Где ты, Старая Европа,
апельсиновая роща?
Только веточка укропа
во борще привычно тощем.
Только критиков ухмылки
под стихом моий всенощным:
волосатые омылки
оскорбляют мыслемощи.
Не ходите на парады,
не глазейте на витрину:
за терпенье вам награда-
в кофий капля стеарину.
Скоро деньги станут пылью,
скоро лопнут злые морды
златозубого налива
слепо бившие рекорды.
Встанет очередь за хлебом,
крупы выдадут по нормам...
Вот такая на ночь небыль
тем, кого не тянет порно.

    За полтора года пребывания на сайте ,я свыкся с тем, что блоггеры - существа неразвитые, сркывающие за фейерверками любительских фото, бонвивански "йумарным" трёпом и каскадами невпопад и сплошняком заимствуемого "пазитиффа" неуверенность в завтрашнем дне, дежавю начала девяностых, когда декоративным работникам, придётся варить кофе и чесать пятки боссовским золотозубым сходнякам ,а не торчать в социальных сетях.
     Должен похвалиться, русского по паспорту за успехи на поприще дилетанстских переводов с "коренного" меня взяли уборщиком-сторожем мусульманского кладбища, где некотогые из вас, пгесытившись стандагтными утехами, ищут лунных откговений, подставляя потные свои телеса  гавнодушным к силиконово-шпаргалочным "заметкоо-о-о-о" отпасоваваемым полуторатысячной аудитории, нечувствительной к разительной амплитуде стилистических девиаций "любимава аффтара", звёздам оплёвывающим их ( жопы и сиськи, не девиации ,нотабене) не поддающимися дилетансткой дешифровке обрывками давно и не вашими предками забытых заклинаний, южному, вескому что спелая гроздь бастардо, влажному что ланиты полесской рабыни на истанбульском рынке ветру, безымянному мириаду голодного ,взахлёб сосущего вашу осквернённую свиносалом лимфу комарья.
     Предлагаю вашему по-славянски неблагодарному, падкому на засахаренные сопли, дешёвые рифмы и примитивный, нарциссический масскультовый романтизм а-ля "Арт-мозаика", расслабленному смертоносной "аурой" корейских (о ,в вас есть что-то от жертвенных щенят!) мониторов несвязные записки одного, пожелавшего остаться блоггера, который ,успев накатать себе несколько ничего не значащих постов, потратил пару недель ,пуская слюни над топовыми шедеврами чтоб, рванув в Крым, устроить тут неумелую оргию на погосте и, попав в плен, отправиться сегодня в трюме мальтийского сухогруза на стройку. Через пять-семь лет ударного труда в "черёмушках" какого-нибудь Равалпинди киевский клерк построит и себе ,не всё же на бая ишачить, за год ,без ваших идиотских ипотек, двухэтажный дом, заведёт простую мусульманскую семью и ,может быть, лет через 20 негнущимися пальцами оттарабанив на клаве латиницей "И.УА" ,взглянет на то, что осталось от "блоговойн" и "дружеский дискусссий".

"..... Хорошо, если в её тиснёной кожи мандалайского крокодила-девственника, инкрустрированного треугольными фрагментами черепа и лобковыми волосами купно с охотничьей дробью, разнёсшей ,башку тому, кто был с ней, тогда, в начале девяностых, девятилетней, хозяину видеосалона, кейсе от "Люфтваффе" среди малосольных шпундиков, лакированных пимпочек из Шанхая и самозатачивающихся, с сигнализацией на светодиодах прокладок из иранской нержавейки затерялся диплом ленинабадского заочного журфака. Тогда эта ищущая члена, за которым как за китайской стеной и на одесском привозе- надёжно и разнообразно одновременной- а так не бывает,( уж я-то знаю, между молочной сиськой и ржавой косой одиноко бредущий ронин)...короче, попрошу умницу сочинить от моего имени пару эссе, чем я хуже К.?) ..."

".....Иногда достаточно бывает одного точного (и это твоя "вежливость королев"?) плевка с голубиное яйцо чтоб потушить мою галогеновую зажигалку, одного броска нераспечатанной  бутылкой 30-градусного самоката с голограммой Муфтията Крыма на сбитой этикетке чтобы размозжить единственную керосиновую фару потасканной "Таврии", НА которой никогда, до желтоватых как твои зубы седин не поздно въехать (тпрру... лучше "В", я же не латексный) по самую тапробану и чтоб нажитое прежде, то есть, кредитки, квартира, карьера болталось в натуре триумфально снаружи..."

".... Полночи и весь следующий, до заката день я пролежал ,связанный ,каком-то сарае на краю села. Эти меня поили по-городскому хлорированной водой из пластиковой бутылки. В другую я изредка сублимировал думая о тебе, так и не распустившей волосы, не упавшей на траву...И какой дурак назвал эти неуправляемые вылазки на кладбища готическими пикниками? Хлебнуть, курнуть, уколоться... да что там! тупо заторчать у монитора- и мир станет лучше, чище...опять не то...а, вот: комфортнее! Но этого уже мало, не пробирает. Тогда скорее наступай, тьма, сжижайся, сцуко! А мы -на лыжи, уходим на север, катим на юга, чтоб им пусто... Может быть, я скоро стану взрослым и научусь, ну хоть бояться , ценить для начала пусть свою жизнь, а не рейтинги-уровни в стрелалках-догонялках. Тьма, о которой мы талдычим не на трезвую, чтоб чего не подумали, головку, она в наших задницах. Может быть, я успею повзрослеть прежде, чем меня отнесут туда, откуда в полночь приволокли на аркане..."

Больного блоггера в психушку забирали,
в реальный мир, забытый навсегда
три санитара- среди них едва-ли
был я-, вы верно, спросите, когда?

Быть может, это сталось в понедельник,
тяжёлый день для каждого из нас.
Больной, по правде- вовсе не бездельник,
из мухи выдул славного слона,

он ладил блогг, пиратский чёрный за`мок,
втыкая всюду виртуальный член,
искал красот с задворков да изнанок,
исчах кащеем обживая плен.

Они его стащили на носилках,
связав простым резиновым жгутом,
комп отключили- вытянули вилку...
Вы спросите, быть может, что пото`м?

Врачи мозги бедняги откачали:
окурки слов, гламура жуткий трэш,
в тугую полость сунули мочало,
зашили леской жёлтенькую плешь.

А за стеной его любовь доили,
подруге с блоггов вспарывали грудь:
в сердечной клетке- пуд цветочной пыли,
а что пониже- розовая жуть...

Ей насовали пластиковых кукол,
брюшко` зашили ниткою "люре`кс",
глаза зали`ли редькою и луком:
"такая жизня, девка, dura lex..."

Кнопка- улей. Кубик лета.
Солнце снова дорожает,
шлёт Земле одни кометы:
"Что, сестра, уже большая?"
Те летают комарами,
портя людям миттельшпили:
груди кажутся горами,
только лёд повыше пыли
кроме крошева из флагов
и бумаг живее плоти-
всё во имя и во благо
если вечность на работе
тратит отпуск календарный
обустраивая норы,
в ожидании конармий
точит споры и укоры.
Город видится гортанью
в клетку, если не в полоску
не для розовых литаний,
к небу клонится как колос.

Он нёс её на руках по осколкам витрин.
Гремели бутафорские взрывы.Сказочно красивые вспышки
озаряли мраморные своды торгово-развлекательного пассажа.
Телохранители в одинаковых безупречных костюмах
теснили толпу.
Он- молодой красивый мужчина в цвете лет.
Она, его ровесница- дряхлая старуха
преждевременно погибающая от
неведомой науке болезни.
- Ради всего святого, дайте мне автограф!
Маленькая девочка в короткой юбочке плакала навзрыд.
В дрожащей ручке был зажат стильный блокнотик.
Полные матроны сочувственно вздыхали.
В их натруженных руках были зажаты авоськи
с продуктами питания, медикаментами, пивом и прочим.
Лица случайных свидетелей были красивы как в кино.
Взгляды жадно цеплялись к звёздной паре.
Мужчины глядели на него с некоторым злорадством.
Женщины - с нескрываемой ненавистью.
Сиреневый туман с запахом пачули, о...
Она, в фиолетово-чёрном бархатном платье до пят,
задумчиво теребила крупные как крокодиловы слёзы жемчуга.
Лицо её выражало всё, только не любовь.
Он встречался взглядом с женщинами помоложе- те краснели,
прятали глаза и хватались за сердце.
Съёмочная группа делала своё дело.
Он коснулся руки девочки. Его звёздная жена, зажмурившись,
обвила молодую шею мужа. Девочка пожелтела.
Личико её вдруг сморщилось. Толпа ахнула и раздалась прочь.
- Вот вам, мерси, мой автограф.
Над головами бабахнула пиротехника.
Мы пустились наутёк. Кого-то наверняка затоптали,
но всем окажут помощь и, это даже важнее-
покажут завтра по телевидению.
Несчастная любительница скоро умрёт.
Блокнот... да! Его продадут с лучшего в мире аукциона
за бешеные деньги.
Владелец пожелает остаться инкогнито.

                                                 ...................Катьке Чеховой...........................

.......... 1 ..........
Она уже сидит на копчике широко расставив согнутые короткие ноги.
Синие брюки. Белое лицо. Голубые глаза.
Она невысока, может быть, красива, но... Я этого не замечаю.
Он пошёл за пивом.
Совсем недавно, неспешно переставляя грубо сколоченные
из полуторадюймовок этажерки-лестницы,
они красили голубой эмалью бетонные колонны.
Они лениво, не стыдясь меня, беседовали о разврате.
Он незамысловато скабрезничал,
коверкал ключевые слова. Она устало конфузилась, улыбалась ему...
...нет, своим мыслям. Может быть, она мечтала.
Руки.
Они работали без рукавиц. О, эти руки.
Они в голубых кляксах.
Их придётся отмывать, долго, уайт-спиртом.
Зачем они говорили о любви?
Она в новых кедах сидит о чём-то задумавшись.
О, это открытое, такое простое, вполне фотогеничное лицо.
Она могла бы бложить на нашем сайте.
Кто она?
Он вернулся с пивом.
Я ухожу. Я никогда не забуду её.
Мы ни за что не встретимся в виртуале.

.......... 2 ..........
Не надо красить;
белые, уйдите.
Воды канистру,
фунтик порошка.
Я -наблюдатель;
время- расхититель.
Не говорите,
что кишка тонка.
Я чёрен как
полёт вороний в полночь.
Одна рука
мусолит белый лист.
От табака
приморенная сволочь
издалека
горланит мне "молись".
На крыльях грязь
как два горба верблюжьих,
воды боясь,
как банный лист дрожит-
и просыхает
у колонны лужа,
а в ней- твоя
раскормленная слизь.

     В старой хижине с верхнего края Хоонегга супружеская пара толково устроила образцовое хозяйство. Марайли была законодательной, Кёбель- исполнительной властью. Обое не бросили прежней работы. Жёнушка полола грядки в саду, собирала ягоды, таскала корм козам, преискусно садила несушек, "паломничала" в "сезон чужаков" ,а как только выпадала оказия: через день- наверх, к купальне. Муженёк носил дорожные короба летом, валил и сучковал лес зимой.
     Выросла целая команда деток. Если летом недоставало всем обуви отец не беспокоился: без вздохов и брани покупал он на ярмарке поздней осенью шесть, семь, восемь пар "хольцбёдели"*- что ни год, то на пару больше, и так до полной дюжины. Хладнокровно позволял он малышне кататься на "реффе"** ,но с совершенно иной миной отвешивал бывало оплеухи непослушным. Трубку изо рта вынимал он днём только по двум поводам: если надо было сходить в церковь и в присутствии хозяина купальни- того тошнило от вони тлеющего "кнастера"***.
     Однажды зимой Кёбелю пришлось на шесть недель завязать с трубкой. На заледенелой колее не удержал он руль саней - и бревно соскочило с полозьев. То-то плачу было в хоонеггской хижине когда отца с переломанными ногами доставили домой!
     Несчастный сам при участии жены поборол увечье, да тихо-то как: и для сетований не нашлось у него слов. По-мужски вытерпел всё. Бауэрша-богачка посетовала было: "Ах, обе ноги, вместе, как же это?!", а он ответил ей одной фразой с жёстким юмором: "Обе разом лучше чем по одной: уж если лечить, то- за раз".
     После выздоровления у Кёбеля при всякой перемене погоды ныли кости. "Я теперь тоже барометр,- говаривал он священнику,- только что не настенный: держусь на ногах".
     С посылками, как раньше, не вышло, но хозяин купальни дал верному слуге дал иной урок: чистить от сорняков прогулочные дороги, сбивать и чинить скамейки. С заработком теперь сложилось лучше прежнего. Дети подросли- и стали дельными подручными отцу. Настала пора прикупить землицы, завести корову. Приобретения состоялись на майской ярмарке в Туне. По такому случаю в хижине на верхнем краю Хоонегга день тихо и беззаботно праздновали.
     Фрау Марайли заслуженно немножко гордилась достатком, выделявшим её усадьбу: гуси, коровы- всё на счету. Одна корова или восемь- есть разница, хоть все местные занимались одним. Оттого однажды Марайли , изобразив на лице превосходство, на ярмарке в долинном селе заявила тамошней бауэрше: "Мы, хоонеггские..." Тогда было молча посмеялся сквозь прокуренные зубы Кёбель, которому пришёлся по нраву заказ жены: после третьего ротвейна- ещё и мясо, и солёные грибы. Всё бегом поднёс толстый Земель. Осторожно поднёс для пробы Кёбель вилку ко рту, осмотрительно подобрал он с тарелки всё до последнего ломтика, а когда похромал из долины вверх- ссутулился как прежде, с корзинами на плечах.

     Настали года старости. Новый хозяин купальни- что новая метла. Разлетелись дети из хоонеггского домишки. Со службой стало сложно. Иногда Марайли жаловалась: "Мало или всего ничего деткам оставим". Тогда извинялся Кёбель: "Они устроятся". Хладнокровно продал он корову. Семья совсем поизносилась, истощала*; и гуси вывелись было. Усталый, окостеневшими ладонями швырял старик камни: хоть пару аршин огорода прибавить бы. Дела стариков шли всё хуже, но те не побирались.
     В один промозглый мартовский день захотелось Кёбели черенок деревянный выстрогать. Продрогший, зашёл он в хижину, а когда присел к очагу, пробрал его озноб.
     По Рейну до Хоонегга бытовало предписание, согласно которому воспаление лёгких относилось к болезням подлежащим врачебному надзору в особых случаях. И только на девятый день отпаивания больного липовым цветом, бузиной, козлобородником и прикладывания пиявок, когда стало ясно, что остался один выход.
     На десятый день болезни торжественно решили, что особенность случая налицо. И доктор из долины добрёл по лужам и грязи до потешной мельницы, а далее -по снегу до Хоонегга. Долго осматривал он больного, затем- покачал головой. Печально спросила его Марайли на бедной прокопчённой кухне: "Ему остались оба пути?"
     "Нет, -откровенно отрезал доктор- путь остался  о д и н, имейте в виду... Не долее, чем за пару часов всё решится".
     Зашлась в плаче старуха в тесной комнатке, да так, что стол, что на него склонила она головку дрожал и трещал. И вот, воцарилась в хижине кладбищенская тишь. И снова крик! Сдавленным, высоким голосом выдохнул Кёбель: "Что сказал доктор?" И Марайли прокричала тугоухому прямо в раковину: "Через пару часов всё решится... быть тому... наверно, нам ничего иного не осталось".  Тогда окинул больной свою верную, любимую спутницу жизни в последний раз немым взглядом. Затем заломил он худые свои руки себе за голову. Главное сделал он. Попрощался. "Быть тому!...М ы р а`!-  покойно вымолвил он- и тотчас уснул, по-детски безмятежно, как уже , бывало раз ,босоногим мальчиком, после того как солнечный ломоть по-братски утолил однажды величайшее его желание".  
-------------------------------------------------------------------------------
Примечания переводчика:
*"хольцбёдели"- сабо, уменьш.,диал.;
**"реффе"- возм., детские санки, диал.;
*** "кнастер"- возм.,табак-самосад. В немецко-русском словаре транслитерируется.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Смолы сибирской просит вышиванка,
во снах мордва раскосая кричит.
А если завтра поезд полупанка
к лесоповалам Берии умчит
как Запада крылатая ракета,
которая надёжна и точна
как Чичикова желтая карета
исполненная мёртвого говна
чтобы из стенки выросшие уши
остались без записанных кассет?
Сосед сберёт свой сад- и сварит груши
в сиреневом тумане по росе,
которою страна ещё богата,
которую ей солнышко дарит
и греет всё: соломенную хату,
и шапку, что на воре не горит...
Прилип к смоле, а золотая осень
морошкой украинца одари`т-
остолбеней ,конвой, застыньте, лоси:
с Москвою новый Киев говорит.

     Гудели заупокой пихтовые верхушки, строго и жалобно, когда зима со студёных горных залысин да из ущелистых скал наяривала. Звонко и празднично трепетал ,однако, лес как только весна фён-бурей начинала чистить себе подступы.
     Итак, миновала прочь череда лет, а из Кёбели вышел ,несмотря на лишения, спасибо замечательному горному воздуху, право мосластый, коренастый, недюжинный Кёбель. Он охотно брался за работу, впрягался как бычок в ярмо. Случались кулачные потасовки ночные - он не отлынивал, бился что буйволёнок беспривязный.
     В благородство распорядка дня и пунктуальность в делах Кобели был посвящён только "на выучке", то есть, в рекрутской учебке. Быстро далась ему неприятная муштра. Вышел из него солдат бодрый, выдержанный, не страдалец, невосприимчивый ни к сырости-холоду, ни к порицаниям начальническим. С довольной, мудрой улыбкой прошёл он смотры, различая "дельные" и "слишком уж ретивые" предписания. Не принимая всё близко к сердцу, не изошёл было жёлчью, всё ,что выпадало на его долю, принимал как погоду: за дождём- сухо и солнечно.
     А потому вернулся из казармы Кёбель в полном здравии да ещё научен кое-чему нужному городской жизнью, а именно ремеслу носильщика, а то ведь почти три четверти всех крепких парней округи зарабатывали у всесильного хозяина купальни именно этим.Столь охотно, как Кёбель, никто не волок в палящий зной в гору корзины и чемоданы.
     Его "рафф"* прирос к спине. Если парню приходилось было изредка прогуляться налегке, например, в церковь, ему чего-то недоставало как чудом исцелившемуся горбуну.
     Долго ещё покорял он свой маршрут в одиночку. И вот, несколько раз у бедной, на старинный манер воздвигнутой сказочной мельницы пересёкся парень с ясной блондинкой, на диво краснощёкой девушкой, что круто шагала с корзинами из долины вверх. С молчаливого обоюдного согласия раз встретившись, продолжали они путь вместе. Маршрут оказался общим, поскольку бауэрская дочь день-деньской доставляла в купальню сливочное масло и яйца. Беседа всё не клеилась. Кёбель не обладал обходительностью рассказчика, а у девушки дыхание спирало от тяжести. Всё же парень смекнул, что пора начать: "лес не пруд, а мы не рыбы".  "Ты, наверное, у Рейна, там внизу живёшь?- с бабьим любопытством осведомился он". Ответную реплику отпустила "маслоносильщица": "Я из Хоонегга родом". Кёбели состроил испуганную и удивлённую физиономию. Там ведь жил несказанно богатый бауэр, который раз в месяц пригонял долинному резнику, толстому Зе`мелю, "зелёное мясо". Бедному парню похорошело только когда услышал он, что девушка проживает не в хоромах на солнечном склоне, а в скромной хижине.
     В середине сентября посылки кончились, ибо в это время закрывались ворота кургаузов**. За полгода не свиделся Кёбель со своею спутницею ни разу. Покруче летнего впряглись крепкие девевенские мужчины. День за днём забиралась обветренная братва в горы в державном лесу и на общественной, принадлежавшей четырём сельским общинам делянке валить стволы. Свирепствовала буря, колкое ледяное крошево сыпало в глаза, за шею, отчего прятал нос Кёбели за высоко поднятым воротом. Выводила тропа из страшного сырого тумана под ясно-голубое небо под улыбчивое солнышко- и скидывал Кёбели куртку прочь, и трудился как родился, в одной рубашке. Он всегда сносил тяготы не со стоном, не с ликованием, но спокойно и молча.
     В январе мороз ядрёный. На насте лежала цепь. Как Кёбель голой ладонью ухватил звено- так и присосалось бесстыдно железо к коже что вурдалак. В один приём оторвал его упрямый парень, да на металле повисли клочья кожи. Сцепив зубы, пересилил Кёбель боль и утешился: "Были б кости, а мясо нарастёт"***
     И верно, скоро выздоровела рука, когда весна пришла и хозяин снова созвал**** вассалов.
     Во время первых хо`док стали встречаться у родничка за потешной мельницей носильщик и корзинщица*****. Живее и откровеннее велись ими разговоры, да вертелись те вокруг вокруг внешнего и постороннего, не о чувствах и о планах на будущее говорилось.
     И вот, влюбился Кёбель по уши будучи преисполнен видов с Марайли прошагать сообща весь жизненный путь. И снова как тогда недоставало парню свободы самовыражения. Слова не давались желанию. Только пытался он заговорить о главном- и комок подкатывал к горлу, а ещё боялся парень ответной насмешки задорной девушки.
     В конце Винного месяца, как обычно в день первого снегопада гуляло дольнее село ярмарку. С Рейна и со склонов гор, где Хоонегг, сходились на праздник все кто маршировал, ковылял или ползал. И оказались Кёбель с Марайли в общем хороводике. Без слов протянул парень своему сокровищу "поздравительный" пряник-сердечко с засахаренным красным цукатом-розочкой и подходящим случаю стишком. Затем Кёбель объявился платить обществу каждый третий заказанный ротвейн и, поскольку в корчме контрабас ворчал свои вальсищи, парочка отплясала было танцульку.
     В ранних сумерках вместе они поднялись от берега Рейна в гору к сказочной мельнице, где начиналась дорога в Хоонегг.  Марайли нетерпеливо ждала давно вынашиваемого Кёбели предложения, но тот был на этот раз особенно беспомощен, поскольку спина его не венчалась "раффом". Требовался некоторый толчок в помощь. Девушка рассказала, как обстояли её дела домашние: отец слишком стар и больше не в состоянии прислуживать в купальне; запасён корм для трёх коз; между делом- подёнщина у богача; три-четыре раза в год даются даром заморыши из "зелёного мяса"...
     Расписывая бытьё своё, Марайли улыбалась столь щедро и призывно, что парень едва не заплакал, ибо волшебная красота рядом была, а рукой не подать, словом то есть, которое безвыходно замерло в его устах.
     Вот послышался подозрительный скрип, треск донёсся с мельницы. Озабоченно и красноречиво обернулся Кёбель налево, а Парадиз Хоонегга остался справа. И протянул Кёбель руку девушке, и пожелал ей "доброй ночи!". Тогда сообразила Марайли, что и следующий шажок за ней. Замерев задумчиво у ручейка, глубоко вздохнула она и молвила: "Что если бы ты спросил меня, желаю ли взять тебя?  Я бы не сказала нет. Ты бы пришёл к нам в Хоонегг и остался бы , пригодился. Что на это скажешь?"
     В этот миг услыхал Кёбель наигрыш ангельский - и во второй раз в его жизни сердце подпрыгнуло от счастья: столь переполнили чувства его, что нёбо и язык свела судорога и рот окаменел.
     Поэтому пришлось Марайли спросить парня ещё раз, в приказно`м порядке, довольно решительно ,в упор: "Что скажешь?"
     Тогда, наконец, отыскал Кёбель слово, одно-единственное, рассудительное и ,всё же, прозвучавшее уступкой: "М ы р а`!"
-------------------------------------------------------------
Примечания переводчика:
* "рафф"- т.н. "козёл", приспособление для переноски тяжестей на ремнях с прямоугольным выстуром у поясницы;
** "кургаузы"- по аналогии с "пакгаузами" :"кур"- лечение, а "пак"- упаковка, т.е. павильоны для курортников;
*** буквально "Лучше попа в рясе, который всё толстеет и толстеет";
**** буквально "скликал барабанной дробью";
***** буквально: "раффтрегер" и "анкенмайчи" (диал.);

окончание следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Хвальбой взахлёб душе не утолиться;
чугунит сердце несогласный вой.
Поди туда ,где с кроной сжи`лись птицы,
уткнись в траву (за)бубённой головой.
Сверчок в траве, за печкою- кузнечик
братве чертей по-своему перечат;
а заводной и ,к счастью, дикой птице
во сне недетском дурню не присниться.
Тоска не спутница зелёному покою,
где всяк жилец по трезвой мерке скроен,
где оперенье не для опереток,
руке под стать и заступ, и топор,
червями одно раздолье- под корою,
где время слито мерною порою,
закон один, и не тобой устроен...
И больше нет запретов и секретов,
и всем один с рожденья приговор.