Снимок 1.

Черная дорога улеглась брошенной веревкой к подножию плавного холма. И на фоне рыжей травы, – цвет смягчен серым отсветом – красный автомобиль. Карпатый стоит, расслабленно, скрестив ноги, обтянутые джинсами, выпирая ширинкой, как всегда бывает – в такой позе, в таких джинсах (специально, что ли, так их шьют?). Чуть исподлобья глядит в объектив. Засвеченное лицо его – маска, руки ноют – сорвать и увидеть, кто там, за ней. И страшно. Глаза узкие – прорезями в картоне.

[ Читать дальше ]

Глава 12

Больно!

Витька дернулся, полез, сгибаясь, потереть ногу. И скривился, свистя воздухом сквозь зубы. По привычке, оказывается, потянулся – боль не в ноге. Скрученный наклоном бок заболел сильнее, запульсировал. Кожу кипятило.

Выпрямившись, упер взгляд перед собой: серо, черные жилочки, будто потерянные волосы развезли мокрой тряпкой. Слушая боль, просыпался. Или – приходил в себя.

Второй приступ боли прояснил сознание. Электричка. Перед глазами – пластиковая стена вагона, серая в черных прожилках. Мутное стекло окна холодит лентой пейзажа щеку и глаз. А с другой стороны – толстяк в драпе. Мрачно поглядывая, умащивает между собой и Витькой угловатый черный портфель. Тычет им в бок. И бок – болит.

[ Читать дальше ]

ГЛАВА 9[ Читать дальше ]

ГЛАВА 5

После ухода Витьки мастер не встал. Из темноты бесшумно пришел кот, неодобрительно посмотрел на хозяина и уселся на полу, обернув себя хвостом. Сироп времени капал и, казалось, секунда тянется в тонкую сахарную нитку, чтобы оторваться и кануть, лишь подталкиваемая следующей набухающей каплей. День за стенами без окон невнятно и однородно шумел. Через несколько минут коту надоело ждать, он стал тереться об ногу мастера, просительно мурлыча. Человек разлепил глаза: - Гулять, да? Умаялся, котище? Пойдем, выпущу. Трудно встал и прошел в темноту большого зала. Обернулся: - Ну? Ведь просился! Кот сидел на свету и умывался, пристально глядя на хозяина. Тот оперся рукой на стол, уронив какие-то бумаги. И бережно положил другую руку на грудь. - Ох, – голос его дрогнул, – лучше бы завтра… Вздохнул: - Ну, понял я, понял! Иди, а то не выпущу ведь, придется до вечера куковать. Кот, удовлетворясь, что послание дошло, потянулся, напряженно отведя назад одну лапу, вторую, и потрусил за хозяином. Мастер выпустил зверя в шум и неяркое осеннее солнце. Затворил тяжелую дверь и щелкнул замком.

[ Читать дальше ]

Сумрачный подвальчик, мягкие диваны, почти домашний уют кабинетика, задернутого тяжелой шторой. Запах кофе – такой сильный и обволакивающий, что, казалось, в нем можно утонуть. И почему-то, усыпляющий. С густым правильным кофе и крошечными пирожными очень хорошо пошел какой-то ликер. Спать расхотелось, и все больше хотелось чего-то еще.

[ Читать дальше ]

Следующие три часа Витька сидел, иногда ерзая - с разрешения, - чтобы размять затекшие ноги; слушал и рассказывал анекдоты; выяснил, что темные кудри мастера изрядно поредели на макушке; пересчтиал все белые квадраты и круги на потолке; поражался и поражался... (А вы знаете, что человек, нарисовавший знаменитого Чужого, делает тату-рисунки, и любой желающий с деньгами может заказать себе авторского монстра на все бедро или спину? Оказывается, вы можете оставить тату в наследство кому захотите, и тогда кусок вашей разрисованной кожи будет висеть в рамочке на стене у наследников).

Потом они сделали перерыв на кофе и покурили.

[ Читать дальше ]

В душном метро Витьку морозило. А поднимаясь по лестнице навстречу ночной свежести бабьего лета, он вспотел. В запасе было еще полчаса и пришлось бродить от одного киоска к другому, изображая заждавшегося любовника под взглядом ночного мента. Боясь расспросов не вовремя, Витька купил несвежих гвоздик в золоченом целлофанчике. Конспирация подействовала - милиционер потерял к нему интерес.

В двадцать три ноль четыре Витька вышел из стеклянной двери, выравнял дыхание, и на ватных ногах двинулся к темным домам. Гвоздики полетели в урну.

[ Читать дальше ]

  Солнце уже сваливалось за щеточку трав на холме, что за яшиным центром, но Витька все равно полез вверх по узкой тропинке. Камеру повесил на шею и прижимал рукой, чтоб не болталась, не стукала. Лез к ветру и в уходящий свет, понимая, что снять живую зеленую воду не сможет, совсем внизу стемнело. Но лез.
  Иногда, спохватываясь, пытался обдумать, что делать дальше? Получается, в плен его взяли? Вот так запросто, паспорт в чужом сейфе и оставайся, мастер, иди на побегушки к местному царьку. Но мысли не думались, ветер выдувал их из-под перепутанных волос, потому что посмотреть сверху на воду казалось очень важным, самым-самым важным. Да и кого спасать? Наташку, что украла его вещи и теперь смотрела, не видя, равнодушная ко всему, кроме своего повелителя и его водки? Себя? Ну, себя-то несложно. Уйти пешком завтра на маяк, попросить Николая Григорьича отвезти в город и сдаться там в милицию - потерян паспорт, украли деньги. Сколько их там было-то, денег. И уже всерьез отправить письмецо Степке, он вышлет. Или приедет.
  Но как же вода? За те два дня без фотоаппарата Витька вдруг понял, что был дураком, надо было не выпускать из рук - снимать и снимать. И не отвлекаться ни на что. А с другой стороны, что же, картинки важнее людей?
  Наверху встал на самом краю. Смотрел вниз, в почти черный провал, окаймленный неровными челюстями каменных грядок в воде, и видел, как вспыхивают, горя изнутри, бешеные кольца зелени, как светом рисуются завитки пены. От того, что видно было плохо, казалось, вода шипела громче, у самых ушей, а может быть поменял направление ветер и уже не завывал в щелях каменного лабиринта.
  Витька открыл камеру и сделал несколько снимков. Просто так, зная - не получатся. Не удержался просто. И пошел в сумеречный лабиринт. Уже знал, не пойдет на маяк. Успеется. Побудет несколько дней, и в самом деле, потянет резину, послушает Яшину философию. И будет снимать и снимать, все подряд. Надо только отстраниться от всего, молчать, не вникать. Уходить утром, одному, на весь день, чтоб только воздух, свет и камера. А когда Яша поймет, что не сгодился ему фотограф, как-нибудь договорятся.
  И на выходе, щурясь на никак не уходящее солнце, споткнулся глазами и мыслями о скорченную на валуне фигурку. Покраснел жарко, поняв, что о Ваське забыл совсем. И, решая свою судьбу, не думал о том, что было обещано малому и скреплено пожатием измазанных кровью рук.
  Васька не встал,только глянул и снова опустил голову. Витька присел рядом.
  - Ты меня так и ждал?
  - Ну да. Да ты же недолго. Я думал, еще посижу, пока солнце, и пойду, если ты там ночевать...
  - Не хочу я там ночевать.
  Васька помолчал. Сказал неловко:
  - К нам нельзя вот. Мамка ругается, Машута теперь на ней. И я ушел на весь день почти, не помогаю.
  - А мне адрес дали, сказали там переночую. В селе. Дом тридцать два на главной.
  Васька повеселел.
  - Так не уедешь? Ты правда, останешься еще?
  - Да.
  - Ну пойдем, пойдем я отведу тебя. Я знаю, где это. А тетя Лариса, она ничего так. Пирожки у ней вкусные. Одна живет щас.

Дальше

                                                            .9. Вблизи Касселя, у ответвления Фрицлар-Запад Петер попросил друга ненадолго возвратиться во Франкенберг. Он желал ещё раз свидеться с аптекаршей. -- Туда и сюда,-- вздохнул Августин,-- одна нога здесь, другая там, иначе... впредь будет все по-моему. Они медленно покатили назад. "Мерседес" хрипел, но не чадил. -- Как там было с Альбертиной? рассказывай дальше. Итак, ты очутился в лавке Анди. -- Я тайком выгдялывал из-под стойки с платьем. Анди кивал ей. Альбертина просто взирала на него. Я любовался ею. Он пальцем перебирала платья-- и столкнулась с Катариной. Катарина прижала меня к полке с сорочками. -- Что за переполох?-- спросила Катарина. Она разыгрывала возмущение.-- Оставь в покое молодого человека! -- Эта вовсе здесь ни к месту,-- сказала Катарина пугливому Анди, который нервно рылся в выдвижном ящике. -- Не заморачивайся чужими проблемами, моя милая детка,--сказала Альбертина, примеряя к груди платья, испытывала ткани.-- Меня несколько заботит твоя фигура. На самом деле ты не стройна. Катарина бросилась на неё. -- Повтори, что сказала, гордячка... Неряха! -- Ах, боженька, повторения твоей проблеме ни к чему. Она повесила платья на стойку. -- Впрчем, я зовусь Альбертиной. Она улыбнулась мне. Я ковырял пальцем в собачьем ухе. Катарина ни с того ни с сего расхохоталась-- и закашлялась. -- Ну и штучка,-- пропыхтела она. Она внезапно протянула руку Альбертине. -- Я Катарина. Однажды пасхальным утром в одном пансионе в Андалузии услышала я, как постоялицы чудесными их голосами кликали горничную. Это имя парило во всём доме, столь красиво, столь светлым утром. Оно прикипело к сердцу моему. Я отставила своё старое имя. Впредь не Ильзе. Нет. Катарина. -- А я,-- ликовала Альбертина,-- ... угадай, как я раньше звалась?! -- Выглядишь как Дагмар. -- Нет. -- Ангелика? -- Нет. -- Мехтхильд? -- Нет. Уте! И ничего впридачу. Обе дамы крепко обнялись. Сомкнувшись, они кружили, натыкаясь на стойки. Я смеялся. Анди за компанию озабоченно улыбался, ради поощрения привлекательной клиентки. Дамы, прыская, оправили свои платья. -- Выпьем по такому случаю,-- предложила Альбертина. Анди состроил мину. Снова ничего, подумал он. -- Приглашаю вас. Она посмитрела на меня. Катарина потянула меня за рукав от прилавка. -- Твой пёс! Анди высоко поднял его. Катарина зажала жёсткую игрушку подмышкой. -- Вот как я познакомился с Катариной. -- А теперь ты взираешь на юг, на Франкенберг? -- Я взираю на опыт к теории. Злобными кажутся мне мыслители, которые важничают. -- Тогда, прошу, прочти мне что-нибудь красивое. -- И впрямь, Августин? Итак, ладно. Августин поскорее припарковался. Петер достал из чемодана Ханса Хенни Йаанна (http://de.wikipedia.org/wiki/Hans_Henny_Jahnn ,немецкий писатель, реставратор, музыкант,-- прим.перев.)   "Чей конь первым заржет новому солнцу, тому стать выборным царём. Был у Дария конюх. Обарис. Когда семеро разошлись, ему молвил Дарий, о том, что меж ними решено было, измысливая свою речь изо лжи и правды:"Коль ты умный человек, коим всегда притворялся, что тебе ещё надо доказать, то устрой так, чтоб Мы, а не кто иной, обрели чин. Обарис ответствовал: "Коль это, о Господин, разумению моему под силу, то ты останешься доволен мною, будь спокоен. Разумение надёт путь ко средству. Время года не против затеи". Нетерпеливо обрушился на него Дарий со следующими словами: "Коль ведомо тебе средство, то примени его, да не медли, иначе с утром придёт разочарование". Как только минула ночь, потянулись ожидавшие вон, сопровождаемые своими ближайшими друзьями, которые считали своим правом выйти и устроиться пораньше, до восхода. Конь Дария был влеком под уздцы Обарисом. Одну руку прятал конюх во складках своих штанов. Когда на него падал чужой взгляд, Обарис вынимал руку и трогал ладонью ноздри жеребца. Тот пару раз старательно втянул воздух, воздел затем голову-- и начал радостно, томительно ржать, как полагали, восходящему солнцу. Вот так было решено, что сыну Гистаспа стать царём. Обарис ржанье вызвал тем, что в конюшне сунул руку во влагалище кобыле, а на месте сбора натёр слизью ноздри жеребца, который, отчётливо распознав милый запах, голосом своим пожелал приветить невидимую возлюбленную". -- Ты думаешь об Альбертине? -- Она, собственно, слишком стара. Зачем закрывать глаза на это? -- Только вперёд. -- Возбуждённое животное в рассветных сумерках... -- Дальше, прошу. Что ты намыслил сделать? -- Мы могди бы прихватить инструмент--и вечером завалить в кабак. И мы без тебя обойдёмся. -- Чтоб я не смеялся. -- Представляю себе, подвальное окно на заднем дворе перегорожено поперечной штангой. Я кладу на землю домкрат, давлю на него-- и штанга разлетается вдребезги. Шум по всему двору. Я потею--и сразу же иду за стойку чтоб испиить минералки. Съедаю бутерброд с ветчиной, вдобавок-- крутое яйцо, и осматриваю тихое помещение, в котором я часто напрасно одидал дам. Под прилавком стоят пивные бокалы и рюмки с монетной мелочью. Я вытаскиваю выдвижные ящики. Ложкой могу взломать музыкальный автомат. Там многим не поживишься. Эта публика скупится на музыку. "Флиппер" ("дельфин", кассу?-- прим.перев.) могу взломать двумя отвёртками. Всё нет оказии. -- Что было с Альбертиной, дитя человеческое? -- Мы минули арку ворот-- и ступили на скупо освещённый, вымощенный досками путь, который вёл к лестнице. Здесь цветной расстрелял гражданского проверяющего. Гамбиец, которого разыскивали за торговлю наркотиками, он нелегально жил в ФРГ. С ножом он преследовал другого -- и был задержан полицией. "Полиция, не двигаться, стоять!"-- крикнули они, и несколько раз повторили то же требование по английски. Однако, он молниегосно вывернулся-- и ткнул одного из сотрудников ножом. Тот стрелял холостыми. -- Хватит об этом. Итак, что случилось? -- Стены дома были исчёрканы рисунками. В самом низу дети писали поверх них свои каракули и карикатуры. В углу-- потрёпанный автомобиль, обрызган множеством красок. Посреди, из множеством трав и овощей засаженной грядки, высился могучий каменный клык. Пара влюблённых в интимных обьятьях. Я было сроднился с этим двором. -- У лестницы,-- молвил Августин,-- которая ведёт к кабаку, я однажды оставил Эльвиру. Долгой верёвкой она была привязана к перилам так, чтом могла немного ходить взад и вперёд. От дождя её хранил навес, который был загромождён ящиками из-под минеральной воды и кальвадоса. Седло было снято, на спину её наброшена шертсяная попона. -- Итак. Фридрих приветстовал нас и признательно взглянул на Альбертину. Я был польщён. Августин стонал. Картины мелькали, проносились в его воображении. Тихие аудитории, бесконечные книжные полки, поля. Его глаза крепко присосались к густым, чёрным следам, которые уводили в сторону. Некоторые столы были заняты. Здесь и там-- приборы да салфетки. Одна парочка сидела наизготове у только что доставленного им спагетти. Они судорожно пытались не втыкать свои вилки одновременно в общую салатницу. -- Что случилось? Договаривай наконец. перевод с немецкого Терджимана Кырымлы