Опять приснилось кино.
Заснятое Мелом Гибсоном. С ним же самим в главной роли. Называется «Манипула». Про сорок севастийских мучеников.
До самого акта мученичества я не досмотрела, проснулась раньше. Понравилось, как заснята обычная жизнь в провинциальном римском гарнизоне. Такие там все… люди. Человечные.
Начинается с того, что провинциальное начальство ожидает больших неприятностей — нового витка гражданской войны. Ликиний, правитель восточной части страны, будет разбираться с Константином. Пока что между ними мир, но всем понятно, что «Ты беременна? Это временно». Это все обсуждается на какой-то пьянке, где бухает начальство 12-го (Молниеносного) легиона. Оно не просто так бухает: легат прощупывает, кто из его командиров какие политические симпатии разделяет. И идет такая чуйка, что на христиан в войсках полагаться нельзя, Константин известен как большой христианолюб, они или отвалят, или переметнутся к нему, или в войсках будут за него агитировать — короче, блин, пятая колонна. И легат вот это вот говорит и смотрит прямо на командира Агриколу, который, значит, командует гарнизоном Севасты, и у которого под началом, как известно, не просто энное количество христиан, рассеянных по части, а целый отряд, сорок человек, открыто носящих крест как вексиллу отряда (Миланский эдикт уже восемь лет как принят, напоминаю). Агрикола выдерживает взгляд легата и говорит, что они хорошие солдаты, даже лучшие солдаты, каких он знал, и если у легата есть к этому отряду конкретные претензии, пусть он скажет. Легат предпочитает тему замять, приглашают музыкантов, девок, короче, начинается разнузданная римская оргия (ТМ).
Агрикола возвращается в гарнизон (а где они бухали, кстати? Севаста снится мне как вполне зачуханный горны городишко, а командование легиона где было, в Каппадокии?), вызывает к себе этого командира христианской полусотни, которого играет Мел Гибсон, и начинает его осторожно зондировать на тему «если Константин на Ликиния полезет, ты с кем будешь?» Командир — у меня во сне его звали Кориоланом, хотя я только что в Педивикию глянула, в реале он был Кирион — с этакой прямотой римского служаки отвечает: я солдат, я подчиняюсь своему командованию — то есть вам, как вы подчиняетесь легату. С кем пойдет легат, с тем пойду и я. Да, возражает Агрикола, но ты же христианин, и Константин христианин. Как ты будешь воевать против единоверца? Кирион пожимает плечами: я же против армян воевал, а они тоже христиане. Хотя в целом, говорит он, я надеюсь, что отмотаю службу раньше, чем все это начнется, буду сидеть себе и огород копать, потому что я уже навидался как римляне убивают римлян, у меня это уже вот где сидит. Агрикола, тоже побывавший в гражданской войне, кивает — да, мол, я тебя понимаю, но и сам не в лучшем положении, я даже не могу отвалить со службы, отмотав срок, я многим обязан императору. Поэтому ты уж сделай мне милость, дорогой Кирион, не очень размахивай своей вексиллой, и как только я свистну — забейся со своим отрядом куда-нибудь под корягу, и сиди там, пока я опять же не свистну.
И наступает момент, когда в войсках начинают завинчивать гайки. До Агриколы доходят известия, что в Гераклее казнен его коллега начальник гарнизона Теодор (нет, конкретно письмо о казни Теодора Стратилата мне не приснилось, я про него опять же в Педивикии вычитала — во сне было более смутное «кого-то там где-то там уже распяли»). И вот Агрикола решил, что наступил момент, и усылает Кириона и вообще всю центурию, где Кирион с ребятами служит, куда-то на дальнее пограничье, в горы, вообще в …опу, кагбэ с военной миссией — там что-то пошаливают разбойнички. Центурия уходит, в ночь перед уходом воины прощаются с родными, много трогательных бытовых сцен.
Один из самых ярких персонажей сна — крупный и толстый воин по имени Ираклий, вексилларий, он как раз и таскает этот штандарт с крестом. У него жена — язычница, они постоянно через это цапаются, он не разрешает ей держать дома идолов, и она бегает потихоньку в городской храм Артемиды, там такая статуя стоит, чОрная и вся в сиськах, прямо ожерелье из сисек на шее, целое боа. И у них куча детей — шесть или семь, и вот этот Ираклий ночью пристает к жене, что, мол, давай, а она ему: отвали, иди на крышу спать, не хочу я больше рожать. А он ей: да ну, ничего не будет, я способ знаю, вот увидишь. А она: ты как в кураж входишь, так забываешь про все твои способы, я тебя знаю. Вон они, твои способы, бегают, целых семь штук, иди на крышу спать со своими способами. А он ей: женщина, меня вот убьют в этом походе, и ты всю жизнь будешь жалеть, что мне не дала перед смертью. Короче, уломал.
А у другого солдата невеста, ну, то есть, любимая девушка, ее родители не давали им пожениться,потому что язычники, но за этого солдата попросил его командир, и они разрешили, и вот они собираются пожениться, когда отряд вернется.
Самый молодой из парней прощается со своей матерью, а она из семьи таких пробитых христиан, у нее обоих родителей и мужа замучили при Диоклетиане, такая жесткая тетка, ей бы в Спарте родиться. Вот она сыну мозги полощет: то не забыл? Это взял? Убьют — домой не приходи! И все такое.
У Кириона жена — старый боевой товарищ, прошла с ним все его кампании, моталась по гарнизонам — словом, они уже без слов друг друга понимают, их прощание как раз этим и трогательно. У них дочь, уже вполне взрослая девушка. Она симпатизирует этому парнишке, у которого суровая мать, но там есть определенная проблема (дали будэ).
И вот, значит, зимует эта центурия где-то в горах, ищет банду. Банду нашли, всех побили, главаря распяли, по поводу чего приятель Кириона, тоже командир полусотни, язычник, подгребывает его — ты же, мол, кланяешься кресту — поклонись этому разбойнику. А Кирион ему на это: те, кого распяли с Господом, тоже были разбойниками, один из них спасся, может, и этот спасется.
Короче, Агрикола рассчитывал, что они до снегов пробегают за этой бандой, а там их запрет в горах снегопад, а там или ишак сдохнет, или шах, но большое жертвоприношение, которое готовится в Севасте на Сатурналии при участии сановника Лисия (этот Лисий должен потом отчитаться перед Ликинием) должно пройти без Кириона и его ребят. И вот, значит, все готовится к этому войсковому мероприятию (гражданские участвовать не обязаны, Агрикола старательно выводит из-под удара и семьи своих солдат), а тут бац — и Кирион спускается с гор. И прямо перед въезжающим в город Лисием они маршируют со своей вексиллой — крестом. То есть, полный трындец замыслу Агриколы.
Этот трындец слегка разбавлен комической сценой — жена Ираклия, которая все-таки забеременела, услышав на рынке, что манипула вступила в город, выбегает отряду навстречу и начинает бить своего мужа торбой с покупками (она как раз была на рынке). Отряд, значит, с вексиллой идет вперед, Ираклию деваться-то некуда, он вексиллу тащит, а жена его прыгает перед отрядом и лупит мужа торбой, так что купленные ею морковки во все стороны летят. А солдаты прикалываются: все, Ираклий опять будет ночевать в гарнизоне, попал бедный Ираклий…
Агрикола вызывает Кириона и Ираклия к себе и начинает честить их на чем свет стоит за то, что они так подставили его перед Лисием. Кирион возражает — ты бы, командир, объяснил конкретно, чего от нас хочешь, приказал остаться на Сатурналии в горах — мы бы выполнили приказ. А так чего уж теперь уж.
Тут до них доносится треск ломаемого дерева, они выбегают во двор — и видят, что их вексиллу порубили и жгут. То есть, их вызвали не затем, чтобы отчитать, а чтобы потихонечку забрать и уничтожить вексиллу. Кирион смотрит на командира этак вот — ну, мы знаем, как Мел Гибсон умеет голубыми глазами смотреть — а тот говорит, что сам виноват, не мальчик, надо соображать, короче. В общем, подводит итог Агрикола, теперь вам деваться некуда на большое жертвоприношение вы обязаны прийти, это военное дело, это приказ, кто не выполнит, будет наказан как нарушитель военной дисциплины.
Рано утром Кирион и ребята сначала молятся в христианском храме, потом Кирион выходит перед всеми и говорит: так и так, как христианин, я не могу пойти на языческое жертвоприношение. Как солдат, я не могу ослушаться приказа. Значит, я уже не могу быть солдатом. Я вам больше не командир. Поэтому каждый из вас решает за себя — либо пойти на праздник и остаться легионером, либо не пойти — и принять кару за дезертиртво, какую назначит легат, но остаться христианином. Я сказал.
Потом вперед выходит Ираклий и говорит: у нас отняли вексиллу. Потерять вексиллу — величайший позор для отряда. Видеть, как огонь уничтожает лик Господа — величайший позор для христианина. Командир обошелся с нами как с преступниками, отобрал и уничтожил наше знамя, да за кого он нас считает? Я вексиллу не уберег, поэтому для меня вопроса нет, я на праздник пойду — только я там скажу командиру все, что о нем думаю, все равно и так и так умирать.
И все подхватывают его слова: да, пойдем, сложим наши доспехи и оружие прямо перед Агриколой и Лисием! Если мы военные преступники — пусть они объяснят, в чем наше преступление. А если мы ни в чем не виноваты — за что у нас отняли вексиллу?!
Читати далі тут ...
