Р. Кийосаки (с)
Пила рычала и трещала во дворе,
кромсала, прочь отталкивала чурки,
слащавые, пока их ветерок голубил.
Те люди, вдаль взлянув, могли пересчитать
гор пятерицу, та за этой вдаль
в закатном солнце, далеко в Вермо`нте.
А пилка рык да вжик, да рык, да вжик,
то как по маслу, то изволь напрячься,
и всё путём: трудись, пока не ночь.
Ну, если день, могли б на полчаса,
уважив парня, отпустить его,
ему и так досталось, мог и отдохнуть бы.
Его сестра в переднике стояла рядом,
чуть молвив "Ужин..." В этот миг пила,
не то смекалку подключив к зубам,
мол пилы знают, что такое "ужин,
к руке мальчишеской поскок, мне показалось...
Он руку должен был убрать. Увы,
ничто не помешало встрече. Но рука!
Малой вначале горько хохотнул,
затем же он, придерживая руку,
шатнувшись, обернулся к этим,
то ли взывая к помощи, не то
стараясь жизнь в капели не растратить.
Тогда мальчиш увидел всё... Заматерел
порядком он, дабы понять,-- большой,
мужским трудом взрастал, хотя в душе
ребёнком оставался,-- дело швах.
"Ты не позволь отнять мне руку, слышь,
накажешь доктору, когда придёт, сестра!"
Да-с. Но рука совсем пропала.
Эфиром доктор усыпил его.
Он лёг-- и губы надувал, дыша.
А после... те хватились-- пульс пропал.
Дела... Прислушались,-- а сердце тише...
почти... чуток... молчок! остановилось.
Ну что поделаешь. А те, поскольку,
их много было, лишь один мертвец--
к делам своим оборотились снова.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
Out, Out
The buzz-saw snarled and rattled in the yard
And made dust and dropped stove-length sticks of wood,
Sweet-scented stuff when the breeze drew across it.
And from there those that lifted eyes could count
Five mountain ranges one behind the other
Under the sunset far into Vermont.
And the saw snarled and rattled, snarled and rattled,
As it ran light, or had to bear a load.
And nothing happened: day was all but done.
Call it a day, I wish they might have said
To please the boy by giving him the half hour
That a boy counts so much when saved from work.
His sister stood beside them in her apron
To tell them "Supper." At that word, the saw,
As if to prove saws knew what supper meant,
Leaped out at the boy's hand, or seemed to leap -
He must have given the hand. However it was,
Neither refused the meeting. But the hand!
The boy's first outcry was a rueful laugh,
As he swung toward them holding up the hand
Half in appeal, but half as if to keep
The life from spilling. Then the boy saw all -
Since he was old enough to know, big boy
Doing a man's work, though a child at heart -
He saw all spoiled. "Don't let him cut my hand off -
The doctor, when he comes. Don't let him, sister!"
So. But the hand was gone already.
The doctor put him in the dark of ether.
He lay and puffed his lips out with his breath.
And then - the watcher at his pulse took fright.
No one believed. They listened at his heart.
Little - less - nothing! - and that ended it.
No more to build on there. And they, since they
Were not the one dead, turned to their affairs.
Robert Frost
Певца сего любой в лесу слыхал,
сей птах средь лета, леса, мал,
пеньки-крепки`озвучивает вновь.
Мол листья суть стары, а для цветов
пик лета против мая --десятина,
мол лепестков опала свежина,
что груши, вишни осыпались ливнем
когда полудни жарили сполна;
Что цветопады злой распад пресёк,
мол, пыль шоссе уже покрыла всё.
Подобно прочим, мог бы он сластить,
не резать правду-матку, в чём он дока.
Без слов он вопрошает, как прожить,
коль для житься осталось мало прока?
перевод с английского Терджимана Кырымлы * золотоголовый дроздовый певун (Seiurus aurocapillus), см. на фото ,--прим.перев.
The Oven Bird*
There is a singer eveyone has heard,
Loud, a mid-summer and a mid-wood bird,
Who makes the solid tree trunks sound again.
He says that leaves are old and that for flowers
Mid-summer is to spring as one to ten.
He says the early petal-fall is past,
When pear and cherry bloom went down in showers
On sunny days a moment overcast;
And comes that other fall we name the fall.
He says the highway dust is over all.
The bird would cease and be as other birds
But that he knows in singing not to sing.
The question that he frames in all but words
Is what to make of a diminished thing.
Robert Frost
Как на ладони...
смысл ловушки:
в сужающийся
конус попал
влип-- и
всякое движение
вперёд просто
клинит сильней...
но где,
равно когда,
даже с кем,
впредь здесь никого
на равных нет с тобой... Равно? Врано?
Англ.выражение: Равняй?*
Язык или простой
импеданс? Педант-с? Не-
-вольный жест на
публику, нет? Что
не путём? Как
выбраться, на
ту сторону все
другие живут ась
вот видишь двух
докторов сзади,
знающим взором,
зондом в твой анус,
или в зад, или в низ,
сзади; эндо-
-скоп пока-
зывает всё, завершающееся
"типа изношенной внутренней трубой",
"старой", прозаически плохой, персональные
проблемы не катят, надо
резать, вырезать...
Мир-- это круглый, но
сдувающийся шар, сферический
кубик льда, бородатый
анекдот, увядание,
слабое эхо его
бышего эго, но он помнит,
иногда, своё прошлое, поминает
друзей, места, отблески,
толкует себе нежным,
рассудительным шёпотом,
однинок наконец.
Я был столь близок
к тебе, словно
выпростался и
коснулся тебя именно
котда ты отверну-
-лась и начала
храпеть столь непривлекательно,
нет, всё-таки
привлекательно, любимая,
любимая... но в этой
курьёзно раскалённой тьме, в этой
финальной пустоте ты, ты, ты
судишь, расслышь
хныканье за
речью, накатывающие
страхи когда я могу
покинуть своё, всё
утратить или, скорее, оболваниться
здесь до отупевшего,
вышибающего, взвывающего
эго, толков
без пользы, даже, в финале-- ни к с кем
толков и толков.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
* легальный наркотик, антидепрессант; Quait - General Information:
A benzodiazepine used as an anti-anxiety agent with few side effects. It also has hypnotic, anticonvulsant, and considerable sedative properties and has been proposed as a preanesthetic agent. [PubChem] ,см. по ссылке http://www.flexyx.com/Q/Quait.html ,-- прим. перев.
** http://en.wikipedia.org/wiki/Roto-Rooter ,прибор для чистки труб канализации, -- прим.перев.
Age
Most explicit--
the sense of trap
as a narrowing
cone one's got
stuck into and
any movement
forward simply
wedges once more--
but where
or quite when,
even with whom,
since now there is no one
quite with you--Quite? Quiet?
English expression: Quait?
Language of singular
impedance? A dance? An
involuntary gesture to
others not there? What's
wrong here? How
reach out to the
other side all
others live on as
now you see the
two doctors, behind
you, in mind's eye,
probe into your anus,
or ass, or bottom,
behind you, the roto-
rooter-like device
sees all up, concludes
"like a worn-out inner tube,"
"old," prose prolapsed, person's
problems won't do, must
cut into, cut out . . .
The world is a round but
diminishing ball, a spherical
ice cube, a dusty
joke, a fading,
faint echo of its
former self but remembers,
sometimes, its past, sees
friends, places, reflections,
talks to itself in a fond,
judgemental murmur,
alone at last.
I stood so close
to you I could have
reached out and
touched you just
as you turned
over and began to
snore not unattractively,
no, never less than
attractively, my love,
my love--but in this
curiously glowing dark, this
finite emptiness, you, you, you
are crucial, hear the
whimpering back of
the talk, the approaching
fears when I may
cease to be me, all
lost or rather lumped
here in a retrograded,
dislocating, imploding
self, a uselessness
talks, even if finally to no one,
talks and talks.
Robert Creeley
Мне снилось вчера,
что испуг вышел, что
прах пришёл, за ним --вода,
и женщины, мужчины, вместе
снова, всё было тихим
в тусклом лунном свете.
Пеан* такого терпенья...
смеётесь вы, вы-- надо мною,
только дни распростёрлись выше
мировой развеликой крыши,
трава, дерева и цветуща-
- я пора, без явной причины.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
* пеан, см. по ссылке http://mythology.sgu.ru/mythology/ant/linc_glossariy/pean.htm ,-- прим.перев.
For No Clear Reason
I dreamt last night
the fright was over, that
the dust came, and then water,
and women and men, together
again, and all was quiet
in the dim moon’s light.
A paean of such patience—
laughing, laughing at me,
and the days extend over
the earth’s great cover,
grass, trees, and flower-
ing season, for no clear reason.
Robert Creeley
Твёрдые спицы этого колеса
трогают местные язвы земли.
На Пото`маке лебеди-белые-
лодки-моторые-- грудью по сернистым волнам.
Выдры скользят и ныряют, зализываются;
еноты полощут своё мясо в протоке.
На пятаках площадей-- зелен-статуи едут, что либертадоры
Южной Америки, над множащейся порослью--
вилами ,копьями ,что ли, экваториального
задворка, который унаследует мир.
Избираемый, избранный... они пригодят сюда, блестящие что даймы*--
и погибают, взъерошенные, простые.
Не назовём их имён, и сроков их не упомянем--
круги за кругами, что кольца ствола...
нет, нам бы иной берег реки:
подальше-- гребень-усладу гор,
дальние хо`лмы с подси`нью, что девичьи веки.
Будто легчайший толчок приземлил нас туда бы,
где только гран отвращения тел наших,
лишних средь нови, вспять нас потащит.
перевод с английского Терджимана Кырымлы * "дайм"-- десятицентовая монета, он же (или 25-центовая?)-- "никель", -- прим.перев.
July in Washingtone
The stiff spokes of this wheel
touch the sore spots of the earth.
On the Potomac, swan-white
power launches keep breasting the sulphurous wave.
Otters slide and dive and slick back their hair,
raccoons clean their meat in the creek.
On the circles, green statues ride like South American
liberators above the breeding vegetation--
prongs and spearheads of some equatorial
backland that will inherit the globe.
The elect, the elected . . . they come here bright as dimes,
and die disheveled and soft.
We cannot name their names, or number their dates--
circle on circle, like rings on a tree--
but we wish the river had another shore,
some further range of delectable mountains,
distant hills powdered blue as a girl's eyelid.
It seems the least little shove would land us there,
that only the slightest repugnance of our bodies
we no longer control could drag us back.
Robert Lowell
ДЖЕЙН.
Ну, Гарри! я играть устала, может,
мы соберёмся у огня, а Баба
расскажет нам историю одну.
ГЭРИ:
Ну вот... ты, Баба дорогая наша!
Нам сказку расскажи! да что-нибудь пожутче.
Кровавое убийство.
ДЖЕЙН.
А то-- о призраке.
БАБУШКА:
Ах, так?!.. Не напугать бы вас... Недавно
я на ночь глядя рассказала вам
об огоньке, что на дворе церковном--
как вы дрожали, вспоминайте-ка,
когда сипуха крикнула в окно?
Идти в постельки не желали после.
ДЖЕЙН:
Что ж, Бабушка, и ты сама ведь тоже
перепугалась крика. Мы клянёмся,
на этот раз не убоимся.
БАБУШКА:
Ну ладно, детки, пусть. Да только
вы слышали все сказочки мои.
Припоминаю... Вы о том слыхали, как
контрабандист убил девицу в Пилле?
ГАРРИ:
Нет, никогда! не слышали ещё!
БАБУШКА.
Он ей отрезал голову, в конюшне.
А ну, припомните...
ГАРРИ.
Ах, Бабушка!
Ты не томи нас, расскажи скорей!
БАБУШКА:
Ребята, матушка вам прежде как-то
рассказывала о служанке нашей,
покойной ныне: та полола сад,
собак ласкала дядиных, в усадьбу
таскала уголь нам; зимою лютой
она с ослами управлялась ладно:
была то работёнка будь здоров,
скотов ленивых гнать по насту;
а мы кормили её досыта,
наш жаркий огонёк её сушил:
не брезговали мы бедной Молли.
ГАРРИ:
А, Молли близорукая, слыхал:
шахтёрка толстая и страшная.
БАБУШКА:
Уродливой была она, бедняжка!
С десятка ярдов не видать, кто там:
мужик иль баба; говорила так,
как лаял старый наш мастиф, хрипато.
Она и одевалась по-мужски,
в плаще и шапке старой управлялась.
Историю забавную припоминала:
вербовщики однажды к ним явились,
хотели её мужа взять на флот;
они спали вдвоём-- то было ночью;
она услышала, как банда заявилась,
поверх чепца начного натянула
шапчонку Джона; облачившись
в его одежду верхнюю, она
одна пред Капитаном показалась.
ДЖЕЙН:
Что, банда женщину на флот забрала?!
БАБУШКА:
Нет, шутка удалась ей; она затем
историю поведала округе,
с ослами странствовала по холмам
по многу миль. В любую непогоду,
в любую пору суток она ступала
вперёд упрямо, как её скоты,
снося и снег, и ветер и морозы;
а коль управиться не успевала,
домой не вороча`лась к ночи,
в конюшне засыпала с ними, где
тепло им было рядом вместе.
