хочу сюди!
 

Наталия

49 років, рак, познайомиться з хлопцем у віці 35-55 років

Замітки з міткою «штрафбат»

Штрафник

Вот и враг. Перед носом. Рукой подать.
Жаль, подохну без перекура.
Ствол – в лопатку, и некуда отступать.
Лишь надежда, что пуля – дура…

Третий месяц - штрафбат... Комиссар «помог».
«Пулемётом» стучал, паскуда...
- Извините, майор, мой партийный долг...
Извиняю. Но помнить буду.

Вот и враг... За Сталина? Да ни в жисть!
Напоследок бы - папиросу…
Я вас, фрицы, зубами буду грызть,
Уцелевшими от допросов.

Взвод, за мной! Врукопашную, мужики!
Обещали, что выйдем скоро...
И лежат на могиле его венки
С пачкой начатой - "Беломора"...

Пам’ять епохи безпам’ятства, коментар

http://www.golos.com.ua/Article.aspx?id=258806

«Південь Запорізької області ще чекає того часу, коли історики доведуть, що тут, в основному бездарно, покладено НАШОГО народу, в тім числі «сіропіджачників» — непереодягнутих і ненавчених місцевих жителів з однією гвинтівкою на п’ятьох, більше, ніж німців під Сталінградом. В одне з таких страшних місць, на ділянку так званих Пришибських висот (німецької оборонної лінії «Вотан», а саме до села Чапаєвка, що на південний захід від міста Молочанська Токмацького району), я навідався. Тут — на дуже вузькій ділянці фронту — фактично загинули 4 стрілецькі, дві гвардійські дивізії, а потім підійшла ще одна гвардійська дивізія. Загинули, бо в полках залишилося по 40—60 душ. Також тут було аж 9 штрафних батальйонів. Як з’ясувалося — документи радянської пори про це мовчать, зокрема під Чапаєвкою (до 1945 року — поселення німців-менонітів Вайнау), діяли і жіночі штрафбати».

Зі слів моєї бабулі, царство їй небесне і земля пухом, тут, у Молочанську, вдень, від вибухів і пилу піднятому у повітря тими вибухами, було «темно, як уночі», і навпаки, від трасуючих куль, від ракет, від вибухів, вночі «було світло, як вдень». «Сіропіджачники» - це були в основному жителі сусідньої Донецької області. Їх комуністи, з катом Сталіном на чолі, спочатку «кинули» підло під німецький чобіт, а потім вже всі сили приклали аби винищити до одного, як небажаних свідків своєї підлої натури. З тої причини, і ще через дебільне відношення до «людського матеріалу» всіх комуністів на чолі зі Сталіном, чому людей стало не вистачати, до армії стали брати на три роки молодших, ніж на початку війни. І молодь тупо гнали у «штрафбат», як дезертирів, що «роками ухилялися від служби» по ворожим тилам. І поповнення до «штрафбатів» прибували щодня, і гнали їх «на гору», щодня. В результаті, між «Чапаєвкою і Виноградним» виросли «гори» трупів з радянських людей і солдат. Місцевих жителів ганяли збирати ті трупи. І між ними лежав один труп німецького солдата. Один на десятки тисяч радянських. Може саме з цієї причини, як «якийсь комуняка ляпнув, що загинуло у «Велику вітчизняну війну» двадцять мільйонів радянських людей», так воно і залишилося. Де люди, а не комуністи, керували державами, там знали, скільки людей загинуло до одної людини. Лише комуністи, людожери, «рідних» людей, радянських, порахували з точністю до «десяти мільйонів». А всіх, хто вмів добре рахувати, вони винищили ще у далекому 1929 році, бо царю-батюшці Сталіну не сподобалося, які були результати перепису населення.

Сподіваюсь, хоч цього разу, до Верховної Ради не потраплять комуністи. Ну нема в них ніякого стимула робити життя українцям легше, і ніколи не буде, бо й ніколи не було, в крайньому випадку, як покращення зроблять, то собі та рідним.

"Штрафбат"

«Что меня всегда удивляло — это отношение русских к своим солдатам.  Когда я воевал за немцев в латышском легионе, на нас гнали дисбаты — это были толпы плохо вооруженных людей. Почти без просветов между людьми. Не попасть было невозможно, а не стрелять — нельзя, иначе эти люди убили бы тебя. Я стрелял, но мне было противно. Я понимал, что это не война, а просто какое-то истребление. Так не должно быть. Я не знаю точно, сколько я убил солдат Красной армии. Может быть, двести или триста. А потом стал ее солдатом сам (из воспоминаний Вилниса Гринбергса: http://expert.ru/russian_reporter/2011/17/po-obe-storonyi-vojnyi/).

Мой отец – Успенский Николай Михайлович никогда ничего о войне не рассказывал. Вот что он рассказал незадолго до смерти. Его, в 1943 году в Каховке, 19 – летним юношей призвали в армию и отправили в учебку в Звенигород. Все там были такие как он мальчишки. Голодали, воровали на огородах брюкву и ели, потому что их командиры все продовольствие пропивали. Когда узнали что на железнодорожной станции стоит вагон с сухарями, взломали двери и понабирали сухарей. Отец тоже взял…три сухаря. Но за то, что произошло, его как командира отделения отправили в штрафбат. В первом же бою он был контужен. Когда ночью похоронная команда собирала убитых, кто-то заметил, что он жив. В госпитале его пожалели и не сделали запись о штрафбате в военном билете. Это его спасло. Воевал он командиром орудия и закончил войну в Праге.

Прочтя воспоминания Вилниса Гринбергса, я подумал об отце: вот так и его – мальчишку гнали на верную смерть за три сухаря! Ведь это убивали их не немцы, а свои.

Это в Отечественную. А до этого было то же – уничтожали своих… (Гражданская, коллективизация, голодомор, ежовщина…)  Да и теперь – грабят свой народ, отбирая последнее. Наживают миллиарды, а умирают снова миллионы.

Народ вымирает. И уже видно – вымрет.

Фотография отца того времени приведена в папке "Фотографии родных"

Носиковский Сергей Ефимович (штрафники)

Изображение

Носиковский Сергей Ефимович (Шнеер Хаимович)

Я не знаю, уместно ли тут выражение - «мне нравилось в пехоте», но я в стрелковой роте чувствовал себя на нужном и правильном месте, воевать грамотно со временем научился, и, за исключением периода в штрафной роте, я, по причине своей молодости и бесшабашности, не испытывал ощущения, что являюсь «смертником», «фаршем для мясорубки» или «скотиной на бойне».

Понимал, конечно, что в пехоте не выживу, но других путей для себя не искал...


Ш.Н. - Родился 25/4/1924 в Винницкой области. Мой дед был главным раввином Ямполя, и мой отец стал раввином, но после революции он религиозной деятельностью уже не занимался. Вся родня по линии отца еще до 1914 года эмигрировала в Америку и в конце двадцать четвертого года родные прислали ему «шифт-карту», документ позволяющий его обладателю въехать в США как законному эмигранту. Через несколько дней после получения документов к нам в дом пришли два районных чекиста и сказали отцу напрямую: «Чего хочешь Хаим? Выбирай. Или девять граммов в лоб или строить Советскую власть?». Отец выбрал второе, и его отправили на освоение степной целины в Николаевской области. Здесь, в Снегиревском районе, в безводной голой степи, на деньги американской еврейской благотворительной организации «Джойнт» были организованы еврейские сельскохозяйственные поселения-коммуны, состоявшие в первое время кроме добровольцев, в основном из выселенных из городов и местечек «обладателей непролетарских специальностей» и «лиц, не имевших постоянного места жительства». В такие сельскохозяйственные колоннии власти сгоняли евреев из местечек в «добровольно-принудительном порядке». Слово «колхоз» тогда еще не вошло в обиход, вместо него говорили СОЗ (Союз земледельцев), и мой отец стал первым председателем СОЗа, так называемого 8-го участка - «Ленинский фонд». Начинали строить и пахать в двадцать пятом году на пустом месте, на голой земле, а к началу войны в нашем еврейском колхозе уже было 450 дворов, люди исправно занимались крестьянским трудом и достигли больших успехов, наш колхоз (поселок Эрштмайск) считался самым зажиточным и передовым в нашем районе. Почти в каждом хозяйстве была корова, гуси, индюки. Отец поднимал колхоз, а потом из армии прибыли молодые демобилизованные коммунисты и комсомольцы, они и заняли все посты в правлении колхоза, и мой отец, бывший раввин, работал комбайнером и трактористом. В 1937 году часть руководства колхоза арестовали и объявили «агентами американского империализма» и «врагами народа», некоторых расстреляли, как, например, нашего главного бухгалтера, но отца тогда не тронули... Я успел закончить к сорок первому году только школу-восьмилетку, все время работал в поле наравне с взрослыми или гонял колхозный табун. Когда немцы подошли к нашему району, то все колхозники по распоряжению районного начальства стали эвакуироваться, но я, вместе с тремя товарищами-одногодками: Абрамовичем, младшим Бурманом и Рабиновичем, решил уйти в армию добровольцем. Пришли в райвоенкомат, а там уже никого нет, все ушли на восток. Поехали на подводе дальше, но и в соседнем военкомате уже было пусто.

