[ Читать дальше ]

– Мам? Ты как? У меня… Все нормально у меня. Я тут гением решил сделаться… Ага, чего – спокойно, я ведь, помнишь, в третьем классе лучше всех рисовал лошадок и собачек. Котят? Не собачек? Ну, пусть будет котят… Дед Никита говорил – далеко пойдет, ой далеко… Вот я и пошел. Через неделю выставка у меня, в Манеже. Помнишь, ты приезжала, мы с тобой ходили туда. Еще твой этот был тогда. Не Веня, а другой. Мам, я тебе денег скоро пришлю. Я их теперь больше зарабатываю, больше и пришлю. Что значит, не надо больше? Что твой Веня, наконец, научился их не тратить по дороге из своего зубного кабинета? Прости, конечно, стоматологического. Нет, приезжать не надо, ты же не любишь фотографию, а я как раз в ней и гением стал. Угу. Я тебе журнальчик потом привезу. Поеду к бабке через Киев, ага, ты приходи на вокзал, повидаемся. Не, не хочу к вам. Знаешь, почему. Ой, мам, живите, как вам хочется, меня только не надо, а? Придешь и посмотришь. Прости, чайник у меня взорвется щас. Ага, целую…

[ Читать дальше ]

Глава 16

Наташа помолчала. В открытое окошко засвистел кусачий ветерок, затеребил темные пряди Никиных волос. Сеницкий, утомившись стоять внаклонку, вздохнул:

– Ну, может, пустишь? Я много времени не отниму у тебя. Надеюсь.

– Садись.

Фотограф, обойдя машину, изящно поместился на переднее сиденье, хлопнул дверцей, отрезав сквознячок. Благожелательно рассматривал девушку. Потом заинтересовался газоном за углом гаражей.

Наташа молчала.

– Ну? Как живешь?

– Нормально.

– Молодец. Ну, да, ты девочка жилистая. Расчетливая и хитрая. Такие везде выживают.

– Слушай, чего тебе? Я тороплюсь.

– А помнишь…

[ Читать дальше ]

(одна из трех, написанных для третьей книги "Татуиро")

В те времена, когда все реки текли только в море, не поворачивая вспять, а пыль от больших волн сеялась до самого неба, не было в нем Большой Матери, и не было Большого Охотника. Небо светилось само и светилась от него живая пыль воды. Не умирали деревья, плоды на них висели вперемешку с цветами; и птицы вили гнезда прямо на земле, потому что звери не знали, что такое охота.
Люди в те времена были прекрасны, как небесный свет. И прекрасней всех женщин была Айна, светлоликая. Были у Айны волосы огненные, как грива степной лисы, глаза синие, как небо, кожа светлая, как водяная пыль на свету. Пела Айна медленные песни и рыбы сходились к берегу, когда сидела она на камне, полоща в воде ножки. Кормила Айна рыб ягодами и маленькими листочками. И смеялась, глядя, как они выползают на берег. Нагибалась и пускала их обратно в воду, чтоб не забыли дышать, где умеют.
Все племя любило Айну. Но некогда ей было думать о любви. Слишком светла была светлоликая Айна. Слишком занята светлыми хлопотами. То птенец далеко упорхнет от гнезда и надо вернуть, то кусты народят столько ягод, что гнут, ломая себе ветки и надо снять лишние плоды. Все время Айны уходило на заботы о жизни. И жизнь не кончалась.
Но однажды, когда наползли с запада тяжелые тучи, закрывая собой небесный свет, пришел в племя чужак из-за леса, с той стороны, где торчали далекие горы, порвав покрывало деревьев. И красив же был Еэнн!.. Выше всех мужчин племени, стройнее всех и руки его были самыми сильными. Смуглым было его лицо под шапкой темных волос, и широки плечи. А за плечами висела длинная сумка с торчащими ветками. Деревня всегда привечала гостей, усадили Еэнна на лучшее место, подали чашу молодого вина, наломали ломтей хлебного дерева и целое блюдо цветных ягод поставили у правого локтя, ешь, гость, пей, гость, и рассказывай, откуда пришел, что там интересного. Охочи были люди до рассказов, похожих на сказки, слушая, били себя по бедрам, ахали и охали, но после забывали все быстро. Им хорошо жилось на берегу широкой реки, несущей к морю теплые воды.
Еэнн рассказывать не стал. Выпил вина и протянул чашу — наполнить снова. Размял в руках плод хлебника и кинул налево, где птицы. Зашептались женщины:
- Как добр наш гость, он позаботился о птицах!
Сверкнул Еэнн темными глазами, рассмеялся, и опрокинул блюдо с ягодами по правую руку. Набежали на цветную россыпь мелкие мыши и колючие ежи. Крякнул кто-то из мужчин:
- Каков молодец наш гость, он заботится о малых зверях!
А гость одним махом выпил вторую чашу и снова протянул ее. Встал с полной чашей в руках и стал кричать, насмехаться над людьми, которые, как дети:
- Эй, вы, глупые, как новорожденные щенки! Разве вы мужчины? Вы — мышиные няньки! Разве вы женщины? Вы — ореховые скорлупы! Как скучно вы живете! Все бы вам на светУ, и все бы вам песни петь!
- А что же нам делать? - спросили его мужчины, удивляясь. От времени до времени и через время жили они так и никто никогда не смеялся над светлой их жизнью.
Драться с волками! Убивать лесных кошек! Вешать шкуры их на стены и хвалиться этим. И догонять женщин, когда они убегают, хватать их за волосы, когда они плачут.
- А нам что же делать? - спросили женщины, изумляясь. От времени до времени и через время уходили они из семей к мужчинам, рожали детей и никто никогда не обижал их.
- Вам? Наряжаться, петь темные песни, после которых мужчины не могут заснуть; обещать и обманывать.

Дальше

Не моё!   Очередное детище моей ценной подруги. Присаживайтесь поудобнее и смакуйте...

          На стыке лета и осени часто идут дожди, причём не раз в неделю – а неделями. Природа делает это мучительно долго. Отсыревает всё вокруг: мокрыми становятся улицы, дома, деревья, глаза, щёки и даже душа. Почему после лета всегда приходит осень, а не снова начинается весна? Вот так бы всегда: весна, лето, весна, лето и так до бесконечности. О том, что где-то впереди ещё и зима не то чтобы думать не хочется – мозги упорно блокируют мысли о ней. Пережить бы осень, она только началась, практически неделю назад, но её действие сродни моральному цунами: на улицах пусто, в глазах пусто, в душе пусто и к тому же серо.

            Смотрю в окно на всё это природное безобразие, и душа тихо поскуливает как щенок: «Ну ещё недельку, ну хотя бы денёчек…тепла».

            Солнце застало меня врасплох: утром, раскрыв глаза, не сразу понимаешь, почему тона вокруг вместо серых вдруг стали живыми и яркими. Пара–тройка тёплых, погожих деньков вывела душу из темницы безысходности. Хочу за город!!! Хочу побродить по лесу, надышаться и напитаться его энергией на весь предстоящий период уныния, застоя, моральной смерти наконец.

            Под ногами сухие листья вперемешку с хвоей поют ласковую, но немного унылую песню; то ли прощальную, то ли победоносную – природа всегда побеждает нас, и мы покоряемся её власти. В глубине леса моим глазам предстало нелицеприятное зрелище. Боже мой, что делают с людьми последние тёплые, солнечные деньки! Народ, словно сошедший с ума, фанатично собирал грибы. Особенно усердствовали женщины. Это вызвало недоумение: «Почему?» Ответ тут же возник в моей голове: мужская рыбалка существует весной, летом, осенью, некоторые даже зимой умудряются выходить на лёд; у женщин, как правило, именно осенью есть последний шанс на трофеи… Эти разнокалиберные дамы, похожие на глупых кур, греблись в листве и подбирали всё подряд: мелкие маслята, лисички и вообще непонятно что – всё оседало в их потрепанных пакетах и корзинках. Некоторые мадам, на небольшой лужайке, всё же проводили сортировку собранного, да и то отсортировывались только те экземпляры, размеры которых могли поспорить лишь с размерами грецкого ореха. Я не могла понять смешно это, либо печально. Дабы не предаваться раздумьям и пытаться дать оценку увиденному, я постаралась поскорее уйти как можно дальше, уединиться.

            Тихо, только под ногами потрескивают мелкие веточки, и разлетаясь шуршит листва. Ощущение, что кто-то в упор смотрит на меня, заставило обернуться. Он один бесстрашно стоял на поляне и бессовестно меня разглядывал. Красавец! Насколько подобные мысли были мне чужды и непонятны, но отвести от него взгляд я не могла. Гриб был велик, красив и просто не мог быть поганкой. Я подошла поближе и наклонилась к нему. Мгновение…и резким движением дикой кошки, я вырвала его с корнями – мой! Самый лучший и мой! Возвращение домой казалось вечностью. Дома, к счастью, никого не было, и я приготовила своё тайное блюдо. Ничего вкуснее ранее я не пробовала… эйфория…

            Как всё болит, кажется болят даже кончики волос… и этот мерзкий пищащий звук… Открываю глаза и окружающая белизна ослепляет. Где я, почему я здесь? Мужчина в белом халате шепчет на ухо мужу: «Ничего страшного, отсутствие данной не физической части человека абсолютно не влияет на общую жизнедеятельность и нормальное функционирование организма. Не переживайте».

            Дома чисто, тепло и сыто – всё идёт своим чередом. Я улыбаюсь по утрам, меня ни что не тревожит. Дождь вызывает у меня одну лишь мысль – нужно взять зонтик, а солнце – не забыть солнцезащитные очки. Моя душа атрофировалась тогда, в отделении реанимации, когда тело просто выжило после той роковой и казалось такой судьбоносной встречи.

Давай останемся друзьями... Прекрасная фраза... Веер, у которого стальные ребра и режущий шелк
по краю.
Давай останемся друзьями... Это значит, что ты будешь все так же должен все, что был должен,
но с тобой больше не будут спать.
Давай останемся друзьями... И тебе будут рассказывать о всех бывших, текущих и подлежащих...
Давай останемся друзьями... Это значит, что все будет точно так же, как и было, но только без
эксклюзива... А тебе нельзя - ведь как же так?
Давай останемся друзьями... Как только ты начнешь забывать, тебя обязательно проведают... Чтобы
проверить, как же ты там... несчастный, брошеный друг.
Давай останемся друзьями... И заполночь будут раздаваться звонки в алкогольном бреду.
Давай останемся друзьями... И ты автоматически чувствуешь свою ненужность.
Давай останемся друзьями... И тонко просчитанным ударом каким-нибудь с виду беззащитным "А ты
помнишь?"тебе намотают на кулак все твои уцелевшие нервы...
Давай останемся друзьями... И хорошо, если ты никогда не увидишь на кого тебя променяли. Но ты
увидишь. Ведь вы же друзья...
Давай останемся друзьями... И ты "никто" в ответ на вопрос "Кто это был?"...
Давай останемся друзьями?
Чтобы остаться друзьями, надо быть друзьями. Куда честнее - давай останемся любовниками? Но, ах!
Это же аморально. О, да... Оставаться "друзьями" куда выше и честнее. Давай останемся... Каждый
раз, когда она слышала эту фразу, тянуло выключить звук... Раз предлагают остаться, значит через
тебя уже перешагнули и пошли дальше. И нечего тут уже ловить.
Давай останемся... А вот и нет, продолжения не надо. Вот и закончим.(с)

 Степь лежала просторно, как рыжий воздух, хотелось идти и дышать ею, просто так, не глядя. Идти долго, не приходя никуда, и к людям не надо, а одному, оторвать все, что уже наросло позади горбом и не приклеивать то, к чему шел, не макать лицо в людей, среди которых - злой ангел Яша с темными кудрями. Бесконечности хотелось. Она ведь разная бывает. Эта, рыжая, с резким ветерком и далеким шумом моря, с размытым дождиками небом, устраивала его вполне. В ней были круглые кусты полыни, полегшая влажная трава и сиреневые пятна бессмертного кермека, дрожащего усохшими цветочками. В ней - натоптанная обочина грунтовки, с красненькой травкой спорыш, которую до сих пор шелушили клювами воробьи, перелетая от Витьки вперед и вперед, не понимая, что можно его пропустить и щелкать себе дальше свои воробьиные семечки. А может, им так интереснее. Слишком много еды вдоль дороги и просто есть ее скучно, а выпархивая из-под ног мерно идущего, чавкающего иногда грязными сапогами, - интереснее. Может, даже им не хочется превращать жизнь в жратву.
Витька шел, стараясь не наступать на размокшую глину, знал, налепится на подошвы и каждая нога будет по пять кило весом, далеко не уйдешь. А хотелось - легко, но чтоб степь не кончалась.
В широкой балке остановился. Море притихло, рот его захлопнули низкие холмы, заслоняя от ветра. И такие же холмы спрятали поселок впереди, который Витька увидел тогда с вершины холма. Но балка широкая, просторная, в ней - уют бесконечности, колыбель для неба. И - один...
Он вспомнил, как бегал месяц назад по такой же степи, но жесткой, выстуженной, грозящей на горизонтах зубцами лесных островов и недостроенных дач. И как он нашел там, в лесных когда-то краях, насквозь заселенных, - степь, кусок ее? Или не сам нашел, а нашли для него?
Тогда, в той степи были другой мужчина и другая женщина. Мужчины он боялся. А женщину очень хотел спасти, укрыть, завернуть в куртку и никому не отдать. Но она отдала ему куртку. Ткнула комок ему в живот, заставила взять, прямо в небе. Улетела сама, без него.
Витька примерился и сшиб сапогом рыжий длинный стебель. Тот надломился, повесил скелетик колоса, упрекая.
Сейчас летали бы вместе! Нашла кого пожалеть молчаливая девочка Лада. Карпатого, что всю жизнь ей искалечил! Посчитала, не имеет права летать с Витькой, пока в сердце носит ненависть.
Здесь тоже женщина, Наташа. Но, похоже, спасаться ей не нужно. А вместо Карпатого - Яша. Но Яшу он не боится. Устал бояться, надоело. И еще одно...
Запрокинув голову, посмотрел в небо, промытое ночным дождем. Странное небо среднего цвета, не белесое и не яркое, в нем просверками слюдяными - белые трещинки. То в одном месте сверкнет, то в другом, на краю глаза. И, как в стиснутой холодом московской зиме с грязными снегами на автострадах, отслаиваются от вселенной тончайшие плоскости, опускаются вниз, невидимые, только солнце лениво ведет по краешку пальцем луча, не боясь порезаться. И тогда в небе сверкнет и погаснет, чтоб сразу - в другом месте. Или придумал все? А просто в воздухе влага стоит взвесью и раздумывает, то ли туманом стать, то ли росой пасть на сонные травы...

ДАЛЬШЕ

На пороге темной кухни Витька затосковал снова руками, глазом. Даже прищурился - не видеть бы, но приструнил себя, куда уж деваться, разговор нужен. Но видеть кухню без возможности снять...
- Наверх пойдешь со мной? Недолго, проверю только. Чай заварил уже.
Витька закивал с облегчением. И шел потом за смотрителем по узкой крученой лесенке, пробуравившей яблочным червяком нутро маяка. Смотрел на толстые стены с прорезанными небольшими окошками, - лесенка вилась от одного, через поворот, к другому, что уже выше. Шли в полумраке от света к свету. Стены съедали шаги, будто вмазывали их в себя, для толщины. И, нагибаясь, чтоб не ушибить о низкую притолоку макушку, Витька выбрался за спиной Григорьича в стеклянное гнездо, где жил граненый фонарь маяка, его сердце.
Выпрямился и покачнулся, не зная, за что хвататься. Мир, не оставаясь за стеклами, просто лежал перед ним, раскинувшись, весь отдавался глазам. И от этой щедрости стало больно в легких. Туда-сюда перед глазами ходила серая фигура Григорьича, привычным ходом шестеренки, и потому не мешала смотреть.
- Нравится?
Витька не стал ловить глазами, откуда голос, только улыбнулся напряженно перед собой, растянул губы вежливо. Кажется и кивнул. Голос тоже был частью хода жизни здесь. Заменяя собой голубей, живущих под более привычными крышами, воркотал, сопровождая шаги:
- Сейчас, я быстро. Вот тут поверну, закрыть бы надо. А это - завтра, все вроде и нормально, все хорошо... А ты иди, иди ближе. Высоты не боишься?
Передвигая себя, ногами, оставшимися внизу, но вот понадобились, осторожно, не от страха, а просто некогда следить за шагами-то, Витька подошел к тонкому стеклу. Ближе, ближе. Пока перед лицом не появилось матовое облачко его дыхания. Стер ладонью, чувствуя, как холод пространства дался под пальцы. Плавно положил ладони на стекло и засмеялся.
- Вижу. Нравится. Наверно, из мастеров ты, Витек. Да.
- Дядя Коля... Я ведь в высотках был, смотрел. Так почему здесь - так? Сердце болит. Дышать трудно, колет.
- Плохо тебе?
- Мне хорошо...
- Не знаю, парень, - Григорьич подошел и встал рядом. Смотрел на плоское море свинца, смазанное широкими полосами нестерпимого света, на поставленные в кажущемся беспорядке на дикий металл воды игрушечные кораблики и далеко-далеко торчащий черным согнутым пальцем плавкран с двумя крошками буксиров, кажется, слетит сейчас чайка и склюет, даже голода не утолив.
- Не знаю. То ли место такое вот. То ли мы с тобой - такие. Летом сюда часто народ идет, на экскурсии. Наташка водила, человека по два, по три. Так думаешь, у многих сердце болит? Э-э-э... Но, правда, тихие уходят. Как знаешь, когда в море прыгать, один рекорды ставит, другой для смеха кувыркается, но воды-то все нахлебавшись. Я понятно говорю?
- Что? А, да. Понятно, конечно...
- Если бы я, Витек, был правителем Земли, такие маяки-башни построил бы везде, по всей степи и вдоль моря. Пусть стоят.

Дальше