Профіль

фон Терджиман

фон Терджиман

Україна, Сімферополь

Рейтинг в розділі:

Останні статті

Ветер

Стремглав в долину мрачную слетел,
визжа, ножом рассёк ночное небо,
мой дом как барку в море раскачал
и распахнул могучие ворота.

Ладонью грубой стёкла потолкав,
окно уда`ло испытал на крепость-
и распахнул окно с задорным треском,
внутрь вторгся ,буреломный ветер.

Стекла вослед ему гремят осколки,
как смех безумца дротиками сыплет-
и зимний ветер леса треплет
мою макушку хладною ладонью.

По стенке разметал подобно стягу
взвихрил высо`ко занавеску,
и у свечи моей сорвал листок
увядший ,жёлтый: пламя погасил.

Я подымаю, проклиная, руки:
тебя, буян, проклятием встречаю;
стремительный и суматошный ветер
из сердца сделал ледяное пламя!

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Атанас Далчев ,"Вятър"

В мрачините стремглаво политнал,
с остър писък разсякъл просторите,
разлюля моя дом като кораб
и разтърси могъщо вратите.

И с корава ръка по стъклата
побеснял блъсна лудо прозореца
и прозореца с трясък разтворил,
вътре втурна се бурният вятър.

Като острия смях на безумен
се разсипа стъклото в следите му
и зимния студ на горите
бясно вятърът хвърли върху ми.

По стената развя като знаме
и размята високо завесата,
и от бялата свещ ми отнесе
като жълт и повехнал лист пламъка.

Аз издигам с проклятие ръцете си
и те срещам със тежко проклятие,
повилнял и стремителен вятър,
в леден пламък превърнал сърцето ми!

1924 г.

Агасфер

Века взапев гнусавят вечный сон,
и время пригвождённое трепещет,
ни голоска со всех сторон,
но ты не спишь, бродяга-Агасфере. 

Куда во тьму без дна, глухую ночь,
Во по`лыньи зениц кроваво-хладных
ты одиночество своё несёшь
во буйстве дум погибельных, неладных?

Утихнет ливень твоего стыда,
твоё клейма лишится имя
когда мигнёт вечерняя звезда
среди небес неугасимых?

Прострётся божья светлая рука
в отчаянья ледо`вые пустыни
чтоб истекла горючая река
проклятья сна во синие долины?
 
А может, дрогнет аспидная синь-
и время для тебя свой ход умерит:
услышишь голос явственный: "Еси
навеки проклят, Агасфере!"

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы 

    Николай Лилиев, "Ахасфер"

Заспиват вековете своя сън,
и пригвоздено времето трепери,
просторите не ронят звън,
но ти си буден, Ахасфере.

Къде в нощта, безкрайна, глуха нощ,
в зениците на кървав студ стопена,
отнасяш гибелната мощ
на свойта самота смутена? 

Ще стихнат ли поройните води
на твойто отчаяние без име,
щом трепнат първите звезди
сред небеса неугасими?
 

Ще се простре ли светлата ръка
на Бога в заледените пустини
да изведе като река
сънят ти в сините долини? 

Или, щом трепнат първите звезди,
и времето пак своя ход отмери,
ще чуеш явствен глас: „Бъди
проклет навеки, Ахасфере!“

Бородатым пилотам на заметку

Ломоть лодки. Плёс покатый.
Грома ломкие раскаты.
Ты утиною походкой
простынь гальки разминаешь.
Просто ломаная лодка,
а на коже- дымка талька.
В этой речке нету соли,
карасям еды хватает.
Заросло ковылью поле-
чья-то житница пустая.
Что-то сердце синью бьётся,
просит малого покоя,
а большой покой сдаётся
людям прочного покроя:
он устроен для полётов
над землёй под небесами
к волнам просится солёным,
что зовутся полюсами:
южный битумом богатый,
северный гордится мелом...
Вам, пилотам бородатым,
заниматься только делом. heart rose

Война

Восьмым усталым, медленным ударом
куранты со стены напротив
напомнили мне ,что наступило утро.

Студёный ,бездыханный луч
проник сквозь занавеску, неприкаян:
на камеру похож покой,
ключ от которого уже в руке твоей,
но ты в окно бесстрастно загляделся.

Но ты молчишь. И не желаешь верить,
что ночь на запад далеко ушла:
рука не слышит зова вялых нервов
не достигая мутного стекла.

Восток- о нём не говорит приёмник,
баланс потерь по-тёмному сведя.
И женщины -к провизии в потёмки,
и керосинки до утра кадят.

Предчувствия сквозь дула отольются
дворам, садам, мещанской коловерти.
И люди, и предметы отдаются
сединам некоей всеобщей смерти.

Предчувствия сквозь дула отольются
дворам, садам, мещанской коловерти.
И люди, и предметы отдаются
сединам некоей всеобщей смерти.

Довлеет мгла- надгробье из каменьев.
Засады всюду, всяк другому- сторож. 
Любой виновен- это непременно.
Во мне пробьют куранты, может?

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Радой Ралин,"Война" (из стихосбирката "Непознати улици")

Със осем уморени, бавни удара
часовникът от срещната стена
напомня ми, че вече вън е утро.

Студена, бездиханна светлина
е влязла неусетно през пердетата
и стаята прилича на затвор,
ключът от който вече е в ръцете ти,
но ти безстрастно гледаш през прозореца.

Но ти мълчиш. Не искаш и да вярваш,
че вън се е отдръпнала нощта,
и с вял рефлекс ръката си прокарваш,
но не забърсваш мътните стъкла.

За изход не вещаят новините,
мъглата скрива всичките дула.
И тръгват по бакалниците жените,
и светят лампи като кандила.

Предчувствия и пушеци задавят
дворовете, градините, градът.
И хора, и предмети се отдават
на някаква всеобща сива смърт.

Тежат мъглите - камъни надгробни.
Отвсякъде и всеки обсаден.
И всеки непременно е виновен.
Часовникът дано забие в мен.

1942

Видения

Свицовый беспредел небес в воде
отлился ,лёд минуя, пулей.
Я ,на колени пав, один, глядел
сквозь лёд смущённо: солнце ли луну ли
искал: ни день, ни ночь, лишь сумрак, мгла. Бесцветен
моей вкруг тени бродит тёмный рой
моро`к без цели, им бы на покой. 
Я вижу образ свой там: под водою
коряги голову мою рогами роют, 
до крови тыча. Алчные и злые
устами пышут этими хао`са змеи:
язычья сноп наружу. Это камень,
не хлеб, и в сердце- он, обманный.

Но я не там...не я... не то! Бесцветен,
моей вкруг тени бродит тёмный рой
морок без цели, им бы на покой...
Минает наважденье: взглядом тело метит,
раскаяньем и жалостью бессловной. 
Минает, ма`нит: нет, не остановит. 

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

        Пейо Яворов,  "Видения"

Небе - куршумена безкрайност - отразено
през ледена кора в куршумени води.
Самотен коленичил на леда, смутено
през него гледам аз: ни слънце, ни звезди, -
ни ден, ни нощ, - безцветен здрач - мъгла. Безцветни,
край отражението мое сенки рой
минуват и не спират: сенки мимолетни,
залутани безцелно, жадни за покой.
Аз виждам своя образ там: изпод водите
държат подводни храсти в кървави бодли
челото изранено. Съскащи и зли,
през моите уста на хаоса змиите
подават сноп езици. Камък там лежи,
и камък остър на гърдите ми тежи.

Не съм аз там - не съм това - не съм! . . . Безцветни
край сянката ми шетат сенки рой,
залутани безцелно, жадни за покой. . .
Минуват сенки: в погледите мимолетни
и съжаление и уплах се чете.
Минуват, заминуват и не спират те.

"Погасим свечку днесь..."

Погасим свечку днесь, на посошок присядем,
и пусть плывёт щерб`месяц среди беженцев-обла`к.
Когда-то ты сказала мне,
                                       что осень ря`дит
в ночь путника: сверчков о том молва.

Последние кузнечики- по жизни трубадуры,
что в песнях старых их? лишь сон да мрак.
Осенний лобзик пилит чьи-то хмуро
черты: уйти кому из нас пора?

Над паром днесь летит златая паутина скита
чабан идёт к овце отбившейся, на звон,
табак в амбарах сух, очаг пылает сытно,
о посевной зерну, другому- тоже снится сон.

Последние кузнечики, я их не понимаю речи,
но сколь сиротски, знаю что, зовут!
И знаю: при`дет день- кузнец меня покличет
в невидимый свой край под листья, во траву 

И я пойду вслепую, в переливы красок:
коричнев от листвы осенней, а от заката- в синеве...
Припомните меня ,тогда считайте сразу:
кто убыл из людей- в сверчках прибавка есть!

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

Иван Николов, "Сега да угасим свещта..."

Сега да угасим свещта и да приседнем на перваза,
и нека щърбав месец плава след облаците-бегълци…
Това е в други времена,
                                              но спомням си, че ти ми каза:
Нощта не спи, нощта е пълна с последни есенни щурци!

Последни есенни щурци - непоправими трубадури,
подели свойта старомодна мелодия от сън и мрак!
Една невидима пила изтрива тънките контури
на онова, което беше и няма да се върне пак.

Сега над черните бразди златиста паяжина скита,
овчарите завръщат само забравен в синорите звън,
тютюнът в пазвите е сух, жарта в огнището - разрита,
и зърното - до друго зърно - сънува благ сеитбен сън.


Последни есенни щурци - не им разбирам от езика,
но как сиротно отзвучава, с какви догадки ме диви!
И вече знам, че някой ден един от тях ще ме повика
в невидимата си държава под сухи листи и треви.


И аз ще тръгна като сляп: в преливането на боите
кафяв - от есенната шума, и от здрачаването - син…
Ако си спомните за мен, спокойно може да броите
човеците - с един по-малко, щурците - повече с един!

Никола Фурнаджиев, "Дождь"

                                                           Александру Жендову

Здоровая жена моя, о тёплая, родная земле,
прельстила звоном перстия, криками пустынных влюблённых,-
дождь темно`й торопится- растрепал ей долгие космы-
переспишь эту ночь, полежишь в пламенеющих своих пара`х.
Греют в жилах чешуйки и глыбоки зелёные очи,
и коричневый плотский луч дождю и дьяволу.
Распахни свою грудь- и гори во веках, и звени,
ах ты, земле родная, мизинец, моя воспалённая радость.
Сколько чёрной любви, сколько чёрной зелёной воды
и потоков темны`х утекает и молкнет во глине!
Буен-бешен восторг, будто бунт стонет днесь этот дождь,
и целует, поёт, и рыдает, молоньями красит простор.
Здоровая жена моя, о тёплая, родная земле,
прими его, испей предгрудием теплы`м и воспалённым-
будто гнед-жеребец, словно муж и`де ливень сегодня-
и ликуют персты, и танцуют деревья и камни.

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

 Никола Фурнаджиев, "Дъжд"
                                 на Александър Жендов

Моя едра жена, моя топла и родна земя,
прелъстен от звъна на пръстта, от вика на пустинните влюбени,
тича тъмен дъждът и разгонил космата снага,
ще преспи тази нощ, ще лежи в твойте пламнали угари.
Греят люспи във кръв и дълбоки зелени очи,
и кафявия лъч от плътта на дъжда и на дявола.
Ах, разкрий свойта гръд и гори в вечността, и кънти,
моя родна земя, моя пръст, моя радост запалена.
Колко черна любов, колко черна зелена вода
и потоци от мрак преминават и тътнат във глината!
Като бесен възторг, като бунт стене днеска дъжда,
и целува, и пей, и ридае, и свети пустинята.
Моя едра жена, моя родна и черна земя,
приеми го и пей във прегръдките топли и пламнали -
като тъмен жребец, като мъж иде днеска дъжда
и ликува пръстта, и танцуват дървета и камъни.

Никола Фурнаджиев, "Любовь"

В пустыне лето по-драконьи пышет;
горит испитый воздух словно смерть;
и солнце сверху выжгло ежевику;
вскипели нивы, ку`щи выжрал зверь.
   И я иду, ищу тебя, потерю
   средь пламеннных и утренних полей,
   любовью круг с улыбкою отмерив,
   головку чью ищу среди стеблей?
  
И сладок мёд горит, поёт устами,
в крови струятся мириады звёзд,
а надо мной железными сосками,
но молча, лето ре`чет о своём.
   Я задыхаюсь в зное, жажду зверско, 
   а пятки-у`гли - языкам-перстам,
   и утопает загнанное сердце
   да с песней в бездне жита, где-то там.
В пустыне лето по-драконьи пышет:
черна земля поиспустила дух;
я пию сок и м`уку ежевики,
ищу тебя и нивами иду.

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

Никола Фурнаджиев,"Любов" 

Огромен змей е лятото в пустините
гори задъхан въздуха до смърт
и слънцето гори върху къпините,
къпините и нивите кипят.
   И аз вървя и търся те загубена
   в пламтящите и утринни нивя,
   о, мое слънце сред земята влюбено,
   със малката и весела глава.
И сладък мед гори и пей по устните,
в кръвта ми плуват хиляди звезди,
аз ида и над мене се отпуснаха
на лятото металните гърди.
   Задъхвам се от зной и жажда огнена,
   петите ми са пламнали в пръстта
   и пее и потъва, лудо погнато,
   сърцето ми в бездънните жита.
Огромен змей е лятото в пустините,
задъхана е черната земя,
аз пия сок и мъка от къпините
и търся те, и в нивите вървя. heart rose

Станислав Стратиев "Болгарская модель", фельетон

Станислав Стратиев, "Българският модел"

Если мы дали что миру, то болгарскую модель. Она, подобно пирамиде Хеопса или Вавилонской башне- наш взнос в сокровищницу человечества.
Проще говоря, некий тип духовности. Определённый способ мышления.
Тип душевности.
Проще говоря, всё наоборот.
Колумб отправился в Индию, а открыл Америку.
Мы отправляемся в Америку -и приплываем Индию.
Всё открываем Америку- и всё оказывается, что открыли Индию.
Повсюду в мире, согласно сказке Андерсена, король гол.
У нас вышло наоборот: король одет, а народ гол. И голоден.
И безработен.
Повсюду в мире сумасшедших считают сознательными, но больными людьми.
У нас сознательных считают сумасшедшими. Ещё с времени Ботева*.
Повсюду в мире дырки** -преимущественно, в сыре.
У нас они- на руководящих местах.
Там, когда в кого-то стреляешь, он умирает.
У нас- умирает Алеко Константинов***.
Там- великие народы.
У нас- Народное собрание***.
Там от великого до смешного- один шаг.
Тут они неразличимы.
У них- свободные народы, у нас- цены.
Это -болгарская модель.
Болгарская модель хуже Бермудского треугольника.
В Бермудском треугольнике нечто просто исчезает.
Из знаешь, что- с концами.
В болгарском модели вещи есть, но их нет.
И не знаешь, что есть.
Называется заправочной станцией, а нет бензина, и масло тебе не сменят, не проверят резину, не вымоют стёкла.
У нас приживается "самое высокое на Балканах". Или "самое широкое".
Согласно этой модели, болгарские карлики -самые низкие в мире, а болгарские мужи- самые мужественные.
Болгарская модель это когда молчание- золото, а склонённую головку острая сабля не сечёт и лучше сегодня яйцо, чем курица завтра потому, что кроткий ягнёнок две матки сосёт.
И когда привлекаем останки Чарли Чаплина за откуп (см. прим.***). 
В болгарской модели селяне направляются в город чтобы купить молока, а горожане- в село на уборку урожая.
Болгарская модель- велосипед без педалей, но с десятью рулями.
Болгарская модель- продырявленная на верёвочке стотинка. Чтобы бесплатно кататься в лифте и говорить по телефону.
В болгарской модели нет девятой дырочки в кавале****. Она не просверлена. Зато просверлена десятая.
Болгарская модель: не чтоб мне хорошо, а чтоб тебе плохо.
Болгарская модель неистребима.
С ней будет покончено, когда все уедем в Канаду.
То же произойдёт с Канадой.
---------------------------------
Прим. перев: * Христо Ботев (1848-1876), национальный герой Болгарии;
                     ** дырочки= "дупки", ещё и ругательство;
                     *** Алеко Константинов(1863-1897), автор сатирического романа "Бай Ганю", главный герой которого- сельский плут. Видимо автор и его роман служили мишенью сторонникам индустриализации Болгарии, а затем, после 1991 года- евроинтеграторам;
**** кавал- пастушья свирель.

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

Чавдар Мутафов "Уьчбунар", очерк

Прежде всего, Уьчбунар- это что-то вроде цитадели. Это республика клоунов и держава мучеников. Это цирк Софии, пародия на столицу и апофеоз её извращённой гигантомании. Это царство парадоксов, захватывающего гротеска. Может быть, в нём заключены больные зародыши всех преступлений духа, но в засасывающей воронке самоотрицания он находится будто-бы вне морали, окуклен круговоротом собственных противоречий, заблуждений и законов.
     Он- воистину совсем чуждый край для софийцев. Сто`ит выйти на Пиротскую улицу- и город оказывается совсем иным, отвратительно неинтересным и мизерным настолько, что недостаёт слов. Человеку следует здесь бы заткнуть ноздри платком и заключить душу в кирасу, настолько хмелён и нездоров здешний дух, насыщенный испарениями голода, дешёвой любви и больничной койки. Дух похоти, надувательства и нищеты, запах циркового реквизита и антиквариата. Белый как пар, дух крепких парфюмов и упревших тел низко стелется по тротуару в приторной и противной мгле, извращая чувства до искушений и топя душу, садистическое головокружение ипподрома и романтический разврат одеколона.
     И в этом блудливом, насыщенном испарениями иле живут странные люди, полуартисты-полумошенники, сущая орава одиночек и паразитов, существующих в экстазе неестественных желаний и бескрайней му`ке наслаждения, вечно ненасытные. Это человечество извращено и ущербно, оно разражается эпилептическими припадками коротая кошмары затянувшегося несчастья, в безумной жажде своих долей сладкой приманки, творя из безобразного, всего на миг единый, грязное чудо- и мучительно погибая в мираже, голи и томлении.
     Вблизи ,однако, уьчбунарец не столь страшен, он даже смешон. Накоротке он- обыкновенный смертный, фанфарон и наив, невежа с плохим вкусом, иногда -подозрителен, в общем- банален. Не требуется даже его фамильярности, мы и так его знаем издавна. Его жанр, его приёмы, его психологию. Ах, эха дивная элегантность, эта неискушённая угловатость: повседневный уьчбунарец, воскресный уьчбунарец- и что необычного в его допотопной грации, в его нелепых уборах уличного франта, что ещё обнаружить и открыть в нём, известном всем?
      И всё же, уьчбунарец интересен. Его красотой есть религия, чьим жрецом он и есть, единственным посвящённым в тайны её постулатов. Напрасно мода с соблазняющими заискиваниями служанки минает его застывшего с невозмутимой миной знатока, напрасно меняются времена и новое устаревает: для уьчбунарского gent* ничто не старо, понеже он превозмогает время суровой собственной непогрешимостью единственного- и тогда все стили и бесстилия сливаются в вечную и неразрывную амальгаму канонов, форм и бесформиц, в одно долгое кружево безвкусицы ,в один безумный итальянский салат крайностей, невозможностей и карикатурности.
          В само`м своём внешнем виде уьчбунарец incroyable**. Его одежда столь нетипична ,сколь традиционен костюм арлекина. Когда он одевается в парадное, цвет его пальто нестерпимо ярок, светло-зелёный или шафранно-кофейный. С неизменно долгой талией и короткими рукавами, с гривенником укутанным в платок и воткнутым в петлицу вместо цветка, с целлулоидным кушаком, пряжка которого истерически вопил красным или ярко-синим. Всевозможные цепочки, пуговички, кожаные ремешки и стальные перстни украшают его commis*** пурпурно-фиолетовый или золотисто-розовый пиджак, с невероятно широкими бортами и непременно тесный вверху талии. При этом панталоны обязательно клёш, тесные в коленях и широкие как уста драконовы у обуви, старательно подкатанные снизу и математически правильно выглаженные утюгом. Брюки без складки, впрочем, для уьчбунарца - преступление похлеже всех смертных грехов Содома - это же преступный плевок общему вкусу. Даже и тогда, когда концы брючин заляпан сухой грязью и потрепан в бахрому, уьчбунарец кладёт с неизменным усердием свои Unaussprechlichen*** под матрац дабы наутро достать их геометрически правильными и строго безупречными. Но великая страсть уьчбунарского gent - всё же обувь. Она- пара почти живых существ ,невыносимо тесных и невероятно длинных, с платформами ,которые всегда, с подмётками из автомобильной резины, недостаточно высоки и непоправимо скошены назад из-за плоскостопия хозяина - то обувки немыслимого колеру ,декоративно подлатанные, пробитые un jour**** тысячами малых и поболее дырочек  в виде кружочков и цветочков, с металлическими побрякушками на ремешочках, с шелковыми аксельбантиками, с красными и жёлтыми бусинами- и, наконец, отполированными до бледности ваксой, краской и графитом.
     Уьчбунарец воистину любит всякие крайности, придавая даже и наиобыкновеннейшим вещам некое каламбурное изящество и особый истерический писк, который, впрочем- лишь блеф. Мы все видали его катающимся на велосипеде, с этим красного бархата седлом, с выгравиранной напоказ монограммой, с большим автомобильным клаксоном между ног и с низким рулём,с которым сладить возможно только упираясь коленями в подбородок. Ни одну экстравагантную находку он не оставил без внимания, всё заботливо перенял: и кривые колодки на педали, и сверхдлинный никелированный насос, и ацетиленовую фару, вплоть до оплётки просмоленным шнуром корпуса и руля. Поскольку учьбунарец прежде всего спортсмен, с головы до пят, с явным предпочтением каскетки, гамаш и гимнастических сандалий, с привычкой скреплять края панталон прищепками, он принимает вид велосипедиста даже когда не пользуется бициклом.
     Но он ещё и спортсмен по отношению к красоте: старается побить рекорд,- вечный музыкант, поэт, художник и непризнанный талант, богемец с карманами набитыми под завязку газетами, трепач с неизменной мандолиной и репертуаром от Верди до Вагнера, любитель брабантских***** рассветов, хорист "Вольного театра", завсегдатай оперы и литературный критик жёлтого еженедельника. Ему всё красиво: и кинематограф, и русская театральная труппа, соблазнительные олеографии в молочной лавке, где он- постоянный покупатель, куплеты чардаша, дешёвые "литературные" книжки, ему по плечу всё царство мысли от Маркса до Ницше. Его душе неведомы преграды и дилеммы, этому прирождённому arbiter elegantiarum ***** и приговорённому судьбой к борьбе- и в его, сентиментального урода, голове мирно сочетаются все учения в неестественных сочетаниях полуистин и кощунств, в святотатственной погоне за эффектами, в анархической мегаломании цинизма и беспредельном смешении наглости, невежества и сенсаций.         
     И, коротая всю жизнь свою в преддверии столицы, он чужд ей как пария у врат храма. Хоть душа его испускает сущее зловоние, приличествующее нечистому животному, а не человеку, и мы в ужасе отрекаемся от его ghetto, а всё же, бывает, зайдём суда с улицы Марии Луизы.
     Что за существо уьчбунарец? Этот господин в кривом котелке, нечистой куртке и светлых кожаных перчатках? Или он- полудитя, полумуж с морщинистым лицом и опытными, развратными глазами? Где живут эти люди, когда спят и чем заняты?  Каковы их ночи и что за, наконец, гримаса таится, ужасная и бессмысленная, за их гротескным видом клоунов и затворников? Что там, неуловимое и кошмарное, за тысячами их метаморфоз уличных героев и сентиментальных сверхчеловеков, что приливает к их лицам сумраком мизерии и конвульсиями похоти, оседая на личинах мистическими отражениями безграничного проклятия и му`ки? В чём заключён этот ужасный парадокс их бытия в образах простых и безобидный смертных, загадка, которая однажды возвышает их трагическими очертаниями мучеников, дабы направить их, зачумлённых и фатальных- неужто угрызения совести?  

     ...Но, минуя Пиротскую улицу, мы почти забываем их парадные костюмы и гротескно- праздничные одежды, их невероятные причёски и спортивные манеры: нет, нет, уьчбунарец не смешон, поскольку за красным носом и порожними глазницами его маски кроется глупость порока и ненасытности, а за тёмным челом анархиста и уличного философа в хищных спазмах ухмыляется ледяное головокружение безумия. Поскольку в его силуэте испытавшего крушение одиночки открывается сама судьба человека, судьба всех нас, может быть... одним днём... в лица нам, пробуждённым от снища счастья, дохнёт гротескный и трагический позор человеческого и нашего личного ничтожества.

1941 г.
---- Примечания переводчика:* от gentillehomme (фр.) - аристократ; 
** фр. - невероятные;
*** нем. - несказуемые;
**** фр.- зд. однажды, по случаю;
***** Брабант- центральная, со столицей, Брюсселем, провинция Бельгии;
****** арбитр вкусов.
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы