбоносное,
клеймо смертельное, народу плен,
мечу сицилианскому подобна,
на волоске подвешен что дрожит
поверх его короны: то ль он примет
поклон мой? Нет, ему не уступлю.
Иные пусть потворствуют Злодейству:
там, где сидит оно на троне в кратком
Всесилии, не тронет подлых; Право,
в своём триумфе плачет, унывает
не прибегая к каре, сожалея
о кривдах собственных блудцу. Я жду
терпя, поры возмездья, та грядёт,
пока мы говорим... но чу! собаки
залаяли. Не медли, видишь: Небо
приблизилось --Отец твой хмур.

Меркурий:
Он обойдётся: хватит мне карать,
тебе страдать! Ещё раз, ты ответь-ка,
когда Юпитер выцарит свой срок?

Прометей:
Я знаю лишь, что час конца настанет.

Меркурий:
Увы! а ты не в силах перечесть,
сколь лет тебе ещё страдать?

Прометей:
                                                      Им длиться
пока Юпитеру царить, вот сколько,
как не желал бы я, как не боялся.

Меркурий:
Тогда помедли ты, заройся в Вечность,
где памятное время, век на век
сдаётся точкой, а упорный разум
истрёпан в нескончаемой борьбе,
(пока его не сникли клочья в прахе)
слепой, пропащий, бесприютный.
Быть может, он счёт не ведёт летам,
которые тебе грядут в мученьях?

Прометей:
Бесчисленны, быть может, но --минают.

Меркурий:
Ты б жил среди Богов в роскошной неге?
                                 
Прометей:
Я не покину этот мрачный лог,
мученья эти нестерпимые,
о чём не сожалею.

Меркурий:                          
                                    Увы! Дивлюсь,
и всё ж мне жаль тебя.

Прометей:
                                 Рабов Небес,
себя презревших слуг жалей-- мой ум
в миру с собой, что свет на солнце
царит он... суетна беседа наша!
Зови вражи`н!

Иона:
Сестра, гляди! Огнь белый напополам
рассёк тот кедр, что был навьючен снегом.
О, сколь ужасен бури Божьей вой!

Меркурий:
Я должен быть словам твоим, его
покорен... увы! груз покаянья тяжек
на сердце у меня.

Пантея:
Глянь, там вдали дитя Небес, крылаты
сандалии его, сбегает вниз он
косым лучом зари.

Иона:
Сестра любимая, ты перьями
глаза укрой, не то умрёшь увидев,
как те идут, грядут, чернящие
рожденье дня несчётными крыла`ми,
под ними-- пустота подобна смерти.

Первая фурия:
Вот Прометей!

Вторая фурия:
                           Титан бессмертный!

Третья фурия:
                                                                Он
оплот рабов Юпитера!

Прометей:
К кому ужасный оклик обращён,
тот здесь, Титан прикованный. А кто вы,
создания чудовищные? Прежде
не ползали в Аду , в кубле чудовищ,
столь гадкие создания мозгов
всеизвращающих Юпитера.
На мерзость несравненную взирая,
то ль сам уподобляюсь ей, смеюсь
симпатиею гадкою пленён.

Первая фурия:
Мы --слуги боли, страха, ненависти,
обмана, недоверья и разбоя
открытого; так, отощав, собаки
по лесу, заводям израненную лань
травя`т; мы нагоняем все, что плачет,
живёт и кровоточит, что Царь-вели`к
изволит указать нам.

Прометей:
О ,множество ужасных тварей, что
зовутся одинаково, вас знаю,
и тьму, и посвист ваших крыльев --тоже.
И всё же кто, померзче он, из глыби
науськал легион ваш?

Вторая фурия:
                                       Мы не знаем.
Жируйте, сёстры, наслаждайтесь вы!

Прометей:
Возможен ли экстаз в уродстве?

