Одна из неплохих современных песен 

Второй раз услышала по радио песню. Начала искать, кто поет, оказалось Валерия..не ожидала..песня понравилась-)) Вот я не знаю как вам, но у меня полная ассоциация с Ваенгой-))особенно с ее "Курю"-))

Петь песни для Кришны можно в любом месте, в любое время, на любых инструментах, и в любом жанре. Главное условие — делать это с любовью! Тогда Кришна непременно примет это. Наряду с традиционным стилем исполнения бхаджанов, в котором часто используются такие популярные инструменты из Индии как Мриданга и Караталы, на Западе есть множество преданных, а также будущих вайшнавов, кто проникся к Кришне особым чувством, и делает Кришну героем своих песен. Так на свет появляются очень необычные музыкальные творения, которые сочетают в себе несколько не традиционный стиль исполнения и бхакти, преданность Господу.

Чандрамукха Свами может сочинять бхаджаны также и в стиле регги.

Содержание: 01. Gopinatha.mp3 02. Vraja Shenai.mp3 03. Bolo Hari.mp3 04. Radha Krishna Bol.mp3 05. Krishna Bossa.mp3 06. Suddha Bhakata.mp3 07. Om Triambak Mantra.mp3 08. Hari Nam.mp3 09. Doyal Nitai.mp3 10. Krishna Reggae.mp3 11. Sri Vraja dhama mamrta.mp3 12. Instrumental.mp3 13. Govinda Murari.mp3 14. Chandramukha Swami (intro).mp3 15. Jaladuta Ritual (Srila Prabhupada).mp3

Информация была взята с сайта Svirel.com

Восьмым усталым, медленным ударом
куранты со стены напротив
напомнили мне ,что наступило утро.

Студёный ,бездыханный луч
проник сквозь занавеску, неприкаян:
на камеру похож покой,
ключ от которого уже в руке твоей,
но ты в окно бесстрастно загляделся.

Но ты молчишь. И не желаешь верить,
что ночь на запад далеко ушла:
рука не слышит зова вялых нервов
не достигая мутного стекла.

Восток- о нём не говорит приёмник,
баланс потерь по-тёмному сведя.
И женщины -к провизии в потёмки,
и керосинки до утра кадят.

Предчувствия сквозь дула отольются
дворам, садам, мещанской коловерти.
И люди, и предметы отдаются
сединам некоей всеобщей смерти.

Предчувствия сквозь дула отольются
дворам, садам, мещанской коловерти.
И люди, и предметы отдаются
сединам некоей всеобщей смерти.

Довлеет мгла- надгробье из каменьев.
Засады всюду, всяк другому- сторож. 
Любой виновен- это непременно.
Во мне пробьют куранты, может?

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

1942

Прежде всего, Уьчбунар- это что-то вроде цитадели. Это республика клоунов и держава мучеников. Это цирк Софии, пародия на столицу и апофеоз её извращённой гигантомании. Это царство парадоксов, захватывающего гротеска. Может быть, в нём заключены больные зародыши всех преступлений духа, но в засасывающей воронке самоотрицания он находится будто-бы вне морали, окуклен круговоротом собственных противоречий, заблуждений и законов.
     Он- воистину совсем чуждый край для софийцев. Сто`ит выйти на Пиротскую улицу- и город оказывается совсем иным, отвратительно неинтересным и мизерным настолько, что недостаёт слов. Человеку следует здесь бы заткнуть ноздри платком и заключить душу в кирасу, настолько хмелён и нездоров здешний дух, насыщенный испарениями голода, дешёвой любви и больничной койки. Дух похоти, надувательства и нищеты, запах циркового реквизита и антиквариата. Белый как пар, дух крепких парфюмов и упревших тел низко стелется по тротуару в приторной и противной мгле, извращая чувства до искушений и топя душу, садистическое головокружение ипподрома и романтический разврат одеколона.
     И в этом блудливом, насыщенном испарениями иле живут странные люди, полуартисты-полумошенники, сущая орава одиночек и паразитов, существующих в экстазе неестественных желаний и бескрайней му`ке наслаждения, вечно ненасытные. Это человечество извращено и ущербно, оно разражается эпилептическими припадками коротая кошмары затянувшегося несчастья, в безумной жажде своих долей сладкой приманки, творя из безобразного, всего на миг единый, грязное чудо- и мучительно погибая в мираже, голи и томлении.
     Вблизи ,однако, уьчбунарец не столь страшен, он даже смешон. Накоротке он- обыкновенный смертный, фанфарон и наив, невежа с плохим вкусом, иногда -подозрителен, в общем- банален. Не требуется даже его фамильярности, мы и так его знаем издавна. Его жанр, его приёмы, его психологию. Ах, эха дивная элегантность, эта неискушённая угловатость: повседневный уьчбунарец, воскресный уьчбунарец- и что необычного в его допотопной грации, в его нелепых уборах уличного франта, что ещё обнаружить и открыть в нём, известном всем?
      И всё же, уьчбунарец интересен. Его красотой есть религия, чьим жрецом он и есть, единственным посвящённым в тайны её постулатов. Напрасно мода с соблазняющими заискиваниями служанки минает его застывшего с невозмутимой миной знатока, напрасно меняются времена и новое устаревает: для уьчбунарского gent* ничто не старо, понеже он превозмогает время суровой собственной непогрешимостью единственного- и тогда все стили и бесстилия сливаются в вечную и неразрывную амальгаму канонов, форм и бесформиц, в одно долгое кружево безвкусицы ,в один безумный итальянский салат крайностей, невозможностей и карикатурности.
          В само`м своём внешнем виде уьчбунарец incroyable**. Его одежда столь нетипична ,сколь традиционен костюм арлекина. Когда он одевается в парадное, цвет его пальто нестерпимо ярок, светло-зелёный или шафранно-кофейный. С неизменно долгой талией и короткими рукавами, с гривенником укутанным в платок и воткнутым в петлицу вместо цветка, с целлулоидным кушаком, пряжка которого истерически вопил красным или ярко-синим. Всевозможные цепочки, пуговички, кожаные ремешки и стальные перстни украшают его commis*** пурпурно-фиолетовый или золотисто-розовый пиджак, с невероятно широкими бортами и непременно тесный вверху талии. При этом панталоны обязательно клёш, тесные в коленях и широкие как уста драконовы у обуви, старательно подкатанные снизу и математически правильно выглаженные утюгом. Брюки без складки, впрочем, для уьчбунарца - преступление похлеже всех смертных грехов Содома - это же преступный плевок общему вкусу. Даже и тогда, когда концы брючин заляпан сухой грязью и потрепан в бахрому, уьчбунарец кладёт с неизменным усердием свои Unaussprechlichen*** под матрац дабы наутро достать их геометрически правильными и строго безупречными. Но великая страсть уьчбунарского gent - всё же обувь. Она- пара почти живых существ ,невыносимо тесных и невероятно длинных, с платформами ,которые всегда, с подмётками из автомобильной резины, недостаточно высоки и непоправимо скошены назад из-за плоскостопия хозяина - то обувки немыслимого колеру ,декоративно подлатанные, пробитые un jour**** тысячами малых и поболее дырочек  в виде кружочков и цветочков, с металлическими побрякушками на ремешочках, с шелковыми аксельбантиками, с красными и жёлтыми бусинами- и, наконец, отполированными до бледности ваксой, краской и графитом.
     Уьчбунарец воистину любит всякие крайности, придавая даже и наиобыкновеннейшим вещам некое каламбурное изящество и особый истерический писк, который, впрочем- лишь блеф. Мы все видали его катающимся на велосипеде, с этим красного бархата седлом, с выгравиранной напоказ монограммой, с большим автомобильным клаксоном между ног и с низким рулём,с которым сладить возможно только упираясь коленями в подбородок. Ни одну экстравагантную находку он не оставил без внимания, всё заботливо перенял: и кривые колодки на педали, и сверхдлинный никелированный насос, и ацетиленовую фару, вплоть до оплётки просмоленным шнуром корпуса и руля. Поскольку учьбунарец прежде всего спортсмен, с головы до пят, с явным предпочтением каскетки, гамаш и гимнастических сандалий, с привычкой скреплять края панталон прищепками, он принимает вид велосипедиста даже когда не пользуется бициклом.
     Но он ещё и спортсмен по отношению к красоте: старается побить рекорд,- вечный музыкант, поэт, художник и непризнанный талант, богемец с карманами набитыми под завязку газетами, трепач с неизменной мандолиной и репертуаром от Верди до Вагнера, любитель брабантских***** рассветов, хорист "Вольного театра", завсегдатай оперы и литературный критик жёлтого еженедельника. Ему всё красиво: и кинематограф, и русская театральная труппа, соблазнительные олеографии в молочной лавке, где он- постоянный покупатель, куплеты чардаша, дешёвые "литературные" книжки, ему по плечу всё царство мысли от Маркса до Ницше. Его душе неведомы преграды и дилеммы, этому прирождённому arbiter elegantiarum ***** и приговорённому судьбой к борьбе- и в его, сентиментального урода, голове мирно сочетаются все учения в неестественных сочетаниях полуистин и кощунств, в святотатственной погоне за эффектами, в анархической мегаломании цинизма и беспредельном смешении наглости, невежества и сенсаций.         
     И, коротая всю жизнь свою в преддверии столицы, он чужд ей как пария у врат храма. Хоть душа его испускает сущее зловоние, приличествующее нечистому животному, а не человеку, и мы в ужасе отрекаемся от его ghetto, а всё же, бывает, зайдём суда с улицы Марии Луизы.
     Что за существо уьчбунарец? Этот господин в кривом котелке, нечистой куртке и светлых кожаных перчатках? Или он- полудитя, полумуж с морщинистым лицом и опытными, развратными глазами? Где живут эти люди, когда спят и чем заняты?  Каковы их ночи и что за, наконец, гримаса таится, ужасная и бессмысленная, за их гротескным видом клоунов и затворников? Что там, неуловимое и кошмарное, за тысячами их метаморфоз уличных героев и сентиментальных сверхчеловеков, что приливает к их лицам сумраком мизерии и конвульсиями похоти, оседая на личинах мистическими отражениями безграничного проклятия и му`ки? В чём заключён этот ужасный парадокс их бытия в образах простых и безобидный смертных, загадка, которая однажды возвышает их трагическими очертаниями мучеников, дабы направить их, зачумлённых и фатальных- неужто угрызения совести?  

     ...Но, минуя Пиротскую улицу, мы почти забываем их парадные костюмы и гротескно- праздничные одежды, их невероятные причёски и спортивные манеры: нет, нет, уьчбунарец не смешон, поскольку за красным носом и порожними глазницами его маски кроется глупость порока и ненасытности, а за тёмным челом анархиста и уличного философа в хищных спазмах ухмыляется ледяное головокружение безумия. Поскольку в его силуэте испытавшего крушение одиночки открывается сама судьба человека, судьба всех нас, может быть... одним днём... в лица нам, пробуждённым от снища счастья, дохнёт гротескный и трагический позор человеческого и нашего личного ничтожества.

1941 г.
---- Примечания переводчика:* от gentillehomme (фр.) - аристократ; 
** фр. - невероятные;
*** нем. - несказуемые;
**** фр.- зд. однажды, по случаю;
***** Брабант- центральная, со столицей, Брюсселем, провинция Бельгии;
****** арбитр вкусов.
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

Взгляд непрестанный
обнимает берега, что удаляются.

Дрожащая пена
итожит деликатно
минуту молчанья.

Утолённая на семи ветрах,
замирает эйфория первозданная,
"прощай" пространно упокоенный.

Выдохи сбились и  скорчились
в коридоре сознания,
а воображенье меж тем сочится бессильно
тоскою вдаль.

Тысяча голубок хлопочут
над рабским скопищем
тишины.

Горизонт тяжелеет железом тоски-
ностальгия сладка, она
пока  при тебе.

Трещины неведомые дрожат на ветру
имена просыпая,
и ,предваряя порыв судьбы,
страх несчастный
застревает в гортани.

Перевод с испанского Терджимана Кырымлы

Книга современной парагвайской поэтессы Рене Феррер де Арре`ллага (род. 1944 г.), посвящённая Чакской войне между Парагваем и Боливией (1932-35 гг) вышла в Асунсьоне в  1982 году, -прим.перев.

Войны

Не важно, что войны прозваны:
они суть плачи
и тишина,
бессонница похоронок,
что- в узелках ткачихи-смерти.

Птахи вещие испьют из костей,
несомых ветром,
зелья беспомощности-
и да породолжат полёт свой,
ещё больнее, неуловимей,
к невосполнимой бреши неприсутствия.

И да вернутся биваки холодных плоскогорий
сгущённым пульсом,
гамом теней,
да- с сумерками известковой грусти
звезды унылой.

Не важно, что войны прозваны
и датированы:
солдат, разбрасывающий свои останки
в прихожей тишины,
всегда прежний.

Обстоятельства

Человек есть путешественик авроры,
холодный кормчий между звёзд,
прохожий задержавшейся минуты.

Куранты бьют вослед,
где грёзы распевают-
иль звон удушья это.

В ущёлье пульса рассыпается
состав тоски, что возмущает
прекраснодушие романса.

Всё переменяется мгновенно,
всё течёт.

Человек отупевший средь себе подобных,
мириадом согласных дыханий,
листвою становится под ливнем
в западне насилия. 

Всё переменяется мгновенно
неисправимо.

Вдаль опускается усталое солнце,-
и на просторе подрагивает
исчадие теней.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы