Страницы памяти. Билаш, Вышеславский

Анатолий Мозжухин

1961. Так уж случилось.

Так уж случилось, что с раннего детства я любил кино. Заканчивая учебу в школе, я мечтал стать кинорежиссером. Написал в Москву во Всесоюзный институт кинематографии (ВГИК) письмо с просьбой прислать условия поступления. Ответ обескуражил. До подачи заявления требовалось представить работы, характеризующие творческий потенциал личности: рассказы, стихи, сценарии, фотографии, кинофильмы, рисунки, публикации, сведения об участии в мероприятиях, относящихся к искусству, конкурсах, наградах… Не все это, конечно, а что есть. Но я был к этому не готов, у меня ничего не было, только мечта, и та рухнула.

Мама устроила мне встречу с братом своей сотрудницы Константином Масиком, который уже два года учился в Горьковском институте инженеров водного транспорта (ГИИВТ). И он, рассказав мне какой у них замечательный институт, уговорил поступать в него. Так я поступил на судомеханический факультет, на котором учился и он. Через два года тяжело заболела мама, я вернулся в Киев, начал работать, и заканчивал уже КПИ.

В 1961 году, работая в ИЭС им. Е.О.Патона, я убедил начальство в необходимости создания в институте любительской киностудии для съемки технологических процессов и достижений. Меня поддержали.  

Первые кадры

Уговорил профком купить кинокамеру, осветители, бачки для проявки пленки. Администрация тоже пошла навстречу и выделила нам комнату, что тогда в условиях острейшего дефицита производственных площадей было для неё очень сложно. В студии было около 50 человек и специализация: режиссеры, сценаристы, операторы, осветители и даже актеры. Мы сняли ряд фильмов, в том числе документальный «На охоте», с участием заядлого охотника Владимира Евгеньевича Патона, брата нашего директора Б.Е.Патона. Был и игровой фильм «Телефон», с юмористическим сюжетом. Фильм «Подводники на Черном» рассказывал о подготовке подводных спортсменов, которые нужны были нам для подводной сварки и киносъемки. Проблема была в дефиците кинопленки. Помогал «доставать» зам. Директора Института индивидуальный кинолюбитель академик Д.А.Дудко, снимавший до этого даже бытовые сцены в командировках. Так однажды в 50-х годах он был в командировке с Борисом Евгеньевичем Патоном, с которым жил в многоместном (!) номере, где заснял БЕ в трусах, застилающего постель. В кадре было не менее 5 кроватей.  Эту уникальную пленку он передал мне в архив нашей киностудии. Этот бесценный материал я так бережно хранил, что не знаю где он сейчас.

Тогда же на общеакадемической комсомольской конференции, на которой был сам Александр Владимирович Палладин – Президент Академии, я выступил с речью, в которой призвал создать во всех институтах любительские киностудии для подготовки кинолюбителей для съемки производственных процессов и исторических моментов общественной жизни институтов, включая отдых, спорт и пр. Это было неожиданно ново и принято с интересом. Палладин тоже поддержал меня.

На конференции, как оказалось, присутствовали и представители украинской кинодокументалистики, которые неожиданно предложили сотрудничество.

  Совершенно случайно в том же 1961 году я наткнулся в самой популярной у киевлян газете «Вечерний Киев» на объявление о собрании работников кинематографа и прессы. В нем было написано, что вход свободный. У меня было много претензий к украинскому кино, и я не мог не пойти.

Я помню все до малейших подробностей, потому что в моей жизни это было крупным событием. Попасть на встречу ведущих украинских работников кинематографа и прессы и выступить там с разгромной речью было неслыханной и незабываемой дерзостью.

Помню, как неловко я себя чувствовал на том собрании, где важные кинорежиссеры и руководители киностудии им. А. П. Довженко уговаривали журналистов рекламировать их бездарные фильмы. Я не выдержал, когда председательствовавший на собрании кинорежиссер Тимофей Левчук посетовал, что выступают только представители Ромео, имея в виду киношников, а представители Джульетты-прессы отмалчиваются, – так любви не будет. Сам не знаю, как я поднял руку. Первое, что я сказал с трибуны, после того как меня попросили представиться для протокола, ошарашило всех. Я сказал, что я выступаю не от Ромео и не от Джульетты, а от породивших их Монтекки и Капулетти, то есть от народа. Я был самым молодым в зале. Проснулись все, даже дремавшая в первом ряду старая большевичка Вишневская, встречавшаяся с Лениным.

  В первой части этого неожиданного в первую очередь для меня самого выступления я показал бессмысленность потуг кинематографистов даже с помощью печатной рекламы затащить зрителей на фильмы студии Довженко. Причина – низкое качество их сценариев, режиссуры, актерского исполнения и полное незнание жизни тружеников на производстве. Люди уходят из зала, не досмотрев фильмы даже до середины, настолько неправдоподобно и неинтересно то, что им показывают. Я привел примеры совершенно нелепых эпизодов из фильмов других студий, в том числе Студии им. Горького. Я напомнил эпизод из фильма «Екатерина Воронина», где показали «соцсоревнование» двух крановщиков, посмотреть на которое сбежались, бросив свои рабочие места, все работники порта. – «Та за кого болеешь?» - «А ты за кого?». Это что футбольный матч или бокс? Авторы фильма не имели ни малейшего представления о том, что такое соцсоревнование (нередко формальность или профанация и показуха), не говоря уже о производственной дисциплине и о том, что на производстве часто не хватает вагонов, и некуда выгружать грузы. В этих условиях требовать увеличения скорости разгрузки противоречит плановой организации труда. Соревнования портальных крановщиков выглядело настолько нелепым, что зрители сказали - это же полнейший дурдом!

Я спросил, как могло случиться, что в огромной армии сценаристов, режиссеров, операторов, редакторов, актеров, осветителей, монтажников, администраторов и многих других не нашлось ни одного человека (!), который сказал бы: так делать нельзя, – это неправда, это халтура.

Потом с не меньшей уверенностью я говорил собравшимся, что за бортом их внимания остается главная черта двадцатого века – научно-технический прогресс. И неоспоримо, что его творцы – люди науки и техники – должны занять соответствующее место и в произведениях искусства. В поддержку этой мысли я привел высказывание поэта П. Г. Антокольского о том, что литераторы, которые не просиживали бессонные ночи, пытаясь постичь тайны атомного ядра, предпочитают плестись в арьергарде современной жизни.

На этом совещании, как я потом узнал, присутствовал и поэт Леонид Николаевич Вышеславский, главный редактор журнала «Советская Украина», который позже по его инициативе в 1963 году был переименован и стал называться «Радуга». Вышеславский искал меня в перерыве, но не нашел, т. к. неизвестный мне молодой человек, немного старше меня, зажал меня в углу и буквально пытал, заставляя ответить на вопрос: как композиторам отображать научно-технический прогресс. На что я ответил, что не знаю «как», ввиду использования в этом великом жанре искусства абстрактного сочетания звуков, вызывающих различный отклик чувств. Но парень был очень настойчив, проявляя искренний интерес к моему мнению. Меня это удивило, но я ничего не придумал кроме как, видимо, поиска соответствующего сопровождения сюжетной основы, подобно тому, как в музыке отражают добро и зло. Он согласился с тем, что это бывает нелегко, и неожиданно затронул выступления, сказав, что кроме меня никто ничего путного не сказал. Заодно заметил, что его учитель композитор и профессор консерватории Данькевич любит выступать, говорит много, увлекательно, а закончит, и думаешь: о чем он говорил? И сравнил его выступления с надутым шаром, который лопнул, не оставив ничего. При этом сделал глубокий вдох и выдохнул, как бы надувая шар. При этом развел руками – пусто! Он отпустил меня, только когда нас пригласили обратно в зал.

К моему удивлению, все выступавшие после набросились на меня, критикуя, кто как мог. Председательствовавшие Левчук и Левада время от времени переговаривались, недовольные поворотом событий.

После совещания показали премьеру фильма студии Довженко «Роман и Франческа». Перед показом нам представили творческую группу, в составе которой был режиссер-постановщик Владимир Денисенко, актеры Павло Морозенко, Николай Рушковский, и композитор Александр Билаш – им оказался тот самый парень, пытавший меня в перерыве. Тогда еще никто не знал, что он станет знаменитым композитором и даже Председателем Союза композиторов Украины.

Фильм понравился и был тепло принят. Это была несомненная заслуга режиссера Денисенко, мелодичных песен композитора Билаша в исполнении Людмилы Гурченко (Франческа) и безупречной игры Николая Рушковского. Примечательно, что фильм вышел в двух вариантах на украинском и русском языках, в том числе и песни. В украинском Гурченко пела "Мала я човен і море, мала коханого я..." В русском варианте: "Были и лодка и море, был и любимый со мной..." 

Много лет спустя Вышеславский сказал мне у себя дома:

– «А знаете, когда я почувствовал себя впервые «стариком»? Когда услышал юношу, громящего авторитеты. Мне тогда было сорок с чем-то… и говорил он с такой страстью, с такой убежденностью о том, что именно научно-технический прогресс является главной позитивной чертой нашего времени. Доказывал полному залу маститых работников кино и прессы, что главными героями всех их произведений должны быть люди науки… Это было во время глупой дискуссии о физиках и лириках. Их противопоставляли, сталкивали. А этот еще совсем молодой человек уже видел в науке поэзию». 

Меня трясло как в лихорадке. Он настороженно расширил глаза, глядя на меня, и тогда, опережая его вопрос – «что со мной?», я сам спросил:

– «Это было в 1961 году? В президиуме сидели Тимофей Левчук и Александр Левада, а после заседания показали фильм «Роман и Франческа» Владимира Денисенко?».

– «Вы тоже там были?», – удивился он.

– «Я, кажется тот, о ком вы говорите, тот юный нахал».

– «Просто мистика какая-то! Это Провидение привело вас ко мне! Я ведь вас тогда искал в перерыве, но не нашел».

ЛН по-видимому были приятны эти воспоминания, он подозрительно улыбался чему-то известному только ему.

– «Помните, какой была реакция зала?» – неожиданно спросил он, явно желая уже не проверить меня, а скорее чем-то удивить. Я ответил, что, конечно, помню, как все обрушились на меня, забыв, зачем пришли в этот зал. Но аргументированных серьезных возражений я не заметил. Самое «умное» из сказанного было: «а як же той вчитель, що навчив і виховав вашого вченого, він що тепер другорядна людина, яка не заслуговує бути відображеною у творах мистецтва?». Но вы же понимаете, что я к этому не призывал.

– «Вы сорвали мероприятие!» – сказал он твердо, как отрезал. И лицо его при этом было строгое, абсолютно серьезное. Подождал чуть, упиваясь моею растерянностью и торжествуя, довольный достигнутым эффектом. Потом неожиданно хитро улыбнулся и продолжил:

– «Сорвали мероприятие инициаторам от кино. Но… спасли прессу. Вы бросили им… спасательный круг. Вступив с вами в полемику, журналисты лукавили. Они уклонились таким образом от темы собрания, и это уже не выглядело с их стороны явным саботажем обсуждения рекламы кино. После вашего выступления о рекламе речи быть уже не могло».

– «Когда вскоре после этого собрания вышел фильм «Девять дней одного года», я опять вспомнил ваше выступление и подумал: не дошло ли оно до Москвы, или не добрались ли вы сами до авторов фильма Габриловича и Ромма. Уж больно все в этом фильме было, как вы хотели». Он произнес это с удовольствием, понимая какое впечатление произведут на меня его слова.

Разве можно это забыть?