Вторая фурия:
                                                         Глядя
на дружку друг, влюблённые довольны
уж тем, что предвкушают, так и мы.
Как розы, жрицей бледной на коленях
вплетаемой во храмовый венок,
эфирный отблеск воспаляет щёки,
так жертвы нашей тени мук перед смертью
нас облекают в лучшие тела,
иначе мы бесформенны подобно
родительнице нашей, Ночи.

                           
перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

Прометей:
Кто смеет мне вернуть проклятья возглас?
Ах! что за страшный шёпот восстаёт?!
Не голос ведь, бросает тело в дрожь,
что молния, пока не вдарит жертву.
Молвь, Дух! по тону твоему, что странен,
я знаю лишь, что ты вблизи меня,
с добром. Как проклял я его?

Земля:                                     
                                                     Расслышишь?
Ты речи мертвецов не понимаешь.

Прометей:
Ты --дух живой. Скажи мне, как они.

Земля:
Не смею я "живьём", ведь Царь Небесный
услышит, колесует он меня,
а я и так верчусь до боли нестерпимой.
Ты проницателен и добр, и Боги пусть
тебя не слышат, ты повыше Бога,
поскольку мудр и незлобив, ну, слушай.

Прометей:
Сквозь мозг мой будто тени пролетают,
приятные и страшные задумки,
проворно, густо. Ощущаю я
слабинку, словно тающий влюблённый.
Но в том довольства нет.

Земля:
                         Да, не услышишь:
бессмертен ты, а эта речь понятна
лишь смертным.

Прометей:
                          Пусть. Но кто же ты тогда,
о, Голос невесёлый?

Земля:
                                   Твоя Земля,
я Мать, в чьих жилах каменистых
в мельчайших фибрах статных тополей,
трепеущих под ветром декабря,
стремится радость, словно телом-- кровь;
давно от этой груди ты, что облак
во славе воспарил, согласья дух!
И с голосом твоим мои сыны,
униженные, лбы в грязи подняли--
и наш Тиран всесильный в страхе злобном
притих, пока его молонья тут тебя
не приковала. Взгляни ещё на это:
горят, вращаются миров мильоны
вкруг нас, чьи жители внимали
сиянью моему, что меркло; море
подня`ла буря странная; огонь
неведомый восстал из недр вершин
в снегах блистающих, и тряс своей
власатой бородой под гневным Небом;
Пожар с Потопом бросились в долины;
в чертополохе скрылись города;
в чертогах пышных жабы голодали,
когда чума постигла человека,
и звери, черви, Голод; урожай
поела чёрная пыльца; на нивах,
на виноградниках и на лугах
сорняк неистребимый вырос,
что ядовит был; в гневе грудь моя
иссохла; вздох мой тонкий отравился
из мести моему детоцбийце;
слыхала я твоё проклятье, да,
а коль его запамятовал ты,
всё же, мои озёра без числа,
мои потоки,  горы, и пещеры,
и тот простор воздушный, да и тьма
людей погибших сохранили звук.
Мы медитируем, тая веселье,
мы на проклятье уповаем вечно,
но вымолвить его не смеем.

Прометей:
                                                Мать
досточтимая моя! Ведь все, кто жив,
кто мучится, те и уюта малость
находят у тебя: цветы, ветры,
любовь, пусть беглая, веселья звуки,--
всё то, что не моё. Мои слова лишь.
Молю тебя, не отвергай меня.

Земля:
Они ответят. Вавилон был цел;
маг Зороастр, мой сын погибший,
в саду блуждая, встретил образ свой,
не человека, но всего виденье.
Так знай же, есть два мира: жизнь и смерть:
один ты видишь, а второй сокрыт
в могилах преисподних, населённых
теня`ми разными, что мыслят и живут
покуда смерть не примет их согласно,
да снами и мечтаньями людей,
да всем, что дух творит, любовь желает:
ужасным, странным и высоким, милым.
Тут ,скрючен, тень, и ты повис
средь заселённых бурями вершин;
и боги здесь, им нет числа, и силы
неназванных миров , фантомы
при жезлах, люди, звери и герои;
Демогоргон-- чудовищная тьма;
и он, Тиран верховный, на престоле
из золота горящего. Мой сын,
один из них да вымолвит проклятье,
что помнят все. Коль будет те угодно,
свою` тень позови, а то-- Юпитера,
Гадеса иль Тифона, иль любого
из сонма премогучих бо`гов,
властителей всепроникающего Зла,
что развелось с поры той, как настала
твоя погибель, сыновьям моим
на головы их бедные. Спроси--
должны ответить боги, дабы месть
Всевышнего провеялась сквозь тени,
что вихрь с дождём во праздные ворота
дворца развалин.

Прометей:
Мать, не позволь, чтоб
зло снова миновало мои губы,
иль рты тех, что похожи на меня.
Фантом Юпитера, восстань, явись!

Иона:
Свила я крылья на глаза,
и уши скрыла ими я,
но сквозь их серебро вползла
тень духа, перьями звеня:
сумбура звуков не боясь;
о, пусть тебе не заболит,
ты столько ран доселе снёс!
С сестрой дежурим мы вблизи
тебя, не спим ночей от слёз.

Пантея:
Подземный смерч звучит вблизи,
грунты трясутся, горы врознь;
Ужасен Дух ,что из грязи`
в пурпурной тоге, что из звёзд.
Он держит скипетр золотой
шагает важен сам собой,
и гонит обла`ки рукой.
Жесток на вид, но тих, силён,
карать горазд, не му`чим он.
 
Призрак Юпитера:
Почто стремленье тайных сил от мира
сего неясного, меня, фантом пустой,
меня сюда подвигло злою бурей?
И что за непривычных звук уста
мои волнует, непохож на голос,
которым раса бледная толкует
промеж собой во тьме? А ты, гордец--
--страдалец, кто есть?

Прометей:
                                        Ужасный Образ,
должно быть, ты и есть Тирана тень.
Я враг его, Титан. Молвь то, что мне услышать,
пусть мысль не осенит твой глас пустой.

Земля:
Чу! Эху не не давать потачки,
седые горы, древние леса,
ручьи-волхвы, пророчицы-пещеры
и вы, потоки мимо островов,
тому внемли`те, что сказать не смели.

Призрак Юпитера:
Дух взял меня, речёт то ль из нутра,
он рвёт меня что тучу гром-моло`нья.

Пантея:
Чу! по`днял он свой взор могучий; Небо
темнеет там.

Иона:
                         Речёт! Меня храните!

Прометей:
Проклятье вижу в жестах хладных, гордых,
во взгляде с вызовом лихим и лютым;
отчаянье самоотверженной улыбки--
на свитке, что ль... скажи! да, повтори!

Призрак:
Враг! будь готов в рассудке хладном слить
всё, что скопил, гнилой Тиран Богов
и Поросли людской, я уступить
Тебе, один из сущих, не готов.
Хлынь ливнем мора, гнева, язв-- здесь я,
шли хвори страшные, добавь огня.
И пусть попеременно жар с морозом
в меня вгрызаются, а взгляд твой грозный
молоньи, град секущий, легионы
всех фурий бурями сюда погонит.

А! делай худшее. Ты же всесилен.
Над всем и вся опричь себя даю
тебе кураж. Нашли проворных гнилей
губить людей, останься на краю.
Нашли свой мерзкий дух на тех,
кто люб мне, действуй в темноте:
меня и близких обреки
на истязания с руки,
на корчи смертные без сна:
мне, непреклонному, дай силу знать.

Но ты, кто Бог и Царь, о ты,
кто полнит душу мировую му`кой,
кому всё сущее во страхе суеты
поклоны бьёт! -- враг многорукий!
Будь проклят! пусть проклятие страдальца
тебя, мучителя, удушит за "сознаться"--
и станет нескончаемость твоя
агониею, саваном бытья,
а всё твоё Всесилие венцом из боли,
горя, мозги да стиснет тьмой иголок.