ГАРРИ:
Спала с ослами?!
БАБУШКА:
Да и любила их.
Несчастная, она была негодницей:
божи`лась, а ругалась как сапожник,
зато скотов тупых прилежно берегла,
не нагружала их сверх меры, скорее
себе поблажки не давала, баловала
безмолвных тварей этих, ведь они,
говаривала, хлеба не попросят.
Я не видала, чтоб она хлестала
по спинам их со зла, лишь погоняла...
не знала ведь, что мягкосердие её
погибели причиной станет! Некий
приятель хаживал поблизости. Мучил
ослов её, как будто наслаждаясь
жестокостью своей. Он был из тех,
кто контрабандою кормился. Та же,
когда они встечались ночью на тропе,
всё угрожала, что доложит, если
не прекратит он выходки свои.
Они... да, задирались вместе:
та угрожала дядьке-- огрызался он.
Она всё ж донесла. И как-то утром
её нашли в конюшне с горлом
от уха к уху перерезанным:
на коже голова её болталась.
ДЖЕЙН:
О, страсть, о страсть какая!
ГАРРИ:
Я надеюсь,
повесили мужчину?
БАБУШКА:
Был допрошен.
Улик не оказалось, никого,
кто б засвидетельствовал против. Значит,
его освободили. Только Бог
всевидящий преступника застиг,
убийство видел, знал в лицо злодея.
Который убежал, но всюду знал,
что длань карающая иже свыше,
нигде себе покоя не нашёл,
вина гнала его без устали повсюду:
дни, ночи, в одиночестве, на людях.
Затравленный, несчастный, он
страдал от крови, пролитой им; вечно
он слышал крики Молли убиенной;
её предсмертный хрип в ушах убийцы
звенел, как если б тот всегда
был на коленях перед жертвой, видел
лицо её он в снах и наяву.
Безлунными ночами будто в полдень
он чётко видел голову её,
назад откинутую и зиянье раны;
и наконец ,страдать невмоготу,
как только кара избавленьем стала,
он повинился сам в содеянном грехе,
на смерть согласен: столь ужасно, молвил,
жить с совестью нечистой!
ДЖЕЙН:
Был повешен?
БАБУШКА:
Повесили его, а после труп
ана`том расчленил для медицины.
Бедняга жалкий, ваши дяди приходили
смотреть его, сидящего во клетке.
Он был столь бледен, тощ, его глаза
пустыми виделись, в них страху было.
Говаривали, что ,похоже, он
не спал полжизни. Пред концом своим
он попросил молиться за народ,
присутствовавший у помоста,
а смерть свою он принял в страхе, что,
предостеречь от преступленья в силе,
но умер, уповая во Христе.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
* о "пресс-гэнгс" см. по ссылке: http://en.wikipedia.org/wiki/Impressment;
вербовщики, нарушая Конституцию, насильно забирали рекрутов для Военного Флота до самого поражения Наполеона Бонапарта в 1814-м году.
English Eclogues II - The Grandmother's Tale
JANE.
Harry! I'm tired of playing. We'll draw round
The fire, and Grandmamma perhaps will tell us
One of her stories.
HARRY.
Aye--dear Grandmamma!
A pretty story! something dismal now;
A bloody murder.
JANE.
Or about a ghost.
GRANDMOTHER.
Nay, nay, I should but frighten you. You know
The other night when I was telling you
About the light in the church-yard, how you trembled
Because the screech-owl hooted at the window,
And would not go to bed.
JANE.
Why Grandmamma
You said yourself you did not like to hear him.
Pray now! we wo'nt be frightened.
GRANDMOTHER.
Well, well, children!
But you've heard all my stories. Let me see,--
Did I never tell you how the smuggler murdered
The woman down at Pill?
HARRY.
No--never! never!
GRANDMOTHER.
Not how he cut her head off in the stable?
HARRY.
Oh--now! do tell us that!
GRANDMOTHER.
You must have heard
Your Mother, children! often tell of her.
She used to weed in the garden here, and worm
Your uncle's dogs, and serve the house with coal;
And glad enough she was in winter time
To drive her asses here! it was cold work
To follow the slow beasts thro' sleet and snow,
And here she found a comfortable meal
And a brave fire to thaw her, for poor Moll
Was always welcome.
HARRY.
Oh--'twas blear-eyed Moll
The collier woman,--a great ugly woman,
I've heard of her.
GRANDMOTHER.
Ugly enough poor soul!
At ten yards distance you could hardly tell
If it were man or woman, for her voice
Was rough as our old mastiff's, and she wore
A man's old coat and hat,--and then her face!
There was a merry story told of her,
How when the press-gang* came to take her husband
As they were both in bed, she heard them coming,
Drest John up in her night-cap, and herself
Put on his clothes and went before the Captain.
JANE.
And so they prest a woman!
GRANDMOTHER.
'Twas a trick
She dearly loved to tell, and all the country
Soon knew the jest, for she was used to travel
For miles around. All weathers and all hours
She crossed the hill, as hardy as her beasts,
Bearing the wind and rain and winter frosts,
And if she did not reach her home at night
She laid her down in the stable with her asses
And slept as sound as they did.
HARRY.
With her asses!
GRANDMOTHER.
Yes, and she loved her beasts. For tho' poor wretch
She was a terrible reprobate and swore
Like any trooper, she was always good
To the dumb creatures, never loaded them
Beyond their strength, and rather I believe
Would stint herself than let the poor beasts want,
Because, she said, they could not ask for food.
I never saw her stick fall heavier on them
Than just with its own weight. She little thought
This tender-heartedness would be her death!
There was a fellow who had oftentimes,
As if he took delight in cruelty.
Ill-used her Asses. He was one who lived
By smuggling, and, for she had often met him
Crossing the down at night, she threatened him,
If he tormented them again, to inform
Of his unlawful ways. Well--so it was--
'Twas what they both were born to, he provoked her,
She laid an information, and one morn
They found her in the stable, her throat cut
From ear to ear,'till the head only hung
Just by a bit of skin.
JANE.
Oh dear! oh dear!
HARRY.
I hope they hung the man!
GRANDMOTHER.
They took him up;
There was no proof, no one had seen the deed,
And he was set at liberty. But God
Whoss eye beholdeth all things, he had seen
The murder, and the murderer knew that God
Was witness to his crime. He fled the place,
But nowhere could he fly the avenging hand
Of heaven, but nowhere could the murderer rest,
A guilty conscience haunted him, by day,
By night, in company, in solitude,
Restless and wretched, did he bear upon him
The weight of blood; her cries were in his ears,
Her stifled groans as when he knelt upon her
Always he heard; always he saw her stand
Before his eyes; even in the dead of night
Distinctly seen as tho' in the broad sun,
She stood beside the murderer's bed and yawn'd
Her ghastly wound; till life itself became
A punishment at last he could not bear,
And he confess'd it all, and gave himself
To death, so terrible, he said, it was
To have a guilty conscience!
HARRY.
Was he hung then?
GRANDMOTHER.
Hung and anatomized. Poor wretched man,
Your uncles went to see him on his trial,
He was so pale, so thin, so hollow-eyed,
And such a horror in his meagre face,
They said he look'd like one who never slept.
He begg'd the prayers of all who saw his end
And met his death with fears that well might warn
From guilt, tho' not without a hope in Christ.
Robert Southey
Я видел солнечный шесток,
косой, к земле от неба:
по ней крутой пташонок скок,
столь миленький, тебе бы!
То вниз, то вверх, врастрёп, взапой,
всё по шесту, что в дым огнист;
глаза-- пожар, клюв золотой,
а перья-- аметист!
Итак, он пел: "Прощай! прощай!
Любовных грёз неверен рай.
Лугам недолго отцвести,
роса едва ли час искрит
Май-мёд, прости,
нам срок идти:
ведут пути!
Сей день святи!
перевод с английского Терджимана Кырымлы (глициния см. на фото, можете погуглить: она и сиреневой бывает, и розовой).
Glycine's Song
A sunny shaft did I behold,
From sky to earth it slanted:
And poised therein a bird so bold—
Sweet bird, thou wert enchanted!
He sank, he rose, he twinkled, he troll'd
Within that shaft of sunny mist;
His eyes of fire, his beak of gold,
All else of amethyst!
And thus he sang: 'Adieu! adieu!
Love's dreams prove seldom true.
The blossoms, they make no delay:
The sparking dew-drops will not stay.
Sweet month of May,
We must away;
Far, far away!
To-day! to-day!'
Robert Southey, 1774–1843
см. по ссылке биография автора: http://www.blupete.com/Literature/Biographies/Literary/Southey.htm ; стихи Роберта Сузи читайте по сслылке: http://www.poemhunter.com/robert-southey/ (на русском их пока нет в Сети! ура!!!)
