такое странное время, такое удивительное, такое гулкое, как глухие капли в темной сырой пещере. кто-то создает великолепные словосочетания о вечном и чудесном. но время - единственное вечное явление, динамично-константное, совершенное в своей неподвижной изменчивости. и я чего-то жду, кого-то жду. все мы пребываем в торжественном ожидании, оцениваем события по их внезапности, несвоевременности, запоздалости. я храню под кроватью огромную старую киноленту, свернутую в тяжелую бобину. понятия не имею, что на ней, но она вызывает трепетные чувства, как бывает иногда в церкви перед священными реликвиями, несмотря на пыль и потертость поверхности. порой одинокими ночами, когда особенно страшно, я ложусь на холодный пол и смотрю на эту бобину, зрачки расширяются и замедляется дыхание. бесконечные-конечные ночи, кажется, что смерти нет, но и жизни тоже: экзистенция зависла в липкости безвременья и вязкости  межпространства.
потом я думаю о многом, то есть совершенно не о чем не думаю. хочу, чтобы кто-то позвонил, либо в дверь, либо по телефону. тогда я смогу проснуться от замороженной спокойной тревоги. что-то происходит, но ничего не меняется.
на улице сильный ветер, я слышу как он гудит, смотрю на шторы и тюль - они шатаются, как если бы окно было приоткрыто. тогда я сажусь на подоконник, упираюсь ладонями и щекой в холодное стекло, смотрю вниз, вдаль. Ничего не вижу, кроме расплывчатых огоньков и бликов луж на асфальте, кажется, я чувствую его запах. до сих никто не пришел, никто не позвонил. немеет щека, я вожу пальцами по стеклу, царапая его ногтями.
жутко хочется узнать, что на этой пленке под моей кроватью, но тогда, если узнаю, незачем будет ее хранить, я навсегда лишусь мечты узнать, что на ней.

все ушло на второй план. на первом совсем ничего. это плохо, наверное. гормоны, смешанные с отчаянием - адский коктейль. никаких желаний и мечтаний. я знаю, что это нехорошо, не нужно мне это повторять, потому что мне все равно, я не стремлюсь меняться, даже если это не по Библии, я давно не стремлюсь к Свету. серый мир - сфера моего обитания. не нужно меня учить, что и как делать, мне скучно слушать наставления. упрямство. и что? кучи людей живут как хотят, я всего лишь одна из них. отличие лишь в том, что я не живу как хочу, я живу и все. чего-то мало, чего-то много, чаши неуравновешенны. эгоизм. да. иногда - нет. сейчас - да, очень глубокий, очень настойчивый. сублимация неудовлетворенных переживаний. и опять никакой радости. не вижу смысла делать что-то без радости, особенно если дело касается вещей ответственных и серьезных. привыкание случилось быстро, абсолютно не к месту, не вовремя и не имея основы. крепость рушиться, потому что получилось все миражем. мираж развеялся, возникла реальность, такая как есть, настоящая, оказалось, что только мы и есть настоящие, остальные важные составляющие - видимость надежности. аллитерация шипящих - часто выходит. по моим текстам всегда понятно, что пишет девушка, это раздражает, это выказывает особый вид субъективизма, прямолинейность мысли. нельзя быть слабой, никогда, феминизм и эмансипация спасут всех слабых, отказаться от своих принципов и вести борьбу, показывая как ты слаб, когда сталкиваешься с акулами. не хочется, но можно играть роль, по крайней мере для развлечения, которого кстати тоже не хочется. наушники, кофе, теплый халат и поменьше людей. сам себе хозяин. меньше людей, меньше внедрений в мою душу - меньше этих "неудовлетворенных переживаний".   

Смотри, линии на ладони. я не верю, что по ним можно читать будущее, я мало во что верю, если говорить откровенно. иногда я не верю, что наступит завтра, а иногда не верю, что когда-то это существование закончится.

Обман. Все-таки его больше, чем кажется. Все работы, связанные с обманом - ужасны и не оправдывают себя. Только те, кто организовал обман смогут на нем заработать, но не те, кто просто пешки и являются инструментом выполнения задач для успешной организации обмана (личный опыт).

Большие и маленькие города. Тысячи ног  стаптывают свои башмаки об асфальтовые пространства городских миров, каждый из которых имеет свой запах, цвет и пределы. Бывает, строишь планы и рисуешь мысленно эскизы, какой-то дом или любимая особая выемка в крыльце вдохновляет. Чувствуешь радость, просто потому что знаешь, что ты – дома.

Люди. Шум.

Как часто чувствуешь, что хочешь что-то сказать, а не можешь, потому что не знаешь что, не знаешь как. Хочется оборвать все нити, эта паутина мне в тягость. Я слушаю музыку ночного леса, который доносится из моего компьютера, и мне спокойно. Это почти отрешенность, потому что у меня, кажется, температура и очень болит горло.

Ты был у меня практически сутки. Прекрасные сутки. Хоть я и болею, и хоть на меня давит страшно окружающая обстановка.

Я подумала, что хочу рисовать мелом на асфальте. Разноцветные мелки, а я маленькая – в белых простых колготах и бантиками на косичках, завязанных в смешной бублик. Улыбка, чуть оттопыренные уши и светлая тонкая кожа. 

удивительные штуки. неровности и сырость. и мы, как школьники, как бездомные и сумасшедшие. это была дикость, это было удивительно. голоса. мне говорят, что я пока по эту сторону баррикад, но скоро силы тьмы меня заберут. а я смеюсь. потому что все мои друзья - психи, и потому что я их люблю. и потому что я плачу. смех и слезы - психоз. он сказал, что теперь это твоя забота. и что я его покидаю. я никогда не была близка с ним, поэтому некого покидать. я рада, что так все. чтобы быть счастливым, нужно отстрадать свое - уравновесить чаши радости и печали.  еще он сказал, что это карма. а я давно слабая. она говорит, что по мне все понятно, как бы я не скрывала, что я темная. и мне опять смешно. я давно не думаю об этом. я теперь думаю о том, как приготовить борщ или что одеть. думаю о тебе и о тепле. другой вопрос о приходах. плохо, когда сюрреализм становится реализмом. ты не радуешься странному и новому, потому что теперь это обычно. мы спали целый день. я отменила урок, чтобы обнимать тебя. я придумала странность. и это был сюрреализм. мы залили все водой, наша одежда намокла. и мы стояли голые и улыбчивые. еще мы врем. мы делимся друг с другом враньем. это тоже смешно. помнишь начало? я хочу тупую штуку, чтобы понимать, что эта реальность настоящая. такая запутанность в такой простоте. порвалась моя цепочка, забрала наконец кольцо. и он со мной даже не хотел говорить. он никогда меня не понимал, а я его. впрочем, прошло. она говорит, что она тоже обижалась, но теперь все прошло. а нам нужно клеить объявления. и еще что-то. масть, говорит.

куда я иду, когда мне хреново. блог. занимаюсь эмоциональным эксгибиоционизмом. жизнь - дерьмо, агностицизм - единственное, что остается.  когда не понимают близкие, или просто не слушают, с какой-то тревогой тяжелой печатаешь дурацкие буковки. слова. их постоянно слишком много, а смысла так мало. дебильные обиды и печаль, от которой даже зубы ноют и болит желудок. от того, что множество путей и пределы разума хоть и лимитированы, достаточно разнообразные варианты выдает мозг. голоса, толкающие к чему-то торжественно печальному кажутся то врагами, то родными до такой степени, что снял бы кожу с себя и облек их эфемерные оболочки в нее. 

Новый Год - не новогодний, Рождество - почти как Рождество. улицы сырые с остатками снега и люди, угрюмые и улыбчивые. И каждое утро (порой затянутое до полудня) так сложно высунуть хоть какую-то часть тела из под одеяла, а сознание пробудить от сна. мысли о какой-то нереальности, которая кажется рядом, но недосягаема, находится на расстоянии вытянутой руки, но вокруг - густой туман, даже липкий порой.

Мне нужно потрясение. Все плохо от того, что ничего не происходит. Я задыхаюсь от стабильности, у меня возникает нестабильность и печаль. Ты – импрессионист, ты пишешь картины, мазки – тонкие и толстые, мазки – тонкие, толстые.

Я смотрю на твой рот, он приоткрыт, иногда ты закусываешь нижнюю губу и прикасаешься испачканными красками пальцами к подбородку, мазки на твоем подбородке.

Я растеряла все. И ты. Мы сделали это почти одновременно, мы продали все картины, все слова, все мазки, все чувства. Ты рассказываешь о поле, о камне, я думаю о небе над полем и траве под камнем.

И я помню розовые мелкие цветочки, помню большие желтые, фиолетовые и белые. Я помню слякоть и красные кудри, помню танки и запах. Я помню набережную, холодную ночь и костер в жаркую ночь. Подушки, одеяла, свечу и ванную. Помню сгоревшую гречку и органную музыку. Я храню слезы и вздыхаю нервно. Ты звонил. Я писала. Ровный почерк, конвертики. Помню депрессию, твою, мою.

Окружности. Формы. И мазки.

И мы уходим. Это - сумасшествие. Мы понимаем. Мы ловим попутный ветер, мы поднимаем паруса, робко, но поднимаем. И я вижу отражения везде – в воде, в зрачках, и даже в зеркале. Там будет шторм, но наши паруса – разноцветные. Там будет глубоко, но корабль из прочного материала. Мы уходим. Я буду скучать по этому времени, больше не вернуться. На эти берега мы больше не сойдем. Этот борт, здесь пока ничего нет, но мы приспособимся, мы поверим в уют, мы научимся работать, ценить, принимать проще. И я не могу уснуть, я ищу отражения: небо отражается в волнах, а волны в небе. Хочу отражаться в тебе и отражать тебя. Больше не страшно, страшно.

Мы держимся за руки, мы выключаем благоразумие, чтобы сделать глупость, делаем глупость и радуемся. Этот корабль – идем – пережить или не пережить (важно, чтобы не напрасно) – скалы – киты – проходящие мимо судна.