Свершилось. Наконец – то наступил момент, которого я ждала, казалось бы, целую жизнь. Я свободна. Как ветер, как весна, как летний зной, как мартовская кошка, согласная на притязания кота, именующегося этим же месяцем. И моя свобода развивается с волосами, выбившимися из уложенной утром прически, и моя свобода просачивается сквозь щели почти герметично запертого авто и абсолютно герметично упакованного самолета набирающего высоту. Набираю высоту. Новую, самую-самую крайнюю. Дойду до точки, до предела, до той границы, за которой только море. И оно плещется, и оно блестит и переливается. Наконец – то я свобода. Свободна настолько, что больше нет необходимости сажать себя в клетку, закрывать на замок в одной из самых обычных квартир взбалмошной столицы, нет необходимости кормить твоего кота рыбками из твоего же аквариума. Теперь начнется новая жизнь, новая жизнь без тебя, прежней работы, твоих проблем и ежедневной грязи, которую я сама на себя выливала, продолжая путь из дома на работу. Мне больше некуда торопиться, потому что теперь я везде успею, ведь я уверена в том, что случайно не позвонишь ты, не предложишь встретиться, так сказать, кофе попить. Смотрю на себя в зеркало. Я еще никогда так хорошо не выглядела. Все-таки аристократическая бледность и желтушная усталость вокруг глаз меня не украшали. Отлично. Все просто супер, «гуд» и подобные им слова, так часто употребляемые мной, до того момента пока я не познакомилась с парнем, способным испортить мою жизнь, то есть с тобой. Ты отличный парень, несмотря на то, что больше меня это не интересует. Больше меня также не интересует, как ты себя чувствуешь, как дела на твоей работе, и какой фильм ты захочешь посмотреть вечером. Какае бы кинокартина не прельстила тебя сегодня, зная твою любовь к кинематографу и высокоразвитое чувство зависимости от вечерних просмотров и последующего рецензирования фильма, безусловно, в твоей жизни и теперь все это будет, но только без меня. Все тот же кот будет поглощать еду, которую я для него сварила. Все те же шторы в твоей спальни, плотно задернутые мной еще вчера вечером. И по большому счету, каждому из нас будет этого не хватать, не долго, совсем не долго. Свобода – это чувство, которое долго не хранится, оно скоропортящееся, но почему-то надписи «употребить до истечения срока, указанного на упаковке» не наблюдается. А значит, я буду поглощать свободу по капле, долго и самозабвенно, жадно внимая возгласам знакомых, о том, что это уж слишком, что все хорошо в меру. Возможно, они правы, но кого это теперь интересует. Может быть кого-то и интересует, но вот что не меня – это точно.  

                Меня теперь интересуют абсолютно другие вещи, еще вчера совершенно чуждые мне: сколько я буду наслаждаться подаренной мне свободой, прошу не путать с одиночеством, вещи абсолютно разные диаметрально противоположные, несопоставимые. Я не хочу, чтобы этот праздник жизни заканчивался, точно так же как еще недавно не хотела, чтобы сказка под названием «моя безоблачная, безумная, невменяемая любовь» стала былью, перестав быть сказкой. И в этой были, в этой суровой реальности, не осталось ничего от той сказки. Ничего. Были я и ты. Были долгие вечера и короткие промежутки, которые почему-то принято именовать утром. В это время я успевала одеться и выскочить на улицу в поисках машины. Конечно, не удивительно, что меня уволили с работы, странно вообще как они могли так долго терпеть этот беспредел. Мало того, что я являлась на встречу с деловыми партнерами в таком виде, как - будто меня только что разбудила группа пожарников, внезапно ворвавшихся в квартиру с криками «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире». А потом меня еще и судили. Меня судили и осуждали все, даже те, кто был едва знаком с моей персоной: соседи, друзья, друзья моих друзей, родители и родственники друзей моих друзей, вахтеры и охранники офисов тех фирм, в которых я когда-либо появлялась. Интересно за что?! Что такого могло выражать мое лицо, тело, движения. Что такого происходило со мной, что заставляло прохожих оборачиваться мне вслед, а знакомых отводить глаза. А потом я с