Мы пристали к какой-то батарее 45-мм орудий, с ней отошли к Каховке. Переправу через Днепр мы должны были совершить на пароходе «Пестель», но только дошла очередь до нашей посадки на борт, как налетела немецкая авиация и разбомбила этот пароход. Прибились к какой-то стрелковой части, нам дали по винтовке-«трехлинейке» и по четыре обоймы патронов на брата, но повоевать не пришлось, потому что наследующий день началось что-то страшное и невообразимое. Кругом все бежали, никакой обороны не было, где находятся командиры, мы, да и сами кадровые красноармейцы, не имели понятия. Поднялась паника, да тут еще немцы стали бомбить всех отступающих, и военных и гражданских. В этой суматохе я потерял своих товарищей, и во время очередной бомбежки, недалеко от Мелитополя, мне осколок бомбы попал в ногу.

Я остался лежать раненый в поле, смутно представляя, что буду делать дальше, ведь вокруг наших уже не было,... ну что я смогу один сделать со своей винтовкой?... На мою удачу через это поле отходили последние отступающие красноармейцы, они меня подобрали, сделали перевязку, наложили какую-то шину. С ними я добрался в Мелитополь, нас остановил заслон на подступах к городу, стали проверять документы, и тут командир заслона увидел, что по документам мне всего 17 лет (непризывной возраст), отобрал у меня винтовку и приказал, чтобы я уходил в тыл. Похромал в сторону вокзала, кость в раненой ноге оказалось незадетой. На вокзале, в стоящем на путях эшелоне, я увидел своих родителей и еще наших односельчан, забрался к ним вагон, и вскоре поезд ушел из города в сторону Батайска, а оттуда многих эвакуированных из Николаевской и Херсонской областей отправляли в Поволжье, так наша семья попала в Первомайский район Саратовской области, в бывший немецкий поселок Серпогорск. Немцев Поволжья уже выселили оттуда в Казахстан, на полях неубранная пшеница, в пустых крепких домах в подвалах оставались запасы зерна и картошки, мешки с мукой, так что эвакуированным голодать не пришлось. После войны мы узнали судьбу тех односельчан, которые не захотели или просто не успели эвакуироваться.

Немцы только вошли в село так сразу схватили Фукса и еще несколько человек и расстреляли их на месте. А потом вместе с изменниками-украинцами стали вылавливать спрятавшихся. Был у нас в колхозе один украинец, Виктор Дороенко.

Он дезертировал летом сорок первого года из Красной Армии, и как только в район зашли немцы, Дороенко, выслуживаясь перед немцами, на глазах у всех, лопатой зарубил насмерть своего лучшего довоенного друга, электрика Элю Бурмана...

А младший Бурман, мой товарищ, в феврале 1942 года ушел в армию, и под Сталинградом ему оторвало обе ноги.

Г.К. - А когда Вас призвали?

Ш.Н. - В начале августа 1942 года. Забрали в «комсомольский призыв» и отправили с группой призывников в Вольск, в авиатехническое училище. Мы прибыли туда, а нам говорят, что набора не будет, и нашу группу перенаправили в школу младших командиров. Проучились мы там всего с месяц, а потом нас построили и объявили, что приказом Сталина мы досрочно отправляемся на фронт в самый тяжелый для нашей Родины момент. Далее зачитали приказ о присвоении сержантских званий, каждого называли полностью: фамилия, имя, отчество, и если меня во взводе до этого момента все знали как Сергея, то тут услышали - Шнеер Хаимович. Сели в вагоны, эшелон тронулся с места, половина из красноармейцев уже сильно поддатые, и тут несколько человек решили со мной расправиться, за то что я - «жид пархатый», и за то, что «война только из-за жидов началась», сначала была просто драка - один на четверых, я отбился, а потом двое, матерясь, пошли на меня с деревянными ложками в руках, с визгом: «Мы тебе сейчас, падла, глаза повыкалываем!»... Но обошлось, как раз поезд на минуту остановился на каком-то полустанке, я выскочил из своего вагона и перешел в другой.... Вот с такого «веселого события» начинался мой фронтовой путь.

Попал в свою первую часть, кажется, в 785-й стрелковый полк, провоевал шесть месяцев командиром отделения в стрелковой роте, пока не «залетел» в штрафную роту.

Г.К. - А за что в штрафную роту попали?

Подробнее

Штрафные батальоны и роты.

Тема советских штрафбатов Второй мировой давно растиражирована в печати, беллетристике, в кино. Однако большинство этих работ далеки от реальности. Создаваться штрафные батальоны и роты стали в июле 1942 года после выхода знаменитого приказа №227. В этом приказе говорилось, что необходимо наказывать командиров, которые оставляли свои позиции без приказа командования фронтом.



Штрафные батальоны и роты
Для политработников и командиров, нарушивших таким образом дисциплину, создавались специальные подразделения – штрафбаты и штрафроты. Планировалось иметь на одном фронте один-три таких формирования по 800 человек в каждом. «Предатели» должны были искупить свою «вину перед страной» кровью.

Первый штрафбат после приказа был создан уже 1 августа на Донском фронте. Однако еще за три дня до его выхода на Ленинградском фронте появилось подобное воинское формирование.

Как уже было сказано, в штрафные батальоны направляли лишь офицеров – средних и старших командиров, которые за нарушение дисциплины либо за преступления были лишены званий и становились рядовыми. За отвагу и мужество, за особые боевые заслуги эти офицеры могли получить назад свои звания и награды, ордена и медали можно было получить и в штрафбате. Окончанием срока пребывания в штрафбате считалось также ранение. Звания восстанавливались и без ранения и подвига после окончания срока пребывания в штрафбате.

Командовали бывшими офицерами опытные действующие офицеры, участвовавшие в боевых действиях, не штрафники. Было далеко непросто лейтенантам командовать теми, кто еще совсем недавно был старше по званию. Среди штрафников встречались даже полковники. Нужно сказать, что преступления, за которые направляли в штрафбат, не были преступлениями в обыденном понимании. Злостных воров, тем более убийц, политзаключенных там практически не было. Как правило, это были те, кто нарушил воинскую дисциплину, был осужден за трусость и предательство. В мирное время многих из штрафников за их провинности могли лишь посадить на несколько дней на гауптвахту или просто сделать им выговор.

Направить в штрафной батальон мог офицера командир дивизии без суда. Максимальный срок пребывания в штрафбате – 3 месяца, которые заменяли 10 лет заключения. 2 месяца заменяли 8 лет, 1 месяц – пятилетнее заключение. Иногда и эти сроки не отбывали. Если батальон выполнял сложную боевую задачу, то он мог быть в течение нескольких дней весь освобожден, а все его бойцы восстановлены в званиях.

Бойцы штрафбатов вооружались только гранатами и легким стрелковым оружием, поэтому им приходилось полагаться лишь на свои силы. Бронебойщиков, пулеметчиков, артиллеристов там не было. Такое вооружение штрафбатов определяло их роль на фронте — вспомогательные задачи, которые требовали скорого решения и могли нести за собой большие людские потери. Далеко не всегда при этом штрафники воевали на передовой. Заранее штрафные батальоны не знали, куда их отправят, поэтому жили все время в ожидании.

Последний штрафной батальон был расформирован 6 июня 1945 года. Никаких почестей штрафбаты после войны не получили. Тема эта в советское время была запретной, не исследовалась, может быть поэтому она обросла таким количеством мифов. Штрафникам не ставят памятники, их не считают героями. К сожалению, их роль в победе Советского Союза до сих пор достойно не оценена.