Храни в душе Проклятья благомощи
со злом своим ,пропащий, до поры,
и-- бесконечность ,и вселенной кощи,
себя, отшельника, в безумии игры.
Ужасный лик покойного всесилья,
цари`, пока из нутряного изобилья,
не клюнутся проклятья семена--
тебя нам явится иная сторона;
и после тьмы пустых, бесплодных злодеяний
презренье станет спутником твоим в изгнаньи.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

ОСВОБОЖДЁННЫЙ  ПРОМЕТЕЙ

Лирическая драма в пяти действиях

Действующие лица:

Прометей;
Демогоргон;
Юпитер;
Земля;
Океан;
Аполлон;
Меркурий;
Азия, Пантея, Иона-- океаниды;
Геркулес;
Дух Юпитера;
Дух Земли;
Дух Луны;
Духи Часов;
духи, отзвуки эха, фавны, фурии.

                              Действие первое

 Сцена:  скалистое обледенелое ущелье на Индийском Кавказе. Прометей, это видно, прикован к отвесной стене пропасти. Пантея с Ионой сидят у его ног. Ночь. По мере действия медленно светает.

                                  Прометей:

Монарх Богов, и Демонов, и Духов всех
опричь Того, полня'щего миры-вертушки,
ему и Ты, и я, одни средь всех живущих
бессонными очами внемлем! Взглянь,
Земля полна рабами,-- чем им платишь
за послушанье, гимны и моленья,
за подъяремный труд, за гекатомбы
сердец ущербных в страхе и в надеждах
самоотверженных, пустых? А мне,
врагу, ты, слеп во гневе, даровал
нет, кость швырнул мне: триумфальный трон
над болью, да, моей, ещё-- над гневом
твоим суе`тным. Три`десят веков
отрада снов не крыла казни срам,
стирала боль мгновения в песок
так, что казались мне они годами
мучений на дыбе` отчаянья-- они
моя империя, богаче той, которой
ты-- надзиратель с трона довольства.
Всесилен ты, Могучий Бог?! Коль так,
то я бы удостоился делить
с тобою стыд убогой тирании
и не висел бы здесь, к орлиной
стене прикован, к чёрной, мёртвой
бескрайней, на ветру, ни кустика,
ни зверя, мотылька, ни звука,
ни образа живого. Горе мне!
Увы! боль вековечная! увы мне!

Ни смены, ни надежды! Всё ж держусь.
Земля, я вопрошаю, чуют кручи?
Вы, Небо, всесвидетель Солнце,
заметили что ль? Море тишины
и бурь, Небес зерцало зыбкое,
слыхали стон глухие волны мой?
Увы мне! боль навеки! горе мне!

Льды-ползуны меня берут на копья
кристаллов лунно-хладных; кандалы
въедаются горячей стужей в кости.
Небес крылатый пёс, он твой плевок,--
чужой во клюве яд,-- терзает сердце
моё, а мимоходом-- сновидений каша,
былой и мной надуманный народ,
с издёвками: обязаны шатать
в моих дрожащих ранах гвозди,
чтоб щели наново стискали плоть.
Меж тем из бездн стремятся духи бурь
задоря вихря раж, увеча градом
меня, поклонника дня, ночи. Пусть
приходит с инеем рассветным тот,
а та звездна`, смутна` крадётся
к востоку колера свинца: обое
влекут ползущие без крыл часы,
средь них-- так чёрный Жрец терзает дань,
тебя притянет, Царь жестокий: ты же
сцелуешь кровь с вот этих стоп, хотя
затем тебя они попрут, иль нет?
гнушаясь униженных рабом. О, нет!
Гнушаться? Мне жаль тебя! Что за разор
тебя, нагого, выгонит вдоль Неба!
Душа твоя, до дна пробита страхом,
разинется что ад внутри тебя!
В печали молвлю, без былых восторгов,
я ненависть утратил оттого,
что в муках помудрел. Проклятье,
что выдохнул в тебя, беру обратно.
Вы, Горы, Эхо-многогласка чья*,
сквозь водопадов мглу верните окрик!
Вы, Родники под кровом льда Мороза,
дрожали слыша зов мой, а затем
ползли, дрожа по Индии! Ты, Воздух
яснейший, по тебе гуляет Солнце
пылающее без лучей! Вы, Вихри
шальные, что на крыльях распростёртых
безмолвно и недвижимо повисли
над пастью пропасти в то время, как
гром, вас зычней он, Мир порушил!
Коль те мои слова сильны были, пусть
я изменился-- зло во мне мертво,
не помню уж что` значит ненависть,
не дайте им пропа`сть теперь! Что значит
проклятье то? ВЫ приняли его.

Первый голос, из гор:
Триджы триста тысяч лет
над трясилищем стоим;
людям страх-- нам спасу нет,
часто купно мы дрожим.

Второй голос, от источников:
Молнии кололи наши воды,
мы прогоркли надолго от крови,
мимо боен то`рили мы хо`ды,
городами, долами безмолвья.

Третий голос, из воздуха:
С первых дней Земли я облекал
воды ея в краски неземные;
часто отдых мой пронзал оскал
чей-то крик издалека надрывный.

Четвертый голос, от вихрей:
Мы порхали близ горных подножий
век за веком; ни громы
ни вулканов горящие до`жди,
да ничто выше нас, и пониже
не дало нам наказ быть потише.

Первый голос:
Глас не выгнул наш гребень снежный,
но прижмурились наши вежды.

Второй голос:
Раз лишь в Индию волны наши
крик подобный несли, страшный.
Лоцман спавший под вой бури
пробудился, взглянул хмуро,
крикнул "Горе мне!", враз умер
об безумья и волн дури.

Третий голос:
Слова страшны с Земли до Неба
мой тихий край драли` до нервов,
а только шрам тот затянулся,
кровавой тьмой день обернулся.

Четвертый голос:
Отпрянули мы, ибо сны об уроне
до мёрзлых пещер нам задали погоню,
умолкнуть заставили... раз...
хоть тишь это пекло для нас.

Земля:
Пещеры безъязыкие обрывов
вопили: "Горе!" Пурпурные валы
карабкались на брег, ветрам секущим
вопили; бледный люд услышал "Горе!"

Прометей:
Я слышу гласов звук, не голос тот,
каким извергся. Мать, ты и сыновья
твои презрели крик мой, без чьего
веления всепобеждающего злобу
всесилия Юпитера, вам всем
давно б конец настал, вы бы исчезли
как дымка утром на ветру. Забыли
меня, Титана? Отреклись того,
агонией своей кто укротил
врага неодолимого по вас?
О, горные долины между скал
и снегом вскормленные реки,
что мне видны вдали сквозь хлад-туман,
сквозь чьи тень-щедрые леса гулял я
однажды с Азией, пия жизнь из ея
очес любимых, отчего тот дух,
что молвил вам тогда, не ищет
со мной беседы ныне? лишь со мной,
кто дал отпор врагу, кто в одиночку
обрезал колесницу, мощь, лицемерье
возни`чего, что властен надо всем
и стонами замученных рабов
ущелья мрачные и светлые долины
вам засыпает. Что, не отвечая,
молчите? Братья вы!

Земля:
                                     Они не смеют.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
(* * * * *, это вам вроде подарка по случаю вашей защиты диссертации!-- прим. перев.)
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml
* у Шелли эхо во множ числе, но Эхо-то имя ОДНОЙ нимфы. В дальнейшем тексте учту это, и вы, читатели, заметьте,-- прим. перев.