зацепило, под "Два корабля", "Осеннюю".....
Совершенно незамысловатый рассказ "Последняя Осень" Алексея Пехова, в несколько страниц, о сказках, в тех что мы верили, любили, наслаждались ими. О людях, взрослых людях, что бывают, что есть жестокими, ведь сказки умирают, как и многие вещи (навеяно книгой Американские Боги).

Во время о`но, когда все правители пребывали под угрозой,- обьяснять в чём заключалась последняя бесполезно, ибо каждая опасность ,да не эта, имеет видимую причину- постигли властелина державы, о которой речь, непокой и бессонница. Не то чтобы учуял он угрозу снизу, то есть, исходящую от своего народа: опасность исходила сверху: она заключалась в необьятных требованиях и предписаниях, коим Властелин счёл необходимым последовать против собственного желания.
     Когда Властелину доложили, что к его крепости подступает великая тень, в которой, пожалуй, и заключалась угроза, тот сгоряча вознамерился было воззвать ко мгле ,дабы оживить её и затем, по возможности, победить. И грянул он в тень, о которой ему донесено было, и тяжко ему было обнаружить за нею тварь не под стать взору человеческому. Вначале регент увидал лишь громадную, волочившуюся напролом зверину.Затем ему удалось высмотреть череп и , спереди его, -широкое ,плоское обличье да широкую пасть, готовую в любой , по истечении многих столетий, момент извергнуть наказы и дождаться исполнения их людьми дабы затем сгинуть. Король распознал навевающую страх, грозную Сфинксу: с ней ему предстояло сразиться ради целостности державы и людских состояний. Он первым подал голос: наказал зверине убраться прочь.
     "Нутро земли скрыто от наших взглядов,- а вам следует заглянуть в него, преподнести мне потаённые земные сокровища да сложить отчёт о глубинном огне и нутряной тверди".
     Властелин, улыбнувшись, повелел своим учёным и умельцам одолеть плоть земную: пробурить её да извлечь наружу сокровища, всё добытое измерить, оценить, а открытия облечь тончайшими формулами, чья точность невообразима. Он самолично следил за ходом работы, которая отражалась в роскошных таблицах и толстых книгах.
     Однажды дело зашло настолько далеко, что Властелин наказал свите завершить изыскания. Сфинкса приняла результаты исполненного и замечательно удавшегося труда без придирок, но и без явного внимания. Следующий наказ был понятен и недвусмысленен.Надлежало рассеять опасную нерушимость земных вещей и сфер надземных. На этот раз учёные со своими таблицами превзошли себя. Они добавили к недавним расчётам тончайший анализ мирового простора, всех путей планетных. всех тел небесных, радостно разоблачили прошлое и грядущее материи тщетно надеясь отвратить третий урок Сфинксы.
     И королю показались все загадки решёнными: второй урок завершился полным триумфом испытуемых. Зажмурится Сфинкса или веки её окаменели? Долго и зря Властелин дивился на застывший лик звериный.
     Сфинкса так замешкалась с третьим наказом, что все подумали, будто исполнив предыдущий урок с беспримерным усердием, они уж выиграли смертельную игру. Но когда дрогнули уста звериные, люди замерли в необьяснимом ожидании.
     "Что заключено в подданных твоих?- спросила она ввергнув короля в раздумья великие". Тот, поборов сладкое искушение ответить скороспелой шуткой, в достаточный срок созвал совет, принялся понуждать людей к работе ,притом браня их за исполнительность. В изыскательском раже те принялись раздевать люд, принуждали всех отбросить стыд, вывернуться наизнанку, до донышек, на сотню манер препарировали мысли людские, членили их и классифицировали.
     Конце не видать было труду, а король всё ходил по лабораториями, словно ждал не мельчайших подноготных подробностей, а чаял скорейшего, точнейшего итогового отчёта. Это предположение подтвердилось, когда Властелин созвал виднейших учёных да способнейших державников, которым наказал немедленно прекратить работу, а и наказал им нечто тайное, что не надлежало разглашению, пусть бы даже присутствующие оказались в роли подопытных.
     Немного погодя последовал наказа доставить люд гуртами к местам ,где были установлены высокоспециализированные гильотины, на которые с болезненной точностью каждого выкликали б чтоб затем всех поголовно ,выдернув из жизни, предать смерти.
     Откровенность отчёта оказалась столь шокирующей, настолько превысила ожидания короля, что тот не промедлил пожертвовать ради полноты и завершённости процесса, и остатком люда, тем, что обслуживал гильотины, дабы не повредить третьей, последней разгадке.
     Согбённый и онемевший от ожидания подошёл король к Сфинксе, тень которой что саван окутала мертвецов, которые не повторят уж сказанного было ими, ибо она препятствует тому.
     На последнем дыхании наказал Властелин удалиться Сфинксе и выслушать ответ его издалека, но та ужимкой дала понять, что не желает отчёта: король нашёл разгадку, он свободен, в его распоряжении -собственная жизнь и дела вверенной ему земли.
     По обличью звериному прокатилась волна Моря Тайн. Затем улыбнулась Сфинкса и удалилась прочь, а когда король осознал содеянное, он миновал границу и покинул собственный Райх.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

http://zx667.livejournal.com/

      Этот сон видел бедный Макар, который загнал своих телят в далекие, угрюмые страны, - тот самый Макар, на которого, как известно, валятся все шишки.    Его родина - глухая слободка Чалган - затерялась в далекой якутской тайге. Отцы и деды Макара отвоевали у тайги кусок промерзшей землицы, и хотя угрюмая чаща все еще стояла кругом враждебною стеной, они не унывали. По расчищенному месту побежали изгороди, стали скирды и стога, разрастались маленькие дымные юртенки: наконец, точно победное знамя, на холмике из середины поселка выстрелила к небу колокольня. Стал Чалган большою слободой.    Но пока отцы и деды Макара воевали с тайгой, жгли ее огнем, рубили железом, сами они незаметно дичали. Женясь на якутках, они перенимали якутский язык и якутские нравы. Характеристические черты великого русского племени стирались и исчезали.    Как бы то ни было, все же мой Макар твердо помнил, что он коренной чалганский крестьянин. Он здесь родился, здесь жил, здесь же предполагал умереть. Он очень гордился своим званием и иногда ругал других "погаными якутами", хотя, правду сказать, сам он не отличался от якутов ни привычками, ни образом жизни. По-русски он говорил мало и довольно плохо, одевался в звериные шкуры, носил на ногах торбаса, питался в обычное время одною лепешкой с настоем кирпичного чая, а в праздники и в других экстренных случаях съедал топленого масла именно столько, сколько стояло перед ним на столе. Он ездил очень искусно верхом на быках, а в случае болезни призывал шамана, который, беснуясь, со скрежетом кидался на него, стараясь испугать и выгнать из Макара засевшую хворь.    Работал он страшно, жил бедно, терпел голод и холод. Были ли у него какие-нибудь мысли, кроме непрестанных забот о лепешке и чае?    Да, были.    Когда он бывал пьян, он плакал. "Какая наша жизнь, - говорил он, - господи боже!" Кроме того, он говорил иногда, что желал бы все бросить и уйти на "гору". Там он не будет ни пахать, ни сеять, не будет рубить и возить дрова, не будет даже молоть зерно на ручном жернове. Он будет только спасаться. Какая это юра, где она, он точно не знал; знал только, что гора эта есть, во-первых, а во-вторых, что она где-то далеко, - так далеко, что оттуда его нельзя будет добыть самому тойону-исправнику... Податей платить, понятно, он также не будет...    Трезвый он оставлял эти мысли, быть может сознавая невозможность найти такую чудную гору; но пьяный становился отважнее. Он допускал, что может не найти настоящую гору и попасть на другую. "Тогда пропадать буду", говорил он, но все-таки собирался; если же не приводил этого намерения в исполнение, то, вероятно, потому, что поселенцы-татары продавали ему всегда скверную водку, настоянную, для крепости, на махорке, от которой он вскоре впадал в бессилие и становился болен.             Дело было в канун рождества, и Макару было известно, что завтра большой праздник. По этому случаю его томило желание выпить, но выпить было не на что: хлеб был в исходе; Макар уже задолжал у местных купцов и у татар. Между тем завтра большой праздник, работать нельзя, - что же он будет делать, если не напьется? Эта мысль делала его несчастным. Какая его жизнь! Даже в большой зимний праздник он не выпьет одну бутылку водки!    Ему пришла в голову счастливая мысль. Он встал и надел свою рваную сону (шубу). Его жена, крепкая, жилистая, замечательно сильная и столь же замечательно безобразная женщина, знавшая насквозь все его нехитрые помышления, угадала и на этот раз его намерение.    - Куда, дьявол? Опять один водку кушать хочешь?    - Молчи! Куплю одну бутылку. Завтра вместе выпьем. - Он хлопнул ее по плечу так сильно, что она покачнулась, и лукаво подмигнул. Таково женское сердце: она знала, что Макар непременно ее надует, но поддалась обаянию супружеской ласки.    Он вышел, поймал в аласе старого лысанку, привел его за гриву к саням и стал запрягать. Вскоре лысанка вынес своего хозяина за ворота. Тут он остановился и, повернув голову, вопросительно поглядел на погруженного в задумчивость Макара. Тогда Макар дернул левою вожжою и направил коня на край слободы.    На самом краю слободы стояла небольшая юртенка. Из нее, как и из других юрт, поднимался высоко-высоко дым камелька, застилая белою, волнующеюся массою холодные звезды и яркий месяц. Огонь весело переливался, отсвечивая сквозь матовые льдины. На дворе было тихо.    Здесь жили чужие, дальние люди. Как попали они сюда, какая непогода кинула их в далекие дебри, Макар не знал и не интересовался, но он любил вести с ними дела, так как они его не прижимали и не очень стояли за плату.    Войдя в юрту, Макар тотчас же подошел к камельку и протянул к огню свои иззябшие руки.    - Ча! - сказал он, выражая тем ощущение холода.    Чужие люди были дома. На столе горела свеча, хотя они ничего не работали. Один лежал на постели и, пуская кольца дыма, задумчиво следил за его завитками, видимо связывая с ними длинные нити собственных дум. Другой сидел против камелька и тоже вдумчиво следил, как перебегали огни по нагоревшему дереву.    - Здорово! - сказал Макар, чтобы прервать тяготившее его молчание.    Конечно, он не знал, какое горе лежало на сердце чужих людей, какие воспоминания теснились в их головах в этот вечер, какие образы чудились им в фантастических переливах огня и дыма. К тому же у него была своя забота.    Молодой человек, сидевший у камелька, поднял голову и посмотрел на Макара смутным взглядом, как будто не узнавая его. Потом он тряхнул головой и быстро поднялся со стула.    - А, здорово, здорово, Макар! Вот и отлично! Напьешься с нами чаю?    Макару предложение понравилось.    - Чаю? - переспросил он. - Это хорошо!.. Вот, брат, хорошо... Отлично!    Он стал живо разоблачаться. Сняв шубу и шапку, он почувствовал себя развязнее, а увидав, что в самоваре запылали уже горячие угли, обратился к молодому человеку с излиянием:    - Я вас люблю, верно!.. Так люблю, так люблю... Ночи не сплю...    Чужой человек повернулся, и на лице его появилась горькая улыбка.    - А, любишь? - сказал он. - Что же тебе надо?    Макар замялся.    - Есть дело, - ответил он. - Да ты почем узнал?.. Ладно. Ужо, чай выпью, скажу.    Так как чай был предложен Макару самими хозяевами, то он счел уместным пойти далее.    - Нет ли жареного? Я люблю, - сказал он.    - Нет.    - Ну, ничего, - сказал Макар успокоительным тоном, - съем в другой раз... Верно? - переспросил он, - в другой раз?    - Ладно.    Теперь Макар считал за чужими людьми в долгу кусок жареного мяса, а у него подобные долги никогда не пропадали.    Через час он опять сел в свои дровни. Он добыл целый рубль, продав вперед пять возов дров на сходных сравнительно условиях. Правда, он клялся и божился, что не пропьет этих денег сегодня, а сам намеревался это сделать немедленно. Но что за дело? Предстоящее удовольствие заглушало укоры совести. Он не думал даже о том, что пьяному ему предстоит жестокая трепка от обманутой верной супруги.    - Куда же ты, Макар? - крикнул, смеясь, чужой человек, видя, что лошадь Макара, вместо того чтобы ехать прямо, свернула влево, по направлению к татарам.    - Тпру-у!.. Тпру-у!.. Видишь, конь проклятый какой... куда едет! - оправдывался Макар, все-таки крепко натягивая левую вожжу и незаметно подхлестывая лысанку правой.    Умный конек, помахивая укоризненно хвостом, тихо поковылял в требуемом направлении, и вскоре скрип Макаровых полозьев затих у татарских ворот.             У татарских ворот стояли на привязи несколько коней с высокими якутскими седлами.    В тесной избе было душно. Резкий дым махорки стоял целой тучей, медленно вытягиваемый камельком. За столами и на скамейках сидели приезжие якуты; на столах стояли чашки с водкой; кое-где помещались кучки играющих в карты. Лица были потны и красны. Глаза игроков дико следили за картами. Деньги вынимались и тотчас же прятались по карманам. В углу, на соломе, пьяный якут покачивался сидя и тянул бесконечную песню. Он выводил горлом дикие скрипучие звуки, повторяя на разные лады, что завтра большой праздник, а сегодня он пьян.    Макар отдал деньги, и ему дали бутылку. Он сунул ее за пазуху и незаметно для других отошел в темный угол. Там он наливал чашку за чашкой и тянул их одна за другой. Водка была горькая, разведенная, по случаю праздника, водой более чем на три четверти. Зато махорки, видимо, не жалели. У Макара каждый раз захватывало на минуту дыхание, а в глазах ходили какие-то багровые круги.    Вскоре он опьянел. Он тоже опустился на солому и, обхватив руками колени, положил на них отяжелевшую голову. Из его горла сами собой полились те же нелепые скрипучие звуки. Он пел, что завтра праздник и что он выпил пять возов дров.    Между тем, в избе становилось все теснее и теснее. Входили новые посетители - якуты, приехавшие молиться и пить татарскую водку. Хозяин увидел, что скоро не хватит всем места. Он встал из-за стола и окинул взглядом собрание. Взгляд этот проник в темный угол и увидел там якута и Макара.    Он подошел к якуту и, взяв его за шиворот, вышвырнул вон из избы. Потом подошел к Макару. Ему, как местному жителю, татарин оказал больше почета: широко отворив двери, он поддал бедняге сзади ногою такого леща, что Макар вылетел из избы и ткнулся носом прямо в сугроб снега.    Трудно сказать, был ли он оскорблен подобным обращением. Он чувствовал, что в рукавах у него снег, снег на лице. Кое-как выбравшись из сугроба, он поплелся к своему лысанке.    Луна поднялась уже высоко. Большая Медведица стала опускать хвост книзу. Мороз крепчал. По временам на севере, из-за темного полукруглого облака, вставали, слабо играя, огненные столбы начинавшегося северного сияния.    Лысанка, видимо понимавший положение хозяина, осторожно и разумно поплелся к дому. Макар сидел на дровнях, покачиваясь, и продолжал свою песню. Он пел, что выпил пять возов дров и что старуха будет его колотить. Звуки, вырывавшиеся из его горла, скрипели и стонали в вечернем воздухе так уныло и жалобно, что у чужого человека, который в это время взобрался на юрту, чтобы закрыть трубу камелька, стало от Макаровой песни еще тяжелее на сердце. Между тем, лысанка вынес дровни на холмик, откуда видны были окрестности. Снега ярко блестели, облитые лунным сиянием. Временами свет луны как будто таял, снега темнели, и тотчас же на них переливался отблеск северного сияния. Тогда казалось, что снежные холмы и тайга на них то приближались, то опять удалялись. Макару ясно виднелась под самою тайгой снежная плешь Ямалахского холмика, за которым в тайге у него поставлены были ловушки для всякого лесного зверя и птицы.    Это изменило ход его мыслей. Он запел, что в ловушку его попала лисица. Он продаст завтра шкуру, и старуха не станет его колотить.    В морозном воздухе раздался первый удар колокола, когда Макар вошел в избу. Он первым словом сообщил старухе, что у них в плашку попала лисица. Он совсем забыл, что старуха не пила вместе с ним водки, и был сильно удивлен, когда, невзирая на радостное известие, она немедленно нанесла ему ногою жесткий удар пониже спины. Затем, пока он повалился на постель, она еще успела толкнуть его кулаком в шею.    Над Чалганом, между тем, несся, разливаясь далеко-далеко, торжественный праздничный звон.

Владимир Галактионович Короленко

Да, каждый из нас не важно как: ли услышав от человека, ли посмотрев захватывающий фильм, ли прочитав душероздирающую историю напечатаную на листах, которые еще пахнут краской, вызывает у нас чувство, на которое в свое время мололись очень многие....

Главное не как......А именно что.....Вдохновенье...Оно не часто приходит, но когда оно есть...то прлив бодрости, желание стремиться и действовать течет по жилам...А еще и мысль, что весь мир в то мгновенье у твоих ног...Да и все это, такие незабываемые, умопомрачающие, головокружащие моменты...И с ними в памяти остаеться какая-то вещь, запах, звук..Или я не права??....

Да...и в это время всем хочется творить...Но тут постает совсем инной вопрос - А ЧТО ИМЕННО??? Хм, некоторые мои знакомые подняли меня на смех, только потому, что их все и так устраивает, без героических поступков...

Мне было обидно, и я с ними в какой-то степени согласилась, но познав вновь вдохновенье...Я посмотрела на ту ситуацию...и улыбнулась...Да не всем охота напрягать мозги...и все такое...Но я  знала одного на свете человека, мурого .которого сейчас к сожаленью уже нет...И он мне открыл глаза и дал надежду...Да надежду...Именно так и звали мое вдохновенье, которая подняла меня с колен и дала немного прираскрытся в том общетве, которое не очень любит белых ворон.......

Вот а теперь, мне интерессно...разделяет кто-то еще мое мнение...И имтересно кому-то читать выше изложеное?????

Воодушевившись тем, что про похождения Допплера в Норвегии написана целая книга, я лег вчера спать навеселе. То-ли хрюки, то-ли пуки, то-ли нечто похожее на храпы сотрясали мое одинокое ложе звуками на манер "Йех-хо-хо, ули-пуки, с днем рождения Йоллупууки" и прочие бредовые состояния на манер хрен знает кого. Это преамбула.

Спал хорошо, да и сон прикольный.

Сразу хочу предупредить, что я к своим снам никакого отношения не имею - они мне просто снятся и на этом наши отношения заканчиваются.

Короче, дальше от первого лица или как получится, потому, как сон - это вам не повесть или рассказ. Тут все очень запутанно и передать эту путанность сюжета довольно сложно, потому как совершено другое измерение и время.

Короче, - придумали мы как, во-первых, прикольно и безнаказанно ограбить мясокомбинат (хотя, скорее всего, это была птицефабрика). Ну а про во-вторых узнаете чуть позже.

Разгар сна. Я с детской коляской хожу по периметру вокруг мясокомбината очень близко к забору, усиленно делая вид, что выгуливаю внучку. Периодически останавливаюсь и, наклонясь над коляской, громко кричу "Ой-ой-ой! Что тут нас?".

В это время жена, переодетая то-ли дояркой, то-ли санитарным врачом по поддельным документам находится на территории мясокомбината. Хотя, скорее всего, это была все-таки птицеферма, иначе не понятно, почему события пошли именно так, как пошли. Так вот - она типа проверяет кур и индюшек или просто подметает двор. Не это важно. Важна идея, ведь вынести через проходную птицу невозможно - рентген, томограф и прочие детектеры, не считая санитаров.

Схема такая - каждый раз, когда я останавливаю коляску и подаю голосовой сигнал, она, ориентируясь по звуку, через забор лоцирует мое расположение и быстрым незаметным броском перекидывает мне птичку. В свою очередь я, делая вид, что качаю внучку, ловким движением подставляю коляску под падающую птичку, натренированным движением сворачиваю ей шею, заботливо укрываю пледом и продолжаю прогулку.

Когда набралась полная коляска птицы прогулка была окончена. Дома птичек мы выпотрошили, отделили мясо, а кости, шкуру и требуху сложили в мешок и снова поехали на мясокомбинат (или на птицефабрику).

Тут уже начинается во-вторых. Директор мясокомбината - наш знакомый и очень противный чувак. Следующим ходом в нашу задачу входило ловко его обдурить, когда обнаружится пропажа целого центнера птичек и сделать ему западло.

Примерно таким же способом, как добывали птичек, мы вернули их останки на территорию птицефермы. Или мясокомбината - тут у меня до сих пор сомнения. Потом вызвали журналистов и проверяющих. А сами под видом праздных зевак прогуливаемся неподалеку. Кипиш поднялся страшный - как пропали птички, где, кто, поймать, есть ли свидетели?

-Спокуха, говорим мы директору. - Мы свидетели. Это ваш пьяный завгар на своем Москвиче по территории гонял и куриц всех раздавил.

Тут вообще ступор наступил, извините за тавтологию. Идиоты, кричит директор. Какой еще Москвич, какой еще завгар. Это Ваша теория совершенно фантастическая и я в нее верить отказываюсь.

- Дело ваше, - говорим мы с женой невозмутимо. Если Вам не нравится вариант с ДТП, у нас, как свидетелей произошедшего, есть и другое, ГОРАЗДО более достоверное объяснение. На территорию упал метеорит и придавил всех Ваших любопытных кур, которые столпились в кучу и задрав голову глазели, что это там летит со свистом.

С директором совсем плохо стало - весь покраснел и с носа начал пот струиться. И с ушей тоже. Слюной брызжет (а ведь пресса все еще тут, камеры включены):- Клевета! В наших краях метеоритов отродясь не было!... и всякие другие слова нехорошие.

А дело в том, что мы все эти куриные косточки, шкурки и потроха свалили в одно место и заранее договорились с Коляном-экскаваторщиком. Он в ковше полутонный валун притащил и через забор его в аккурат на эти останки и вывалил.

Вот к этому валуну мы и подвели директора, журналюг и телевидение.

Короче. Вот так в моем сне мы прославились как очевидцы падения метеорита на птицефабрику, отомстили директору и приобрели около центнера замечательной птичьей халявы.

Когда проснулся долго думал - читать мне очередную книжку про Допплера или лучше свою написать. Пока не решил.

Книга тут - http://lib.aldebaran.ru/author/lu_yerlend/lu_yerlend_doppler/ 
Отдельное спасибо юзерше Laptusha за подсунутую вовремя книгу.

Давно це було. Одні з самих райдужних й світлих днів життя.

Знаю, мій бувший хлопець періодично читає цей мій блог, передивляється фото в альбомі й деколи нагадує про себе простим коротким повідомленням.

Між мною і ним була колись давно любов, але то не було кохання. Він навчав дорослішати, навчав сексу, а я думала, що зі мною щось не так. Бо не було ніякої альтернативи щоби порівняти. Ті стосунки були як дуже міцна дружня любов, як любов сестри до брата – голову будь-кому були готові відірвати одне за одного – але ніби сповнені якогось гидкого інцесту. Хоча ми зовсім не родичі, але відчуття були завжди саме такі.

---

То був прекрасний ранок у Львові. Ще один чудовий день одного чудового моменту життя. Пригоди завжди нас із ним переслідували, а часто ми й самі їх для себе створювали. Я навчалася на другому курсі в інституті. В нас саме була практика. Вона полягала у зобов’язанні намалювати безліч етюдів. Ми мали намалювати багато замальовок архітектури, тварин, людей, природи, тощо. Однокурсники як каченята за гускою ходили за професором Києвом мальовничими місцями, насолоджувались спекотним літом й малювали за мольбертами. Та моя постійно заклопотана ідеями голова породила геніальне рішення – приєднатися до відрядження свого хлопця, подорожувати різними містами його програми із ним, і паралельно виконувати свої завдання – малювати етюди. Тієї сесії в мене були кращі замальовки накидані похапцем у різних частинах західної України. Дивовижний костел, собор під час реставрації, нікому не відома церква якогось села, тощо.

Мого хлопця така компанія зробила ще щасливішим, бо тільки й мріяв скрізь бути разом плече до плеча наче ті папуги-нерозлучники. Прив’язаність часто нагадувала кошенят, які туляться одне до одного.

 

Коли хотіли – спали в різних готелях. Але того разу до готелю не хотілося. Всю ніч гуляли Львовом, балували себе смачненьким у різних ресторанчиках й кав'ярнях, а на світанку я попросила припаркуватися біля костьолу недалеко від вокзалу аби малювати.

 

Нашу новеньку сріблясту машинку було припарковано навпроти костьолу. Він розклав на повну собі крісло й вирішив поспати, сховавшись за дуже затемненими вікнами. Я ж собі примостилася поперек сидіння що біля водія зі своїм етюдом. Техніку завчасно обрала – пастель. Добре, що перед нами суворо не ставилося вимоги чим створювати свої етюди, тож було дуже зручно малювати практично на ходу.

 

Пам’ятаю було дуже не зручно сидіти упоперек крісла, виставивши загорілі ноги на асфальт вулиці. Та мій невеликий зріст був на руку, терпіла й малювала. З наших динаміків грала гучно якась музика в стилі метал, бо йому подобалося спати саме так.

Метал, величний костьол, загорілі ноги виставлені з модненького сріблястого авто, коротка зелена сукенка у білий горошок з мереживними оборками, етюд пастеллю – все в комплексі картинка дуже дивна. А на дивне чіпляється дивне.

 

Якийсь величезний джип загальмував гучно посеред дороги вкритої старовинною бруківкою і став як вкопаний трохи подалі збоку біля мене. Я малюю, а він так й стоїть посеред дороги. Йому вже й сигналили, й об’їжджали зі сварками – а людині байдуже. Стала собі посеред дороги й милується дивною картинкою.

Стало моторошно. Відчувала пильне спостереження й очікування будь-якої зачіпки аби почати розмову. Але мені було не до того, мій хлопець міцно спав і йому необхідно було виспатись. Вирішила ігнорувати. Людина все стояла посеред дороги, спостерігала той ігнор і не могла подолати мур того ігнору аби бодай щось сказати.

До однієї дивної ситуації приєдналася друга ще дивніша.

Спочатку було смішно. Але коли людина пів години стояла посеред дороги й мовчки терпіла як її сварять інші водії і об’їжджають – стало вже не смішно. Крадькома помітила у його відкрите вікно, що людина в машині одна, - за кермом якийсь чоловік. Але було страшно навіть видати свої кілька поглядів – від такої дивної людини можна було очікувати чого завгодно.

 

Я малюю – чорний вилискуючий на сонці величезний джип стоїть. Я малюю – а він все стоїть.

В уяві вже вимальовувались страшні картини про маніяків, і починали складатися плани втечі: ось я домальовую, мій хлопець прокидається, ми швиденько зачиняємо двері, заводимо машину, та зі скавчанням шин рвемо з місця, а потім погоня заплутаними вулицями Львова, й лишається тільки сподіватися, що знання Львова моїм хлопцем переможуть над перевагами двигуна того джипу. Але це тільки в уяві. Насправді ж я не знала як пояснити хлопцеві, щоб він швидко прокидався й тікав звідти.

Зараз смішно й згадувати. Може людина була нормальна й сором’язлива, і насправді стояла й цілу годину вигадувала як же ж познайомитись.

 

Десь через годину, мій хлопець прокинувся, підняв своє крісло, вийшов на вулицю, почав позіхати й випростовуватись.

 

Щойно водій джипу побачив, що я не сама – з силою рвонув з місця. Гнав на повну так, ніби за ним хтось женеться. Мабуть то було роздратування. А може й відчай. А може гординя, що його такого всього крутого не захотіли помічати.

 

Я зітхнула з полегшенням – проблема видалилася сама по собі.

 

Етюд був готовий, пастелі й аркуші складені.

 

Подорож продовжилася.

 

 

 

 

 

Обитая вместе, они жили порознь: мать- дома, дочь- в сарае, собака- на сене, которое... нет, всё-таки "-ая", в будке, она в отличие от двух вышеуказанных обителей не запиралась на ночь.
Когда мы вчетвером гуляли в парке, мне хотелось убить мать, съесть, если можно живьём или хорошо запёченную с уксусом и перцем дочь и зверски отыметь собаку, не знавшую, что такое трусы, зрелость, дряхлость, смерть и тем более- лифчик, помада и тампоны, которые, разбухая в унитазе нашего служебного сортира ,всплывают подобно моим заметкам в топе сайта. Не подозревавшую о грехе, интернете и блогах, даже не умевшую писАть, но пИсавшую бесподобно когда я устраивал её карусель, вращал, повизгивавшую в сильной мужской лапе. Просоленные ею царапины жгли, к ним добавлялись те, ночные, а если б меня застукали, о Господи, только не на коленях пред будкой! внезапно проснувшиеся двуногие самки, я бы шутя отбрехался, дескать, тоска по вам заела, милые мои, вот и наведался к вам ночью через забор. И что бы я с ними делал?
Им хотелось замуж, почему-то именно со мной: мать шептала мне это на ухо, в лицо мне гаркала дочь, после чего мать визгливо поучала не по дням разбухающий на моих дареных мороженых-леденцах плод своей, к тому времени и на моё счастьице довольно поостывшей страсти, собаку тянуло налево, и она-таки сошлась с холёным спаниелем там же, в парке. После чего я отмазался было и пошёл не в парк, а на зоорынок, где купил хомячиху. Просто купил. И, заметьте, недорого, мечта стОит денег.
Мать постарела. Дочь, не повзрослев, созрела не сразу, ей пришлось вырыть шестиметровый лаз к соседу, она скреблась по ночам, а глину ела, не всё леденцы да мороженое, бывает и постный сезон.
Ты греховно балуешься столь соблазнительно тонкой, сладкой с одного конца, заботливо мною, а то ещё кем?! брошенной тебе в клетку палочкой от чупа-чупса до того ,как забеременеешь леденцом. И вот тогда, дорогая моя, я съем тебя с потрохами.
Когда исцарапанные руки заживут, я изловлю муху, уже даром. Мечта стОит денег, не любовь...

первоисточник см. по ссылке http://blog.i.ua/user/134649/433718/

О, все эти ночи, что ниспадали в Вену, столько горьких ночей! А дни, которые выпадали тебе: с жужжанием, доносившимся из школ, психбольниц, приютов для престарелых и больничных палат , плохо проветриваемых и редко выбеленных, все дни ,усыпанные до немоты оробевшими ворохами листвы каштанов. О все эти окна, которые не распахивались; все ворота, безвозвратные словно, непроходные, будто на небо они.
Город-тупик! будто ни рельсы отсель!
Судейское и отставное в канцеляриях. Ни грубого слова в прихожих: всегда- обидные (Таить, не оглашать.)
Вот в чём вопрос: до`лжно ль любить то, что невозможно любить, но город- красив, а выдающийся поэт восходит на башню Св.Стефана -и присягает городу.
Всё есть вопрос обстоятельств и соглашений. Но немногие опрокидывают кубок цикуты, безоговорочно.
Злая сплетня в сговоре с сырым сердцем.
Но сердца некоторых неукротимо-мускулисты, а звучные речи- и Риму под стать. Эти немногие про`кляты, презираемы, одиноки. Они мыслили ясно, они блюли себя и не замечали копошащихся понизу медуз.
Немногие находили слова и ,как светлячков, отсылали их в грядущую ночь да через кордоны. А один из немногих отличался челом, ясно горящим на изломе безъязыких эпох.
Город инквизиторских костров, где благороднейшие музыканты были брошены в огонь, где осквернены были огоньки стройных свечек, город непоседливых самоубийц, основательных первооткрывателей и всех откровений чистейшего духа.
Город-молчание! Немой инквизитор с неуместной улыбкой.
.....................................но рыдания- из рыхлых, рыхлой кладки стен, которых касался некто, молодой, обульваренный молчанием, убитый улыбками.
Город комедиантов! Город фривольного ангела и пригоршни всемогущих демонов.
Нерешительный город в диалоге, робкий росток завтрашнего разговора.
Город острословов, город брызжущей слюной копейной братии. (Изюминке пожертвовать истину, а что лихо сказано -полусоврано).
Чумной, воняющий смертью город!
У чёрного омута Дуная и радужно-масляных разводов вширь:
Позвольте мне помнить сияние одного, виденного и мною дня, зелёного, белого, постного,
после выпавшего дождя,
когда город был вымыт и вычищен,
когда ,подобно лучам звезды ,улицы его ядра,
его крепкого сердца, разбегались, вычищенные,
когда дети со всех этажей заиграли новый, ими разучиваемый этюд,
когда трамваи возвращались с центрального кладбища, со всеми годовалыми венками да букетами астр,
ибо воскресение было:
из смерти,
из забытья!

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

     Такой была любимая песня Хвастека, и я не знаю, что его радовало больше: то ли ненависть рекрута к своему фельдфебелю, то ли арест ненавистника.
     Хвастек не гордился чином. Он якшался со всеми: с унтерами, с ефрейторами, со старослужащими, да и рекрутов не чурался. Только пионеров (т.е. диверсантов, разведчиков?- прим.перев.) оделял он презрением, они не удостаивались и его взгляда. Те, было дело, шиковали в гостинице. Они сорили деньгами, пили вино по два гульдена за бутылку, дарили девушкам колечки, носили как "вольные господа", именно здесь, в гостинице, особые, шёлковые с отливом, мундиры, что возбранялось уставом. Но их гульной парад закончился когда фельдфебель Хвастек впервые появился в гостинице. Ему претили их обличья, он испытывал антипатию к их "оперенью". Когда "жестяная муха", так прозывали пионеров из-за металлического цвета их кепи, встречалась на пути Хвастеку, его до дрожи пробирало отвращение, он испытывал физиологический дискомфорт, и оттого разражался потоком придирок, насмешек, колкостей. Естественно доходило до выяснения отношений методом физических контактов. Но пионерам они выходили боком. Фельдфебель был груб, прям и физически крепок. И шишки появлялись, и ссадины, и обличья кровоточили, но вскоре являлась Хвастеку подмога и сочувствие - и вскоре вышло так, что пионеры сидели себе тихо, презираемые и осмеиваемые, в углу, который завсегдатаи "Картечи" назвали "еврейским местечком пионеров", потому, что обитатели его жались друг к дружке тесно как евреи в своём гетто. Там стерёг их фельдфебель, а они поглядывали, мрачно и с невыразимой ненавистью и сдерживаемом гневом, сквозь клубы дыма и пивные кружки на вольные выходки остальных.
     Лишь изредка, когда алкоголь ударял фельдфебелю в голову, когда он заседал с двадцатой бутылкой "Чорта", "Дум-дум" (дум-дум- пуля со смещённым центром тяжести- прим.перев.) или "Сливовой щёлочи" заливаемой шнапсом, когда он ,усталый и засыпающий сиживал за своим столиком у подиума музыкантов, и с "пивной" улыбкой таращился в пол, пионеры пытались воспрянуть из своего угла- и ,нагло радуясь, занять другое место. Но в таких случаях фельдфебель вскакивал, хмель сходил с него долой- и Хвастек, снова бодрый, загонял пионеров в положенный им закут. И те снова прятались, подгоняемые насмешками остальных, в свой тёмный край, а фельдфебель опять подсаживался к своей Фриде Хошек чтоб с "пивной" ухмылкой уставиться под стол.
     Собственно говоря, тогда фельдфебель жил с девушкой по имени Фрида Хошек, что промеж солдат звалась Фридой снизу, потому, что она явилась к нам из нижнего пригорода, из Смихова, полагаю, или из Коширже. Она занималась раскраской перьев- и это всё, что мы о ней знали. Однажды вечером, зайдя в "У картечи", она принялась было обходить столики расспрашивая всех присутствующих о некоем капрале из штрафной роты, дескать, познакомилась было с ним на вечеринке в "Кламовке", он ,говорила, приглашал её на все танцы, а за ним числилось две тыщи гульденов растраты, и на прощанье она с кавалером условилась встретиться на следующий вечер в "У картечи", где тот ,сказывал, был завсегдатаем. Шатенка с пробором, она была прекрасно надушена, очень элегантна. -Красавец еврей,- твердила Фрида. Этого милого еврея она так и не отыскала, а имя его солдаты впервые от неё слышали. И на следующий вечер зашла она, и после -что ни собрание, являлась пока её не ангажировал фельдфебель Хвастек. Она дивилась его бесшабашности, его питейной выносливости, его чину, его отчаянной самоотдаче, его неутомимости, его мундиру, его обходительности, а его игра на скрипке пленила её сердце. Она держалась только его, висла, когда сиживали вместе, на его плече и выглядела безоговорочно влюблённой в Хвастека.
     Когда она вечерами являлась в гостиницу, то на мгновение замирала у притолоки и ,казалось, не решалась зайти. И как только какой-то солдат, топоча, влетал мимо неё в зал, она испуганно сутулилась- и шмыгала к фельдфебелю: всё было похоже на то, что и по истечении полугода она всё надеялась встретиться с тем баснословным капралом, красивым евреем, назначившим ей свидание в "У картечи".

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы