Праздник Введение во Храм Пресвятой Богородицы. О чем он? Тема его простая: маленькую девочку родители приводят во храм Иерусалимский. Ничего необычного, в то время так поступали многие, это было общепринятым обычаем. Ибо привести в Храм — это значит жизнь ввести в соприкосновение с Богом, дать жизни конечную цель и назначение, осветить ее изнутри светом высшего опыта.

Но вот, повествует церковная служба этого дня, вводят ее туда, куда  никто, кроме священников, не смел входить, вводят в место, называемое «святое святых», в таинственную, священную глубину храма. Имя этой девочки — Мария. Это будущая мать Иисуса Христа, т. е. та, через которую, верят христиане, сам Бог приходит в мир, к людям, чтобы разделить их жизнь и раскрыть божественное ее содержание.

Что это — сказки? Или тут что-то поведано и раскрыто, о чем иначе, в простых человеческих словах может быть и не скажешь, то, что прямо, непосредственно относится и к нашей жизни?

Вот был этот благолепный, тяжелый храм — слава Иерусалима. И веками люди верили, что только в нем, за тяжелыми стенами может человек соприкоснуться с Богом. Но священник взял Марию и ввел ее в самое священное место, и мы и сейчас поем: «пречистый Храм Спасов вводится в храм Господень». А потом, Христос сказал: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его». Евангелист прибавляет: «а Он говорил о храме тела Своего».

Смысл всех этих событий, всех этих слов, всех этих воспоминаний прост: отныне храмом становится человек, отныне не камни и не алтари, а человек — его душа, его тело и вся его жизнь — вот священный и божественный центр мира, вот его «святое святых». Один храм — живой и человеческий — входит в другой, каменный, материальный, и изнутри завершает его смысл и назначение.

Перемещается центр религии, более того — перемещается центр тяжести жизни. В мир входит учение, не ставящее ничего выше человека, ибо Сам Бог принимает человеческий образ, чтобы явить, что назначение человека, призвание его — божественное. С этого момента начинается свобода человека. Нет ничего над ним, ибо сам мир для него — дар Божий, данный ему для исполнения божественной судьбы своей.

С тех пор, что вошла Дева Мария в «святое святых», сама жизнь стала храмом. И когда празднуем мы праздник Введения во Храм, мы празднуем этот божественный смысл человека, высоту и свет его призвания. Их не стереть, не выкорчевать из человеческой памяти.

***

Можно без преувеличения сказать, что церковное почитание Девы Марии,  Божьей Матери, выросло, как дерево из семени, из созерцания Ее у яслей, вВифлееме, в ту для христиан единственную по своему значению ночь, когда родился  Иисус Христос, когда образ Матери с Младенцем на руках стал — и навсегда остался — главным, самым глубоким, самым радостным образцом нашей веры, нашей надежды, нашей любви… Иначе говоря, все праздники, все молитвы,  вся любовь, направленные на Божью Матерь, укоренены в празднике  Рождества Христова.

В древности, когда еще не развился церковный календарь, единственным  праздником в честь Девы Марии был второй день Рождества — 26-го декабря, день, который и доныне называется «Собором (то есть собранием) в честь  Пресвятой Богородицы». Именно в праздновании христианской Церковью  Рождества Христова, то есть в молитвах и песнопениях этого дня, находим  мы самый глубокий пласт богородичной темы, присущей христианской вере,  то есть нашего отношения к Марии, нашего восприятия как Ее образа, Ее  личности, так и места Ее в нашей религиозной жизни.

Одна тема, один мотив красной нитью проходит через все празднования  Рождества Христова: это переживание Матери Христовой как дара мира, дара человечества, и значит — нашего дара приходящему в мир, к человеку Бога.

«Что принесем Тебе, Христе», — спрашивает одна из  рождественских молитв. И отвечает так (я привожу молитву эту в ее  русской, а не церковнославянской форме): «Все, сотворенное Тобою,  встретило Тебя своими дарами. Небо дарит Тебе звезду, ангелы — пение,  волхвы — приношения, пастухи — свою радость, земля — пещеру, пустыня —  ясли. Мы же, люди, приносим в дар Тебе Матерь-Деву…»

В чем глубокий смысл этого удивительного песнопения? Да в том,  конечно, что мир, что все творение не только жаждут соединения с Богом,  не только ждут Его пришествия к нам, но и готовят эту встречу, так что  именно встреча Бога с человеком, свободная и любовная, составляет самую сердцевину христианской веры.

Для современного слуха, высушенного, вылущенного поверхностной  рассудочностью, слова о небе, приносящем приходящему в мир Богу —  звезду, или о земле, приносящей Ему пещеру и ясли, звучат всего лишь как поэтические метафоры, как поэзия, не имеющая, «как известно каждому»,  никакого «объективного» значения, никакого отношения к реальности. Чего  наше рассудочное сознание не вмещает, так это того как раз, что именно поэзии, и может быть только ей, дано видеть, слышать и нам передавать и  являть глубокий смысл, лучше сказать, глубину всякого явления, всякой  реальности, ту подспудную их силу и правду, которая скрыта от маленького, самодовольного, одной лишь внешностью вещей занятого  рассудка.

Небо, в дар Христу приносящее звезду! Что это значит, как не то, что  все в мире, и прежде всего сам мир в своей целостности и гармонии, в  самой своей природности, как бы предназначен, предопределен к явлению в  нем высшего смысла, что сам мир не случаен, не бессмысленен, а наоборот: мир — и символ, и желание, и ожидание Бога.

«Небеса поведают славу Божию!» Это знает поэзия, это знает вера. И  потому в Рождестве Христовом поэзия и вера видят не только пришествие  Христа, но и встречное движение к Нему мира: звезда, пустыня, пещера, ясли. Ангелы, пастухи, волхвы. И, как лучезарная сердцевина, как  скрещение и полнота всех этих движений, — Мария, лучший, самый  прекрасный плод, божественный цветок мироздания.

Ты даешь нам по любви Твоей Сына Твоего — как бы говорит вера Богу.  Мы, в нашей любви, даем тебе Марию, Деву-Мать, чтобы Сын Божий мог стать Сыном Человеческим, быть одним из нас, и нас в себе соединить с Богом. В лице Марии совершается как бы брак Бога с миром, исполнение их взаимной любви.

