Ты идешь по улице, сидишь в кафе, может быть, стоишь в очереди в продуктовом магазине, а может, выбираешь шарф в бутике, вполне возможно, что ты едешь в муниципальном транспорте, метро, или маршрутке... Не важно. Где бы ты ни был, перед твоими глазами одно. Вот, бархатные бардовые кулисы разъезжаются в стороны, и прячутся в темноте зала. Огромный экран загорается ярким белым светом. От него, утончаясь, тянется призрачный луч, уходя в кабинку кино-монтажера. Мы слышим, как запустился проектор, как ритмично затрещала бабина с кинопленкой, по экрану побежала рябь тоненьких черных червячков и букашек, собирающихся в причудливые узоры, и… перед нами она. Ее лицо. Ее большие слегка утомленные, испуганные глаза, выглядывающие из маски, закрывающей половину лица. Да-да. Я говорю о корове. Коровы. Ну, понимаете? Ну, эти – коровы. Которые в сельхоз промышленности. Понимаете? Коровы – животные такие, они еще жуют что-то постоянно, или тупо уставляются глазами куда-то. Ну.... те саамые. Всем знакомы! Большие, пугливые, ленивые, и срут где ни попадя, под себя прямо. Но, при этом, достаточно милые. Да-да, думаю, вы поняли. Обычные коровы. Они еще любят слухи, сплетни, оценивают друг друга по одежде, и 80% из них дрочит, а остальные 20% боятся в этом признаться, либо просто уже не в состоянии рукоблудничать из-за возрастного фактора. Те самые, которых называют самыми страшными вредителями и паразитами, приспосабливающимися ко всему. Коровы, которые не имеют своего мнения, индивидуальной позиции, индивидуальности вообще. Те самые, которые верно следуют маршрутам, ведомые пастухами, убеждающие себя неустанно в том, что это именно их путь, их индивидуальность. Рогами упирающиеся в свою драгоценную иллюзию надобности и исключительности.
Я о чем… Нахрена маски напялили, я спрашиваю? Чего рога-то насупили, говнолепешечные мои? Что, блять, подохнуть боимся? Вымереть? Не всё еще успели? Цукаты не евши? В Диснейленде не гулявши? Не успели все серии «Доктора Хауса» досмотреть, или, может, «Евро-2012» ждем-с? Или в попу еще не трахались? Не успели? Попробуйте, кстати, отдельный толк. Чего ждем-то, непарнокопытнейшие мои? Или, думаете, спасет? Может, решили, что на плодородных украинских пашнях и жнивах безжалостная фашистская зараза так отожралась и раскабанела, что в марлевую сетку не пролезет? Или, может, абы как, даст Бог – милостивый – авось, глядишь, и пронесет, коли я поверьям следовать буде? А от чего же по другим поводам так не предостерегаемся? Может, в кафе и прочих заведениях, где время, с приятным горьковатым привкусом, густой горячительной жидкостью растекается во рту, не сидим? Из тарелочек керамических не кушаем? Или стали, вдруг, людям доверять? Ресторанным посудомойкам жизнь вверили, да еще и красной подарочной лентой обмотали? Доверяете незнакомым людям, неизвестного пола, возраста, внешности, происхождения, социального статуса, туманного прошлого? Или, может, каждому потенциальному половому партнеру в пасть заглядываем перед тем, как в пасть эту свой священный язык засовывать? Проверяем – нет ли какого зуба гнилого, нет ли течи кровавой? Или СПИД через кровь передающийся уже отменили? А может никогда в жизни горячую сдобу или шаурму не употребляли после того, как держались за поручни общественного транспорта, 50-копеечного, а позже и гривенного? Туберкулез, дифтерия, дизентерия – эти, и многие другие бравые бойцы еще с поля брани никуда не девались. Не говоря уже о самой сдобе, шаурме, и тех, кто вам это любезно в губушки вкладывает. Или, может, чипсы не едим ни разу, колбасу в магазине не покупаем, крутим сами? Да что там – у каждого фермочка, скотный дворик маленький, огородик, садик… Нет? Так чего тогда спохватились-то? Заметались? Чего копытами землю роем?
Блять, я спрашиваю, накой хуй маски на морды напялили?!
Нежное утреннее солнце лениво показало маковку над горизонтом, надорвав кусочек серой угрюмой пелены, затянувшей небо. К ногам подлетел маленький воробушек, слегка наклонил удивленную головку, и внимательно, любопытно уставился своими бусинками-глазками. Что-то щебетнул, дерзкий, будто с вызовом, и возле него тут же появилось еще с десяток таких маленьких смелых городских цыплят. Теперь уже много бусинок уставилось, и, кажется, совсем уж вызывающе, будто бы чувствуют крохи свое количественное преимущество. От окошка неподалеку заманчиво потянуло кофе. Важные и могучие гиганты-дома, сталинской архитектуры, раскрыли шторы, зевнули из пары окон белым паром, деловито подставили бока солнцу, и тихо принимают солнечные ванны. Они молчат, лишь обмениваются друг с другом морзе солнечных зайчиков, бегающих по стеклам. Сухие морозные дороги еще совсем пустуют: не затягивают в лабиринты города автомобили, а уползают в нагроможденные столбами и крышами горизонты в одиночестве. Редкие прохожие мерно, еще сонно, настукивают каблуками по тротуару ритм нового, не самого плохого, между прочим, дня. Кофе запахло еще сильнее, как будто змея аромата специально проползла по стене дома, потом спустилась на кафель, заполняя желобки межу черепками, и через штанину, поднимаясь через все тело, подползла к носу. Теперь приятный терпкий запах будто бы каждой порой вдыхается. Настолько сильно это ощущение, и так удачно и гармонично запах этот сплетается с окружающим пейзажем, что даже слышно шелест кофейных зерен, рассыпающихся по турецким мешкам. И так сильно манит этот шелест, что трудно себя пересилить, и вот уже ноги сами несут к окошку. А в окошке приятная молодая девушка. У нее было великолепное вчера, не оставившее сегодня ни единого следа, напоминающего о себе. Будто бы она и не спала вовсе. Будто бы она цветок, который цветет каждые два дня. На второй день он только прекраснее. Да и ей самой, видно, вчера очень приятно, и она улыбается, как будто действительно рада видеть, как будто долго искала встречи, а тут случай сам все так удачно решил. И рука уже протягивает ей купон, держа его специально так, чтобы коснутся пальцами ее прекрасных пальцев, к которым так хочется припасть губами, а нет – так хоть пальцами… И она протягивает свою тоненькую, нежную, как будто невесомую ручку, и улыбается, и даже этот жест для тебя уже так важен, что в голове, исполненной истинно чистыми, светлыми чувствами и побуждениями, вспоминается лишь самая невинная, самая душевная и искренняя поза «миссионер»… Руки тянутся друг к другу… И в этот момент в разум впивается молнией, разбрызгивая жгучие искры, издавая истошный звук, мысль, от которой хочется выблевать кишки, обоссать старуху, сидящую на остановке, избить калеку-попрошайку, и обкончать молодую монашку, прикованную наручниками к унитазу в засранной кабинке мужского общественного туалета, и рот, неконтролируемый, как бы сам уже орет иступлено: «А на хуй не хотите со своей ебучей сукоблятской пиздотой?!». И день у продавщицы утреннего счастья испорчен, и кофе уже до сраки, и крошка-воробей, привыкшего, из-за центральной прописки, к человеческому присутствию, нечаянно размазан каблуком по тротуару, по желобкам, между черепками кафеля. И с глаз слезла приятная пелена, и увидели глаза, широко открытые, длинные шеренги коров, растянувшиеся во всю длину улиц. И небо нависло тучное и неприветливое, над бренной головой, вот-вот готовое спустить серые штаны, и выссать на тебя все, что накопилось за ночь. И в голове уже не ясная картина, а бред. И будто приостановились все эти коровы на мгновение, повернули свои глупые, бессмысленные головешки, с нарисованными, намазюканным на них мордами, и залепетали их жирные губы, да только не видно этих губ, ведь покрыты они медицинскими масками. И только тысячи тысяч пустых глаз и масок, пустых глаз и масок, пустых глаз и масок. Вдруг небо разверзлось, образовалась в нем жопка, морщинистой кожей окаймленное, оттуда что-то выплюнулось, и плюхнулось на дорогу. Бесформенное и попахивающее неприятно, оно вдруг начало преображаться, приобретать формы, пузыриться, а из пузырей вылезали конечности, шубы, брюки, туфли, аксессуары, шляпы и, наконец, трость. И престал этот плохо пахнущий катышек гламурным модником, распространяющим флюиды Диор. Он разлепил загорелое лицо, оттуда сверкнули белые зубы. Он поднял трость, обросшую поблескивающими стразами, и рек: «Это мода, чувак».
И исчез.
А ведь его мысль тоже имеет право на существование. Сегодня в тренде – страх перед смертью, борьба со страшным вирусов, протест против пагубности, против увядания, прославление жизни! Тонкое, изысканное противостояние уродливой болезни для светских львиц – черный, прозрачный, почти невесомый платок, незаметно, как паутинка ляжет на точеный носик. Слегка прикрытое лицо будет лишь вызывать не лишний интерес к нему. Для молодых романтичных молодых людей – томик Доде и шелковый платочек, украшенный бутонами роз. Любишь кэжуал? – клетчатый шарф Барбари, прикрывающий пол лица, только подчеркнет твой уверенный, вызывающий взгляд! Пухленькие стыдливо-румяные щечки и острый носик зарываются в меховой воротничок, расстелившийся по широкой, пышной, просторной груди. Над воротничком на тебя смотрят глазки юного сексуального ангелочка, такого сочного, свежего, манящего, вызывающего, зрелостью форм и невинностью, желания, похоть, мужество, героизм. Она смотрит слегка испуганно, умоляя, прося о помощи. Глобусы ее груди, сокрытые под полупальто, вздымаются в вожделении и готовности сдаться, сложить оружие, пасть перед тобой и раскрыться, отдать тебе все с лихвой. Ножки в розовых колготках стоят неуверенно, один носочек смотрит внутрь, коленка наклонена к другой. В опущенной беспомощно ручке она держит леденец. Взглядом, дыханием, грудью, всем телом она просит тебя: «Спаси меня от A/H1N1... Я хочу этот леденец…».
Что же выбрать? Все такое вкусное. Все такое… ах… Что, дочитали это говно почти до конца? Выходит, любите бессмысленные поступки? Так может… м… выдать по масочке?
Пастухи, они, как известно, и в Африке пастухи. В том их цель, чтобы вы масочки надели, и даже не подумали о том, что масочки на ваши рыльца бережно одевают другие руки, не ваши. Если важным людям нужно будет, то и лизаться, дражайшие, станете через презерватив.
А коровы, они, как известно, и в Африке коровы. И зачем их держат, выращивают, вскармливают, тоже известно. Чтобы доить. Не рыпайтесь, рогомесячные мои. Не трепещите, да не дрожите жирными ляжками. Вас просто ведут доить.
А для этого важным людям нужно было, чтобы вы обдрыстались. Вы и обдрыстались. Обдрыстались, блять! Ага?!
