Год: 1921
Источник: сборник
"Голос оттуда".Москва, изд. "Согласие", 1999.
OCR'ил: Николай
Мацков.
---------------------------------------------------------------
В первый и,
вероятно, последний раз за всю мою жизнь я пошел к человеку с единственной целью -- поглядеть на него: до этого я всегда
в интересных знакомствах и встречах полагался на милость случая. Дело, которое
у меня было к
самодержцу всероссийскому, не стоило ломаного гроша. Я
тогда затеивал народную газету -- не только беспартийную, но даже такую, в
которой не было бы и
намека на политику, внутреннюю и внешнюю. Горький в
Петербурге сочувственно отнесся к моей мысли, но заранее предсказал
неудачу. Каменев в
Москве убеждал меня,
для успеха дела, непременно ввести в газету полемику. "Вы можете
хоть ругать нас", -- сказал он весело. Но я
подумал про себя: "Спасибо! Мы знаем, что в один прекрасный день эта непринужденная полемика может окончиться дискуссией на Лубянке, вздании ЧК", -- и отказался от любезного совета. Я и
сам переставал верить в
успех моего дикого
предприятия, но воспользовался им как предлогом. Свидание состоялось
необыкновенно легко. Я
позвонил по телефону секретарю Ленина, г-же Фотиевой, прося узнать, когда
Владимир Ильич может принять меня. Она справилась и ответила: "Завтра товарищ Ленин
будет ждать вас у себя в Кремле к девяти часам утра".Надо было
заручиться удостоверением личности
от какой-нибудь организации. Мне
его охотно дали в
Комиссии по ликвидации армии Южного фронта. (Все это происходило в начале 1919 года.) С ним я и
отправился утромв Кремль. За мной,
как за лоцманским
судном, увязался один
молодой московский поэт. Он составил какой-то календарь для
красноармейского солдата и в этом изданьице, между прочим, высказал замечательную
сентенцию: "Красный воин не должен быть бабой". Жена Ленина, г-жа Крупская,
обиделась за женский коллектив и в
"Московской правде" отчитала поэта.
"У автора старорежимные представления о
женщинах. Те женщины, которых выдвинула в первые красные ряды великая
русская революция, ничем
не уступают ее
самым смелым и пламенным борцам-мужчинам". Поэт испугался и шел
оправдываться. Для этого он держал под мышкой целую стопку каких-то прежних брошюрок. В проходе башни
Кутафьи мы предъявили наши бумаги
солдатскому караулу. Здесь нам сказали,
что тов. Ленин живет в
комендантском крыле, и указали вход в
канцелярию. Оттуда по каменной,
грязной, пахнувшей кошками лестнице мы поднялись на третий
этаж в приемную -- жалкую,
пустую, полутемную, с непромытыми окнами,
с деревянными скамейками по
стенам, с единственным хромым столом в углу. Из
большой двери, обитой черной
рваной клеенкой, показалась
барышня -- бледнолицая,
с блекло-голубыми глазами, спросила фамилию и скрылась. Надо сказать, нигде нас не обыскивали. Ждали мы
недолго, минуты три.
Та же клеенчатая
Дверь слегка приоткрылась, и из нее наполовину высунулся рослый
серьезный человек в поношенном пиджаке
поверх черной косоворотки.
Лицо у него было какого-тожесткого, желтого, дубового вида, черные, круглые, упорные
глаза без ресниц, маленькие черные усы,
холодное, враждебное и лениво-уверенное спокойствие в фигуре и движениях. Подобного вида
внушительных мужчин можно было видеть в
качестве ночных швейцаров в самых
подозрительных гостиницах на окраинах Киева, Одессы или Варшавы. Идите, -- сказал
он и пропустил нас по очереди, оставляя
между собой и дверью такую
узкую щель, что я поневоле
прикоснулся к нему. Мне кажется, будь у меня в эту
минуту с
собой револьвер, он сам
собою, повинуясьмагнитной силе этих черных глаз, выскочил бы из кармана.В эту дверь,
налево. Просторный и такой же мрачный и пустой, как передняя, в темных обоях кабинет. Три черных кожаных кресла и огромный
письменный стол, на котором соблюден чрезвычайный порядок.
Из-за стола подымается
Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок,
как будто хромает
на обе ноги;
так ходят кривоногие, прирожденные
всадники. В то же время
во всех его движениях есть что-то "облическое", что-то крабье. Но эта наружная
неуклюжесть не неприятна: такая же
согласованная, ловкая неуклюжесть
чувствуется в движениях некоторых зверей, например медведей и
слонов. Он маленького роста, широкоплеч
и сухощав. На нем
скромный темно-синий костюм,
очень опрятный, но не щегольской;
белый отложной мягкий
воротничок, темный, узкий,
длинный галстух. И весь он
сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести и, по-видимому, замечательного равновесия в сне и аппетите. Он указывает
на кресло, просит садиться,
спрашивает, в чем дело. Разговор наш очень краток. Я говорю, что мне известно, как
ему дорого время, и поэтому не буду
утруждать его чтением проспекта будущей
газеты; он сам пробежит его на досуге и
скажет свое мнение.
Но он все-таки
наскоро перебрасывает листки рукописи, низко склоняясь к ним головой. Спрашивает --какой я фракции. Никакой, начинаю дело по личному почину.-- Так! --
говорит он и отодвигает листки. -- Я
увижусь с Каменевым и переговорю с ним. Все это занимает
минуты три-четыре. Но тут вступает поэт, который давно уже нетерпеливо двигал ногами под креслом. Я очень доволен тем, что остался в роли наблюдателя, и приглядываюсь, не давая этого
чувствовать.Ни отталкивающего, ни
величественного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина.
Есть скуластость и разрез глаз вверх, но эти черточки неслишком монгольские;
таких лиц очень
много среди "русских
американцев", расторопных
выходцев из Любимовского
уезда Ярославской губернии. Купол черепа обширен и высок, но
далеко не так преувеличенно, как это
выходит в фотографических ракурсах.
Впрочем, на фотографиях
удаются правдоподобно только английские министры, опереточные дивы и лошади. Ленин совсем лыс.
Но остатки волос на висках, а также
борода и усы до сих пор свидетельствуют, что
в молодости он
был отчаянно, огненно, красно-рыж. Об
этом же говорят пурпурные родинки на
его щеках, твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной водой и крепко-накрепко вытерты. Какое великолепное
здоровье! Разговаривая, он
делает близко к лицу короткие, тыкающие
жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне
так и не удалось поймать. Но на глаза
его я засмотрелся. Другие такие
глаза я увидел лишь один раз, гораздо позднее. От природы
они узки; кроме того, у Ленина есть
привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это,
вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придает им выражение минутной
раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта
особенность меня поразила
в них, а цвет их райков. Подыскивая
сравнение к этому
густо и ярко-оранжевому цвету,
я раньше останавливался на зрелой ягоде шиповника. Но это сравнение не удовлетворяет меня. Лишь прошлым
летом в парижском
Зоологическом саду, увидев золото-красные глаза
обезьяны-лемура, я сказал
себе Удовлетворенно: "Вот, наконец-то я нашел
цвет ленинских глаз!" Разница
оказывалась только в том,что у лемура зрачки большие,
беспокойные, а у Ленина они --
точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, и из них точно выскакивают
синие искры. Голос у него приятный, слишком мужественный
для маленького роста и с тем сдержанным запасом
силы, который неоценим
для трибуны. Реплики в разговоре всегда носят
иронический,
снисходительный, пренебрежительный оттенок -- давняя
привычка, приобретенная в бесчисленных словесных битвах. "Все, что
ты скажешь, я заранее
знаю и легко опровергну,
как здание, возведенное из
песка ребенком". Но это
только манера, за нею полнейшее спокойствие, равнодушие ко всякой личности. Вот,
кажется, и все. Самого главного, конечно, не скажешь; это
всегда так же трудно, как описывать
словами пейзаж, мелодию, запах. Я
боялся, что мой поэт никогда не кончит говорить, и поэтому встал и
откланялся. Поэту пришлось последовать
моему примеру. Мрачный детина опять
выпустил нас в щелочку. Тут я
заметил, что у него через весь лоб, вплоть до конца правой скулы, идет косой
багровый рубец, отчего нижнее веко
правого глаза кажется вывороченным. Я подумал: "Этот по одному знаку может,
как волкодав, кинуться человеку на грудь и зубами перегрызть горло".Ночью, уже в постели, без огня, я опять обратился памятью к Ленину, с необычайной ясностью вызвал его образ и... испугался. Мне
показалось, что на мгновение я как будто бы вошел в него, почувствовал себя им. "В сущности,
-- подумал я, -- этот человек, такой
простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиберия,
Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном
уродстве, были все-таки
людьми, доступными капризам дня и колебаниям характера. Этот
же -- нечто вроде камня, вроде утеса,
который оторвался от горного
кряжа и стремительно катится
вниз, уничтожая все на своем пути. И при том
-- подумайте! -- камень, в силу
какого-то волшебства -- мыслящий!. Нет у него ни чувства, ни желаний, ни
инстинктов. Одна острая, сухая, непобедимая мысль: падая -- уничтожаю.