Говорит Евангелие: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего единородного…» Отвечает Церковь: «Так возлюбил мир Бога, что отдал Ему ту, в чьей  красоте и чистоте раскрывается глубинный смысл, глубинное содержание  мира…» И потому, прежде чем начинает узнавать вера в Марии — Мать и заступницу, прежде, чем находит свою полноту почитания Ее в бесчисленных молитвах, праздниках, изображениях, до всего этого, как основание и  источник всего этого, — явлена нам Божественная полнота. Божественная  красота той ночи, и в самом сердце Ее ослепительный свет, исходящий от  образа Матери с Младенцем на руках.

Все то, что распалось в грехе, злобе, гордости человеческой, — снова  соединено: небо и земля, Бог и человек, природа и дух. Мир становится  хвалой, слова — любовью и песнью, материя — даром, природа — яслями. Та любовь, которой Бог извечно возлюбил мир и та любовь, которой, на  последней глубине своей, извечно любит мир Бога, соединились и  исполнились и воцарились в этом образе, в образе, которого никто и  никогда не смог выкорчевать из человеческой памяти, из человеческого  сознания.

Вглядываясь в этот образ, радуясь ему, мы вглядываемся в единственный подлинный образ мира, жизни и человека. И, ублажая Матерь Деву,  радуемся прежде всего тому, что в ней раскрылось о нас самих, о Божественной глубине, красоте, мудрости и свете мира, когда он  воссоединяется с сотворившим и любящим его Богом.

***

В мире страшно и пусто. Одиноко. И бесконечно трудно жить. И потому  так много людей ищут только того, как бы уйти от этой лжи, от этой  безрадостной жизни, и погружаются — кто в беспробудное пьянство, кто — в попытки обмануть обманщиков, выцарапать у них хоть долю самого  простого, животного счастья, кто — в беспредметные мечтания. Но все это  всегда, рано или поздно, оказывается тупиком, и только еще более  страшным становится пробуждение и насильный возврат к постылой лямке.

Не случайно, какую бы область жизни мы ни взяли, каждая в наши дни  стала «проблемой». Проблема общества. Проблема труда. Проблема пола.  Проблема женщины. Проблема счастья… И стало все это проблемой потому, конечно, что, с одной стороны, готовые ответы и предписания, даваемые  казенной пропагандой, уже давно развенчаны, обличены в своей лжи и  пустоте, перестали быть ответами, и потому, с другой стороны, что иных ответов нет, и мы так часто не знаем — где и как их искать. И воцаряются в нашем сознании пустота и цинизм, и вот их-то и хотим мы заглушить, от них бежать.

Многие в наши дни начинают смутно сознавать, что подлинные ответы  невозможны, если не прорвется человек к высшему и вечному, не обретет  веры.

Но ведь и в Бога можно верить по-разному. Ведь и вера может быть тоже только уходом, только бегством, своего рода психологическим опьянением, то есть вера может быть псевдо-верой, или ложной верой. Увы, и во имя веры, во имя Бога можно ненавидеть и творить зло, разрушать, а не  созидать. И не говорил ли сам Христос, что «многие придут во имя Его, и многих прельстят», и не говорил ли Христос также о том, что не всякий, говорящий Ему «Господи, Господи», войдет в Царство Божие?

Поэтому с первых же дней своих христианство не спрашивало — «веришь  ли ты?» — ибо знало, что и те, которые распинали и предавали Христа,  тоже во что-то и как-то верили; нет, христианство спрашивало: как ты веришь? И во что?

И вот здесь, при попытке ответить на этот основной для подлинной веры  вопрос, и вырастает перед внутренним взором почти бессознательно, почти невольно, образ Девы-Матери. О, это совсем не значит, что образ этот   хоть как-то заслоняет собою образ Христа или же представляет собой для веры как бы второй объект, отличный от Христа. Нет, ибо от Христа, только от Него, получаем мы этот образ как некий подарок нам, как раскрытие всего того, о чем учение, к чему — призыв Христа. Так вот, спросим себя, — в чем же его сила, в чем его помощь нам?

Мой первый ответ, возможно, удивит многих. Вот он: это образ женщины. Первый дар Христа нам, первое и самое глубокое раскрытие Его учения и  призыва даны нам в образе женщины.

Почему это так важно, так утешительно, так спасительно? Да потому,  что мир наш стал до конца безнадежно мужским миром. В мире нашем царят  гордыня, агрессивность, в нем все сведено к орудиям власти и властвования — к производству и к орудиям производства, к соперничеству, насилию, нежеланию в чем-то уступить, где-то смириться, умолкнуть,  погрузиться в тихую глубину жизни. И именно всему этому противостоит, все это обличает — одним своим присутствием — образ Девы Марии, Пречистой Матери, образ бесконечного смирения, но также и силы и красоты смирения, образ чистоты — и ее силы и красоты, образ любви — и победы этой любви.

Дева Мария, Пречистая Матерь ничего не требует — и все получает.  Ничего не добивается — и всем обладает. В образе Девы Марии все то, чего почти уже не осталось в нашем мужском, гордом и агрессивном мире:  сострадание, жалость, забота, доверие; про Себя Она говорит: «се раба  Господня», а мы называем Ее Царицей неба и земли, Владычицей и Госпожой.

Дева Мария ничему не учит, ничего не доказывает — но вот одно ее  присутствие, один свет и радость этого присутствия просто снимают  выдуманные, вымученные нами проблемы.

Как если бы после длинного, мучительного, разбитого дня мы вернулись  домой, и все снова ясно, и все полно того никакими словами не  передаваемого счастья, которое и есть единственное подлинное счастье.

Христос говорил: «Ищите прежде всего Царствия Божия». Так вот, в этой женщине — Деве, Матери, Заступнице — мы не умом, а сердцем чувствуем, что значит искать и найти Царство, и что значит жить им.

Протопресвитер Александр Шмеман

На том этаже телецентра, где мы ожидали записи передачи и прогуливались по коридору, было очень людно. Видимо Украина продолжала искать таланты, и почти голые девицы, совсем еще юные, в ожидании вызова на сцену хлопали накрашенными ресницами, шумели в гримерках, выбегали на перекур, тараторили с друзьями и родителями, прижав мобильники к уху.

Нас было двое, и мы коротали время в занимательном разговоре. Моим  собеседником был знаток Ветхого Завета, и мы, мысленно открывая сундук  библейских сокровищ, перебирали отдельные драгоценности, наслаждаясь их  красотой. Надпись «Идет запись» еще была темна над нашей студией.

О чем мы только не говорили тогда: о благословениях, данных умирающим Иаковом сыновьям, о красной телице, о пропавших без вести десяти  коленах, о первом Храме. Каким-то боком разговор наш зацепил и тему Содома. Содом это дело ясное, казалось мне. Неестественный блуд, грубое насилие, мужеложство, вот его яркие признаки. Оказалось, что не только в этом дело. В который раз оказалось, что мы можем привычно думать о чем-то, и считать дело ясным и до конца решенным, тогда как дело и  неясно, и не решено, и нами до конца не выяснено.

«Содом это не просто половая содомия, то есть извращение половой  жизни», – говорил мой знакомый. «Половая содомия есть лишь часть общей  содомии, причем побочная часть»

«А что значит «общая содомия»? – спросил я, по правде сказать, недоумевая.

«Это извращение всех вообще сторон жизни и потеря человеческого  облика. Сильнее всего это извращение проявляется в утрате способности  отличать добро от зла и, как следствие, в извращении правосудия.

Несправедливость в судах, тотальная, вопиющая и невыносимая  несправедливость, это такой же фактор Содома, как половая страсть  мужчины к мужчине»

Мы разговаривали на ходу, медленно прохаживаясь между кандидатками в «звезды», огибая их и иногда невольно слегка с ними сталкиваясь.

«Вот эти девочки, к примеру», – продолжал мой собеседник. «Они ходят голые среди мужчин, которые им не отцы и не мужья. И при этом думают, что так и надо. Это – Содом. Они потеряли чувство меры, чувство стыда, чувство справедливости. С этим согласны их родители. И все это – Содом. Попробуйте сказать им, что они ведут себя нечестиво, что они развратницы и позор своих семейств. Они набросятся на вас, как стая птиц на падаль, они съедят вас, и вы ничего не сможете им ни доказать, ни объяснить. Это и есть Содом. Их родители, кстати, поступят с вами так же»

Тут я начал вспоминать все, что читал в Писании о вещах, подобного рода. «У тебя был лоб блудницы, ты отбросила стыд» (Иер. 3:3)

«Выражение лиц их свидетельствует против них, и о грехе своем они  рассказывают открыто, как Содомляне, не скрывают: горе душе их! Ибо сами на себя навлекают зло» (Ис. 3:9)

Грешить и не краснеть, хвалиться грехом, зарабатывать на беззакониях, вот – Содом. И это еще далеко не все.

Многие вещи сокрыты ночным мраком. Для того они и творятся ночью. Но  люди теряют стыд, и свет слова вносят туда, где должно быть темно. Они  смеются и говорят открыто о грехах своих. Они гордятся грехами, словно это – победы на поле боя, и это – содомское сознание. Я всегда скрыто  чувствовал это, а теперь стал не просто чувствовать, но думать.

Мы продолжили разговор.

Древнее предание говорит, что четверо судей было в Содоме: Шакрой,  Шакрурай, Зайфой и Мацли-дин. Первые двое получили имя от слова «шекер», то есть «ложь». Третий – от слова «зайфон», то есть «подделыватель», а имя четвертого означает «извращающий правосудие».

Извращенное правосудие – вот Содом. Тебя ограбили, но ты же еще и  должен, это – Содом. Ты обратился в суд и обнищал от судебных издержек,  но правды так и не добился, это – Содом. У тебя отобрали имущество, лишили наследства, или сбили на дорогой машине, но ты же и оказался  виноват – вот тебе настоящий Содом, без всякого отношения к половым  пакостям. Это потом неправедные судьи, обмывая очередную «победу», будут смеяться над жертвой, упиваться и в пьяном виде творить пакости. Эти-то пакости мы и называем «содомом», но сам «содом», это то, что творится  раньше, то есть беззаконие.

Жестокость, бесчеловечие – признаки извращенного бытия. «Вы», –  говорил Исайя, – «присоединяете дом к дому и выгоняете бедняка. Как  будто вы одни живете на земле»

И он же говорил, что если бы Господь не сохранил Израилю остатка, то израильтяне были бы, как Содом, уподобились бы Гоморре.

Бесчеловечие, обман, тотальная жестокость – вот родовые признаки  Содома, и мы в нем живем. Да, к счастью, однополые забавы и половая  гнусь культурно все еще далеки от нас. Но не только в этом дело. В роскоши и грабеже – Содом; в злой неправде – Содом. А уж там, за высоким забором Содомского дворца, выстроенного на слезах безответных жителей  земли, никто не помешает поселиться и всякому половому извращению. Так оно и бывает. Так оно и есть.

Воплощенный, актуализированный Содом, это «Колымские рассказы»  Шаламова, где урка играет в карты на свитер, только что присланный с  воли соседу по нарам. Урка проигрывает чужой свитер, а человек согласен снять его только вместе с кожей. Человека молча и спокойно режут  насмерть, и снимают с него свитер, и продолжают дальше играть. И эта  будничная картина есть картина Содома, даже несмотря на отсутствие в кадре всякого намека на педерастию.

И когда интеллигент «тискает роман» блатному авторитету, то есть,  стоя «на цырлах», «по понятиям» излагает смысл классического  произведения, будь то «Ромео и Джульетта» или «Фауст» блатному  авторитету, то это тоже Содом. Этот несчастный интеллигент может еще и,  рассказывая, пятки чесать этому самому авторитету, зарабатывая часть  блатной пайки, и это уже совсем сравнить не с чем. Педерастии может не  быть, а Содом есть, и он очевиден.

Это не апология половых извращений. Да не будет!

Это попытка расширить понимание проблемы до ее истинных размеров, а  не до локальных границ, установленных произвольно. Содом – не просто  извращенный блуд, но целиком извращенная жизнь, и лишь тогда, как  неизбежный плод ее, извращенная половая жизнь. Ибо, как и остаться  неизвращенной половой сфере жизни, если вся жизнь вообще извращена?