присущей мне неугомонной, безостановочной, набранной скоростью чувствовала только одно – я хотела продолжать все происходящее, все, что не давало покоя многим и вводило меня в состояние удовлетворенности. И вот после этого я никак не могу прийти в себя, в отстраненности от собственной личности я забегаю в офис, по пути забывая поздороваться с  коллегами, включаю компьютер, чайник и лампу дневного света и наступает очередной миг откровения. «Что я здесь делаю? Как я здесь оказалась? И вообще, почему все это происходит со мной, а не с кем-то другим». Признаюсь, в эти минуты мне больше всего хотелось сделать обратное, то есть выключить поочередно электроприборы: лампу, чайник и компьютер. А затем, медленно отматывая пленку назад, бежать в направлении входа, или правильнее будет сказать выхода, и не останавливаться. Что я, по всей видимости, однажды и сделала, за что и была изгнана с предприятия с особым и нецензурным позором. Особая нецензурность этого позора заключалась в том, что мне, по природе своей тихой и отнюдь не демонстративной девушке, пришлось самостоятельно писать заявление об уходе, хотя, неужели нельзя было уволить меня приказом по предприятию, наверное, на меня пожалели бумаги и собственного труда работников отдела кадров. Чего греха таить, я еще тот кадр. Мне даже не пришлось отрабатывать предписанные законодательством две недели, я в тот же день испарилась, вздохнув с облегчением. Не скажу, что сразу же впала в депрессию, плакала ночь на пролет и вся исстрадалась, но было ощущение, что что–то изменилось и ты знаешь это, но не понимаешь, тебе от этого лучше, хуже или также. Мне было лучше. Мне стало легче и свободней. Необходимость зарабатывать деньги давила меня чугунным прессом, распластывала блинчиком по сковородке мое исстрадавшееся постоянным ожиданием чуда тело, и потому я прекрасно понимала, что вопрос хорошего заработка – это всего-навсего риторический вопрос. Ну, в смысле с моим подходом к работе и бешеной ответственностью в ближайшее время хороший заработок мне не грозит. Не грозило мне также и возвращение к тебе. Я никуда не уходила, а потому и возвращаться мне было также некуда. Неудачные попытки сублимировать не израсходованную энергию в творчество успехом не увенчались – творчество было сомнительным, а вот энергии добавилось. Теперь мне хотелось всего. Всего, чего, будучи рядом с тобой я не могла себе позволить. Я хотела дорогих украшений и чужих взглядов, придирчиво обращенных на мою полуобнаженную спину, я хотела ехать к друзьям и чтобы совесть моя уезжала вместе со мной, а не оставалась под дверью твоей квартиры жалобно скулить и ждать пока ты придешь с работы, а потом честными и преданными глазами маленькой напуганной девочки, которой я была рядом с тобой, смотрела на тебя поглощая приготовленный тобой ужин. Я хочу цветов, ухаживаний и сладкого ощущения собственной необходимости, а еще хочу знать, что больше не должна о тебе думать и… не думать. Вообще не думать. Забыть что такое мыслительная деятельность. Влюбляясь, я напрочь забывала об этом. Влюбляясь, я никого не слушала и мало чьи слухи и сплетни были мне интересны. Меня ничего не интересовало больше. Передо мной лежал чистый лист бумаги, открытый блокнот, в котором я еще не сделала ни одной записи. В «Ворде» был открыт новый документ, а в телефоне – полупустая адресная книжка. Вот и все. Так начинают жизнь заново. Я часто это делаю. Каждый раз, когда мы расстаемся, каждый раз, когда в тебя летят мои обвинения, а в меня твои упреки. Каждый раз я пытаюсь начать новую жизнь. Не знаю, удается ли это мне, но то, что рухнувшие иллюзии здорово подстегивают и заставляют идти дальше с высоко поднятой головой. Дальше, навстречу свободе. Никто из нас не знает, как долго он будет свободен от глупых мыслей и обнадеживающих ответов, но каждый из нас уверен в том, что рано или поздно найдется человек, которому мы с радостью отдадим свою свободу и он примет ее не как должное и не как жертву. Наша свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека. Твоя свобода стоила мне моей. И это слишком дорогая плата за то, чтобы тешить себя мыслью, что это и было счастьем.