Вот доктор Беттельгейм в книге «Просвещенное сердце» описывает случай в концлагере. Эсесовец замечает двух работяг, работающих в полсилы. Он  закипает гневом и приказывает этим двум копать могилу и лечь в нее. Те  исполняют. Потом эсесовец ищет исполнителя казни, и находит взглядом  некоего польского князя из «бывших» (люди с отметиной благородства в  Содоме выживают хуже всех. Их быстро замечают и быстро уничтожают.

Содому нужны только представители усредненного человечества).

– Закапывай их, – говорит офицер бывшему князю.

– Не буду, – отвечает узник.

Следует удар прикладом в лицо.

– Закапывай!

– Не буду.

Еще удар. Поляк непреклонен. «Хорошо», – говорит офицер. «Вы двое –  марш наверх». Те вылазят. «Ложись!», – звучит команда, и поляк ложится  на место тех двух.

«Закапывайте его!» Приказ обращен к тем двум, которые только что  лежали в вырытой ими могиле. Они бодро забрасывают землей поляка. Когда  тот уже совсем покрыт комьями грунта, звучит команда: «Хальт!»

«Ты», – обращаясь к поляку, говорит немец, – «Вылезай»

«Вы двое – обратно в могилу!»

«Закапывай их», – опять говорит поляку немец. И на сей раз, только  что вылезший из земли поляк, закапывает этих двух до конца, до смерти,  под завязку. Цель достигнута. Цель – не просто убить одного человека, а сломать другого человека и заставить людей убивать друг друга. Это –  Содом. Это умное и холодное торжество зла.

Когда человечество доходит до подобных стадий развращения, то оно,  человечество, уже, как правило, не лечится. Или лечится, но только  обильным кровопусканием. Только большая кровь лечит великое развращение, и здесь объяснение и Всемирного потопа, и огня, пролитого на Содом и  Гоморру. Здесь указание на то, почему кровавые конфликты по временам  трясут Вселенную.

Бытовой Содом тому причиной, и кто не хочет большого кровопускания,  тот должен стремиться к нравственному очищению. Иначе всякая  человеческая неправда неумолимо приводит к катастрофе, так же, как все сточные воды, несущие кал и грязь, стекают в канализацию.

Мы, в лице педерастии, ненавидим лишь одну маску Содома, но вполне  уживаемся с другими его образами и лицами. Мы презираем тех мужчин,  которые…. Не будем описывать то, что делают эти, якобы, мужчины.

Но это не единственная форма воплощения содомского сознания. Неправда в суде, злая радость о чужом горе и унижении, обогащение на слезах  простого человека, все это – Содом и только Содом. И наказание этим извращениям соответствующее.

Голых девчонок продолжали вызывать на сцену, и они, окрыленные  позорной и несбыточной надеждой, на сцене продолжали плясать. А мы  ходили среди живого Содома и рассуждали о нем же, то ужасаясь  действительности, то удивляясь глубине Божественного слова.

Ведь действительно с трудом на голову налазит та мысль, что содомитов плодят не только ночные клубы и бары по интересам, но также юридические ВУЗы и прочие подобные инстанции.

Вскоре администратор позвал в студию и нас. Наступила время записи передачи, на которую мы пришли. Над входной дверью зажглась надпись «Тихо! Идет съемка»

Кинокамера уже не стрекочет. Бесшумно работает цифра, и перед лицом  Господа Саваофа пишется памятная книга обо всем, что творится на лице Земли.

А мы живем внутри Содома и настолько свыклись с этим, что уже не  замечаем большей части извращений и несправедливостей. И если можно хоть что-то изменить, то нужно менять ветхое на новое как можно быстрее. А если нельзя ничего изменить, тот нужно хотя бы хранить веру и не  отчаиваться, потому что «праведный верою жив будет, а если кто поколеблется, не благоволит к тому душа Моя» (Евр. 10:38)

Протоиерей Андрей Ткачев

Преподаватель литературы спрашивает студентку:

- Если бы Вы могли встретиться с любым писателем, живым или мертвым, то кого бы Вы выбрали?

Студентка:

- Живого.

В этом отношении христианам и проще, и сложнее: для них мертвых нет, но есть путь погибели.

И нередко приходиться делать выбор, вынесенный в заголовок: умереть или погибнуть, причем не скажешь, что первое – здесь, а второе – там. И то, и другое – сразу и здесь, и там. И можно умереть, но не погибнуть, а можно и наоборот, погибнуть, но не умереть.

Более того, последнее – погибель не насмерть – это еще не худший  вариант. Его выбрал на некотором отрезке своей жизни апостол Петр – в  час отречения от Христа. Но затем Петр раскаялся и, горько плача и перестав быть учеником, всё же не потерял надежды на кротость и любовь преданного им Учителя. В Евангелиях мы читаем страшные строки: ученики и Петр с ними. Это, когда речь идет о днях между отречением Петра и его возвращением в число учеников, каковое совершилось в час беседы с воскресшим Спасителем, принявшим покаяние ученика.

Хуже только одно: погибнуть, а затем еще и умереть. Это путь Иуды.  Сначала предал, а затем всё осознал, отчаялся и повесился. По слову  Писания, дьявол вошел в Иуду после Тайной вечери и одним из самых гнилых дел, совершенных падшим духом, была подмена образа Бога в сердце этого  ученика. Место Бога милости и любви, Бога надежды и жизни, занял бог  беспощадного гнева и слепой справедливости, бог, по слову апостола Павла, «века сего». В общем, карикатура, а не Бог. А какое общение с карикатурой? Какая помощь от неё? Иуда, как когда-то Адам, решил сбежать от такого бога, но не за кусты, как первый человек, а в вечную пустоту.

Каким же ужасом обожгло его душу созерцание пасхальной победы  Христовой над адом! Да, хозяин преисподней подстерегал там человеческую  душу Христа, но встретил – личность Самого Бога, сошедшего через Крест в пределы смерти. Поджидал добычу, а обнаружил Единого от Троицы, молившегося Отцу за глумящуюся толпу: «прости им, ибо не ведают, что  творят». Хотел свести счеты с праведником, а обрел своего Творца, Который пришел положить конец мерзостям, подстроенным бесплотным  предателем. Дьявол был потрясен, ад сокрушен, души, чаявшие правды и  добра, выведены из этой мглы к грядущему воскресению, а Иуда остался с теми, кому уподобил себя, предав Христа, – с поверженными бесами в их  вечной злобе и тоске.

Иуда осознал, что обречен воскреснуть в день всеобщего воскресения,  начало которому положило Воскресение Христово. Но что даст ему это  воскресение плоти, когда душа его будет вечно пережевывать свои обиды, свое предательство и свое отчаяние, адресованное карикатурному богу?

Гиблые дела связывают нас по рукам и ногам, лишают дерзновения,  замуровывают в жуткой вечности. Не остановиться ли нам на путях наших, не покаяться ли, пока еще есть у нас наше время, не смести ли нам все те карикатуры на Бога, каковые внушают нам отчаяние, не стать ли – родными Христу и тому Царствию, ради которого Он, простив Иуду и всех иных  предателей, трусов и подлецов, взошел на Крест?

Бог-то, Он всё нам простил. Беда в том, что в нас нет места для Него. Всё занято ерундой и иллюзиями, ложью и эгоизмом, малодушием и  трусостью. А мира нет, нет любви и терпения, нет ничего, достойного  Бога. Значит, пришло время умереть для ветхого Адама в нас, чтобы новый – ожил. Если для этого надо отдать жизнь, что ж, душа дороже. Если нет,  не будем забывать о том, что жизнь можно отдавать не единомоментно, а  ежесекундно, день за днем и год за годом.

И тогда мы умрем, но не погибнем, чтобы жить во Христе, как до, так и после всеобщего воскресения.

Апостолу Петру, восстановленному в своему ученичестве, удалось  сочетать и годы свидетельства о Христе и мученическую смерть за Христа.

Так что его временная гибель, омытая покаянием, претворилась в вечную  жизнь. Хотелось бы надеяться, что у нас хватит ума последовать за  Петром, даже если наши грехи твердят нам о том, что прощению не  подлежат.

Каких плодов ждать от поста? Когда его полезно ослабить? Как бороться со страстями в период говения? На вопросы о смысле поста отвечает игумен Петр (Мещеринов).

- В чём состоит смысл поста? Должен ли он приносить какой-либо духовный плод?

Вопрос, разумеется, риторический. Ответить на него «Нет. Пост ни в коем случае духовного плода приносить не должен», – это, конечно  же, нонсенс. А между тем, на практике такое случается нередко.

Я бы рискнул взглянуть на проблему поста с неожиданной стороны, а  именно: бывают случаи, когда пост не только не имеет пользы, но,  наоборот, приносит вред душе христианина. Происходит это тогда, когда  подлинный библейский, христианский, церковный смысл поста подменяется  каким-то иным содержанием. Вред этот может быть троякий. Первое – это когда христианство превращается в Религию Еды, и бедный христианин, живя в совершенно ненормальных  условиях большого города и чрезвычайных нагрузках, как психологических, так и физических (чего  стоят хотя бы поездки в московской подземке на работу и с работы), слабеет и изнемогает и постоянно хочет есть. Результатом бывает то, что  центром жизни человека становится Еда.

Таким образом, многие православные во время поста, с одной стороны,  думают не о Боге, а о еде, а с другой – черпают в своём отказе от еды  уверенность, что именно такое «постничество» угодно Богу. При этом почти невозможно избавиться от чувства «несмь, якоже прочие человецы» (Лк. 18, 11); а то, что эти самые «прочие человецы» едят и пьют в свою  меру и в своё удовольствие, вызывает скрытую зависть, что отнюдь не способствует возрастанию в любви к ближнему.

Вдобавок Религия Еды, в отличие от подлинного христианства, учит  лицемерию перед самим собою – самое, пожалуй, опасное состояние в  духовной жизни. Это лицемерие производит на свет такие, уже прочно  вошедшие в наш православный быт явления, как постный майонез, соевую  колбасу или соевое же молоко и прочие весьма вредные для здоровья, а при этом и достаточно недешёвые «постные» суррогаты нормальных продуктов.

Мы «изнутри» не замечаем уродливой комедийности такого постного  времяпровождения; а со стороны очень, увы, заметно, что люди, называющие себя православными христианами, затрачивают массу энергии и сил не на сугубую жизнь по Евангелию, а на то, чтобы соблюсти формальную букву и  тем самым уверить себя в том, что они «угождают Богу».

Второй возможный «вред от поста» – это усвоение мысли (часто, надо  сказать, являющейся предметом церковной проповеди), что «пост – это  такое время, когда нужно больше молиться, больше сосредотачиваться,  больше читать Евангелие, делать больше добрых дел и т.п.». Мысль,  совершенно дезориентирующая христианина – потому что из неё следует, что вне поста сосредотачиваться, молиться, читать Евангелие и, главное,  совершать добрые дела можно меньше.

На этот недостаток (правда, под иным углом зрения) указывал ещё святитель Феофан Затворник, неоднократно высказывающий в своих письмах и трудах сожаление, что все  духовные плоды, стяжанные во время поста, тут же, за несколько дней  после Пасхи или Рождества, куда-то испаряются, и пост, таким образом, пропадает всуе.

Результатом этой дезориентации является третий вред – самый, на мой  взгляд, существенный и одновременно самый тонкий и мало кем замечаемый.

Дело тут вот в чём. Христианская жизнь требует ровности и  постоянности – без этих качеств не может быть возрастания в духовной  жизни. Это касается и молитвенного правила, и сосредоточенности, и чтения, и меры воздержания, и посещения  богослужения, и т.п. Наши же постные уставы, уместные в строгости  древнего монастырского ритма жизни, на мой взгляд, мало способствуют  этой самой ровности и умеренности в духовном возрастании современных  христиан.

У нас получается приблизительно так: как спортсмены тренируются перед ответственным состязанием, или как музыканты усиленно занимаются перед  конкурсами, или как студенты перед экзаменами, так и мы постами начинаем сосредотачиваться на внимании к ближним и доброделании, на том, чтобы  усиленно молиться, читать духовные книги, чаще ходить в храм и проч. А  после постов от всего этого «отдыхаем».

Тем самым расшатывается и утрачивается именно ровность христианского  существования, без которой вся наша церковная жизнь превращается в  «хождение по кругу» – и даже не «хождение», а какое-то чередование «рывков» и обессиленной усталости.

Всем этим искажается подлинный, библейский смысл поста, который, надо сказать, известен уже по меньшей мере три тысячи лет. Вот что про него говорит Священное Писание.

Взывай громко, не удерживайся; возвысь голос твой, подобно трубе, и укажи народу Моему на беззакония его, и дому Иаковлеву – на грехи его. Они каждый день ищут Меня и хотят знать пути Мои, как бы народ, поступающий праведно и не оставляющий законов Бога своего; они вопрошают Меня о судах правды, желают приближения к Богу: «Почему мы постимся, а Ты не видишь? смиряем души свои, а Ты не знаешь?» – Вот, в день поста вашего вы исполняете волю вашу и требуете тяжких трудов от других. Вот, вы поститесь для ссор и распрей и для того, чтобы дерзкою рукою бить других; вы не поститесь в это время так, чтобы голос ваш был услышан на высоте.

Таков ли тот пост, который Я избрал, день, в который томит человек душу свою, когда гнёт голову свою, как тростник, и подстилает под себя рубище и пепел? Это ли назовешь постом и днём, угодным Господу? Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твоё скоро возрастёт, и правда твоя пойдёт пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовёшь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: «вот Я!» Когда ты удалишь из среды твоей ярмо, перестанешь поднимать перст и говорить оскорбительное, и отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца: тогда свет твой взойдёт во тьме, и мрак твой будет как полдень; и будет Господь вождём твоим всегда, и во время засухи будет насыщать душу твою и утучнять кости твои, и ты будешь, как напоенный водою сад и как источник, которого воды никогда не иссякают (Ис. 58, 1-11).

Таков основной смысл поста. И здесь нужно сразу сказать: если  поститься «библейски», то на первое место выходит внутренний труд  сердца; а ограничения всякого рода являются лишь средством для того,  чтобы труд этот был успешным.

-А можно ли такое действие, как «внутренний труд сердца», в какой-то мере расшифровать, или хотя бы привести примеры?

- Пожалуйста. Вот, например, с библейской точки зрения «разрешить  оковы неправды» – очень актуально. Что это значит? Нередко христианин  живёт в своём семейном окружении или в отношениях с коллегами по работе, совершенно не замечая того, что эти отношения не только нехристианские, но порой и до «общенравственных» не дотягивают. Часто православным на это просто не хватает внимания: всё оно поглощено тем, как правильно поститься, вычитать правило, «защитить Православие» и т.п. Вот «разрешить оковы неправды» в данном случае будет – осознать отношения с ближними, чтобы не быть им в тягость, и исправить то, что требует исправления.

Если идти дальше – стать честнее, человечнее и порядочнее в нашем  лживом и бесчеловечном социуме. И именно педагогически всё это  осмыслить, научиться этому – чтобы и после поста, как я уже сказал, не оставлять достигнутого, а продолжать и развивать свою христианскую  жизнь.

- Но не получается ли из Ваших слов, что аскетическая сторона поста становится вовсе ненужной?

- Совсем нет. Ведь для того, чтобы жить по-евангельски, необходимо  стяжать, хоть в какой-то, хоть в начальной мере Духа Святого – духа  силы, любви и целомудрия (2 Тим.1, 7). В помощь этому существует  воздержание, аскеза.

Но нужно помнить, что любое аскетическое делание в христианстве есть  вещь прикладная, то есть является не целью, а средством. Цель наша –  стяжать плоды Святого Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание (Гал. 5, 22-23). Аскетические же делания, в числе которых и пост, являются для этого в некотором смысле «рамками».

Но при этом ошибочно думать, что аскетические подвиги сами по себе приводят к стяжанию Святого Духа. Плод духовный стяжевается вот именно что внутренним трудом сердца.

Мы часто видим на практике, что люди начинают усиленно поститься,  молиться и проч., а в результате сердце их жестеет, появляется злоба,  раздражительность, самомнение и т.п. Почему? Потому что внешние  аскетические подвиги сами по себе ничего нам не приносят; они нужны лишь для того, чтобы упорядочить телесное состояние человека, чтобы тело по  его тесной связи с душой не мешало бы ей осуществлять внутреннюю работу. Вот в этом и заключается смысл поста: не рассчитывать, что через него  можно достичь нечто духовное, но обеспечить душе помощь в духовном  труде.

Поскольку мы живем в падшем мире, который, по словам апостола Иоанна Богослова, есть похоть плоти, похоть очей и гордость житейская (1 Ин. 2, 16), то  непременной обязанностью христианина является отвращение от этих страстных похотей, которыми пропитана окружающая жизнь. И задачей поста, собственно говоря, и является научить христианина, дать ему навык  воздержания от страстей – навык, которым он должен всё с большим и большим успехом пользоваться и во вне-постное время, потому что, как я уже сказал, в христианской  жизни важна ровность воздержания, а не «рывки» и расслабления. Неядение  же в составе поста есть дело последнее, некий подручный инструмент для  упорядочения и облегчения плоти, самая внешняя граница поста, причём – необходимо подчеркнуть – употребляемая индивидуально, по своей мере, по  силам.

И вот эту мысль нужно усвоить – что пост не есть цель, а есть  педагогическое церковное средство. А когда мы это забываем, то  христианство превращается в йогу, в которой тоже не едят, не спят и так  далее.

- Правильно ли понимать тогда, что есть несколько уровней строгости поста (с маслом, без масла и т.д.), и каждый мирянин выбирает свой уровень соответственно своим силам, оценивая этот уровень если не с точки зрения духовной пользы, то хотя бы с точки зрения отсутствие вреда?

- Да, каждый человек должен определить себе свою меру поста. Самым актуальным, на мой взгляд, является сегодня воздержание от излишней информации; что же касается гастрономической части поста, то, я считаю, она должна  быть шире монастырских уставов, а по условиям жизни в большом городе –  предельно смягчённая. Для многих мера здесь – это не готовить дома мясо, и воздерживаться от скоромных продуктов по средам и пятницам и в  предпразднество Рождества. У кого больше сил – может прибавить себе к  этому минимуму ещё что-то.

- Но каков должен быть здесь критерий? Собственная совесть? Благословение духовника?

- Совесть – несомненно. Господь раз и навсегда определил нам  правильный подход ко всем внешним законам и положениям, к которым  относится и пост: суббота для человека, а не человек для субботы (Мк. 2, 27). Следовательно, пост должен проходить не в формальном буквализме, а в том, чтобы была польза для души; а эту пользу и определяет наша  совесть.

Критерии здесь можно предложить следующие. Первый – чтобы во время  поста (как, впрочем, и во всякое время) думать о Боге и ближнем, а не о  еде, ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14, 17). Если пост не приносит нам радости и мира, возрастания в любви к Богу и  ближнему – то, спрашивается, какой смысл в нашем пощении?

Преподобный Макарий Великий об этом совершенно ясно пишет: «если не находим в себе обильных плодов любви, мира, радости, кротости, смирения, простоты, искренности, веры и долготерпения: то тщетны и напрасны были  все наши подвиги; потому что всякое таковое делание и все подвиги должны совершаться ради плодов. Если же не оказывается в нас плодов любви и  мира, то вотще и напрасно совершается всё делание» (Духовные беседы.  СТЛ, 1994, стр. 349).

Дальше мы должны внимательно смотреть внутрь себя и видеть: если во  время поста мы начинаем лучше и тоньше понимать, что такое благодарность Богу, если в нас возрастает желание поучаться в Священном Писании, если в нашу жизнь начинает привноситься та ровность, о которой я уже не раз  сказал, причём ровность эта сопровождается некоей тихостью, если – вот, пожалуй, главный признак – мы начинаем видеть себя чуть-чуть «со стороны», с некоторой долей иронии, причём со стороны именно ближних и наших отношений с ними – то мы на верном пути, и пост приносит свои плоды. Если же плодом постного времяпровождения является уныние, слабость, раздражительность, ожесточение – значит, что-то не то с нашим  постом.

Духовник? Да, очень хорошо, когда есть такой духовник, с которым можно обговорить все эти вещи, и который воспринимает пришедшего к нему человека не как  «винтик», который нужно непременно завернуть в схематически-церковную «гаечку», а индивидуально. К сожалению, так бывает далеко не всегда.

- Икра и морепродукты – это «рыба» или что?

- Возвращаемся к гастрономической теме? Это то, что, вообще-то  говоря, дорого. Если организму необходимо, то лучше купить и съесть  что-то не слишком строго-постное и тем самым подкрепить свои силы…, а  разницу в деньгах отдать нуждающимся.

- Если в пост у человека обостряется ведущая страсть,  пресекать которую на подходе просто не получается, это уважительная  причина, чтобы ослабить пост? Если нет, то возможно ли дать какой-то универсальный совет?

- Нет, здесь надо смотреть индивидуально. Что за страсть? Не  скрывается ли тут то, что вне поста мы «законно» разрешаем ей  действовать, а постом это вроде неудобно, и поэтому именно постом она  обостряется? Но борьба со страстями совершается у христианина в  ежедневном порядке и требует, как я уже говорил, ровности и постоянства, и пост тут вовсе не причём.

- Четыре многодневных поста чем-то отличаются друг от друга  по влиянию на жизнь христианина? В частности про Рождественский пост  можно сказать что-то особенное?

- Да, я заметил некую особенность.

Вот уже почти двадцать лет мне приходится подвизаться на ниве  катехизации, и десять лет я занимаюсь церковной публицистикой. И все эти десятилетия каждый год происходит одно и то же. В начале Рождественского поста начинают спрашивать: в чём смысл поста, как надо  поститься, и можно ли встречать Новый год, и если можно, то как. Складывается впечатление, что в течение года контингент церковных людей  меняется полностью, и всякий раз приходится говорить ровно одно и то же – как будто за двадцать, десять и даже пять лет церковной жизни человек  не может усвоить какие-то очень простые вещи…

Насчёт Нового года – конечно же, можно спокойно отметить Новый Год, который давно стал в нашей стране семейным праздником. Даже если брать  Устав, то всегда или 31 декабря или 1 января разрешается вкушать рыбу,  так что новогодний стол может быть вполне праздничным, а текущий пост  побуждает к умеренности в еде, питии и развлечениях.

Совсем не по-христиански будет гордо отказываться от общения с ближними под предлогом того, что «я пощусь».

Со 2-го января начинается предпразднство Рождества, и все православные из-за выходных дней имеют возможность подвизаться более  усердно и посещать храмы (и тем самым противопоставить всероссийскому пьянственному десятидневию пост и молитву) и радостно встретить  Рождество, когда во всём мире уже угасла лихорадка хождения по  распродажам и покупания подарков.

Так что особенностью Рождественского поста можно считать то, что само устроение внешней жизни подчёркивает нашу христианскую неотмирность,  «несовпадение с миром сим». Если эта неотмирность выразится в том, что в период поста мы хоть чуть-чуть научимся любви к Богу и ближнему – тогда цель Рождественского поста будет достигнута.

Да простят меня читатели, но я не буду говорить о высоком. Жизнь наша в своем повседневном течении довольно прозаична. И еще. Как сказал приснопамятный митрополит Антоний Сурожский, проповедь надо говорить не вот этим людям, а «никому, кроме как самому себе». Поэтому буду говорить применительно прежде всего к своей ситуации: отец семейства – священник, пытающийся  еще и заниматься наукой, жена почти всё свое время посвящает детям,  которых у нас четверо.

Пища. Начнем с неглавного. Если кратко, то можно сказать так: пища, которую мы едим постом, должна быть по возможности простой. А меру поста (точнее – меру  воздержания от различных видов пищи) пусть каждый определяет для себя  сам. Ведь понятно, что по уставу, монашескому в своей основе,  практически никто из мирян не постится. Не можешь есть картошку  всухомятку, без растительного масла? Лей и не смущайся. Нужна тебе рыба? Ешь (ну хотя бы по субботам-воскресеньям). Здоровье не позволяет  обходиться без молочного? Пей кефир, обеспечивай кальций творогом. А вот когда начинаются рассуждения о кальмарах и прочих морских гадах – это  уже не пост. Когда мы с интересом листаем книгу под названием «Кухня православного поста» (где на обложке монах как символ вкусной и здоровой пищи) – это не  воздержание. Пища вообще не должна занимать наш ум во время поста. Сел,  поел – и живешь дальше.

Ближние. Есть такие люди (наверное, они  святые), которые ездят в детские дома, в больницы, в хосписы, которые  тратят на других не только деньги, не только время – они отдают ближним  самих себя, впуская в свою душу чужое горе, чужую боль. Таких людей  мало. Я не отношусь к их числу. Наверное, то же могут сказать о себе и  многие из читателей. Что же нам делать? Признать, что мы не лучше  язычников, которые любят любящих их. Признать это – и постараться быть  хотя бы не хуже этих самых язычников, то есть людей, далеких от Христа и от Церкви.

Кто же любит нас? Это, конечно, жена, муж, родители, дети. Те, кто  бесконечно дороги нам и кого мы порой просто не замечаем. Пост – самое  подходящее время для того, чтобы увидеть: рядом с нами – наши домашние, которые нуждаются в нашем внимании, в нашем тепле, в нашей помощи. Пусть муж начнет с того, что будет хотя бы иногда мыть посуду и выносить  мусор. Пусть жена встретит пришедшего с работы мужа, поцелует его и накормит ужином. Родители – поиграют с детьми, а не будут отмахиваться  от них как от назойливых мух. Дети – не будут вопить в субботу утром, а  дадут маме и папе в кои веки поспать. И пусть вся семья хотя бы раз в день садится за общий стол. Потому что даже таких простых вещей, как  семейный обед, в нашей жизни почти не осталось.

Молитва. Как мы молимся? Так, что  становится стыдно называться христианином. А если ты еще и священник…  Попробуем исправить ситуацию. Не надо замахиваться на то, что заведомо  невозможно (а порой и неполезно). Посмотрим, как обстоит дело в обычные  дни, вне поста. Утреннее правило читаем либо в сверхкратком варианте,  либо где-то уже ближе к обеду (потому что с самого утра – куча домашних  дел). Значит, надо стараться читать правило своевременно – как только  встали утром. Читать, по возможности, полностью. Времени это занимает  немного – около 15 минут. А польза, как всякий может убедиться, немалая.

С вечерним правилом обычно сложнее: вечером – тоже домашние дела, но  еще и спать смертельно хочется. Что же, если вы не за рулем, то можно  ведь читать молитвы и в метро, по дороге с работы. Всё лучше, чем разглядывать рекламу. Очень хорошо читать постом Священное Писание, в  том числе Ветхий Завет. И здесь тоже не надо непомерных подвигов. На  будничных службах Великого поста читаются каждый день небольшие отрывки  их трех ветхозаветных книг – Бытия, пророка Исаии и Притчей Соломона.  Вот эти-то книги было бы хорошо прочесть за пост. А если душа лежит к  книге Иова или же к историческим библейским повествованиям – что ж, и  этого никто не запретит.

Богослужение. Великим постом много красивых, неповторимых служб. Хотелось бы ходить в храм почаще.  Но дома – неприготовленный обед, ненаписанная статья, непрочитанный  учебник. Да и вообще – нет сил. Есть ли выход? Конечно. Во-первых, всё  же стоит сходить на самые-самые важные службы – походить на Великий канон на первой седмице, выбраться хотя бы раз на преждеосвященную,  помолиться на Мариином стоянии, постоять у Креста в великую пятницу. А  во-вторых у нас, слава Богу, есть возможность иметь богослужебные книги  дома. И если комплект Миней не каждый может себе позволить приобрести  (да еще и поставить некуда), то купить Постную Триодь и ежедневно читать ее хотя бы понемногу – любому по плечу. Да можно даже и не покупать –  все или почти все богослужебные тексты лежат в Сети. А если что-то  непонятно по-церковнославянски – пожалуйста, имеются русские переводы.

Борьба со страстями. Многие замечали, что как только начинается пост – сразу начинаются искушения. Что же, эти искушения надо благодарно принимать. Ведь благодаря им мы видим, где наши слабые места. Не поели вовремя –  становимся раздражительными. Слышим упреки в свой адрес – обижаемся. Не  успеваем сделать то, что обещали, – унываем. Это не значит, что мы стали хуже. Просто Господь дает нам хоть немножко увидеть самих себя в  истинном облике. Немножко – потому что увидеть себя любимого во всем  своем безобразии просто страшно, мы этого не вынесем. Но то, что мы  видим, – отправная точка для работы над собой, тема для исповеди,  предмет исправления.

Пост – хороший повод бросить наконец курить, излечиться от  сериалозависимости, засунуть подальше диски с компьютерными игрушками. У католиков есть понятие великопостных постановлений: христианин дает обещание воздерживаться в течение поста от чего-то недолжного или, напротив, делать какие-то добрые дела. Думается, православным было бы  нехудо перенять этот обычай, избегая, впрочем, излишней формализации своей жизни.

Интернет. Если вы читаете этот текст –  значит, у вас есть интернет. Значит, вам не нужно рассказывать, как трудно порой бывает оторваться от компьютера – ведь по ту сторону экрана столько интересных людей, с которыми хочется поговорить, столько  дураков, которые этого о себе еще не знают, столько нахалов, которых надо поставить на место. Но вот приходит пост – и мы понимаем, что нужно что-то менять. Можем ли мы отказаться от переписки по мэйлу? Вряд ли.  Надо ли дать обет молчания и ничего не писать в ЖЖ? Не уверен. Но вот от чего совершенно определенно можно и нужно воздерживаться и в пост, и в  прочие дни – это от бесцельного хождения со страницы на страницу, от  ссылки к ссылке, от одного материала, который нам неинтересен, к другой  статье, которую мы и не собирались читать. Вот здесь надо поставить себе твердый заслон – иначе вся наша жизнь пройдет мимо нас. А ведь она нам  дана совсем не для этого.

Может быть, для большинства читателей всё вышеперечисленное –  пройденный этап. Искренне рад, если это действительно так. В таком  случае мне остается только пожелать им непрестанного восхождения к  высотам духа и попросить молитв обо мне и моей семье.

Священник Феодор Людоговский