Сурчиха, там, на горке, не сбежав,
в раскидистую папороть шмыгнув,
спиною к кочке пятилась, треща
резцами желтоватых "кастаньет",
на мой поклон приветом не воздав:
лишь цокот с дрожью суть эквивалент
любви,-- и когти в грязь; валюты не сошлись.

Во сказках встреч подобных не сыскать;
там, мило встречены, сурки дарят любовь;
и друга, и врага, как правило, понятна речь,
которую поймёт всяк грубый зверь.
Я выпала из красоты. Красноречивый сокол, что
общался с Кэнеси, кричит тугим ушам.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Incommunicado

The groundhog on the mountain did not run
But fatly scuttled into the splayed fern
And faced me, back to a ledge of dirt, to rattle
Her sallow rodent teeth like castanets
Against my leaning down, would not exchange
For that wary clatter sound or gesture
Of love : claws braced, at bay, my currency not hers.

Such meetings never occur in marchen*
Where love-met groundhogs love one in return,
Where straight talk is the rule, whether warm or hostile,
Which no gruff animal misinterprets.
From what grace am I fallen. Tongues are strange,
Signs say nothing. The falcon who spoke clear
To Canacee cries gibberish to coarsened ears.

* marchen (?) нем. "сказки"; Кэнэси, эльфийская принцесса, персонаж Чосера, см. по ссылке: http://www.columbia.edu/dlc/garland/deweever/C/canacee.htm

Дерево грёзы, Поллино дерево:
частокол;
всяк крапчатый прутик

оканчивается узким
листом, непохожим
на любой другой,

или-- заморский цветком,
плоским, что бумажным,
оттенка

воздушного, что выдох на морозе,
изысканнее всех
шёлковых вееров,

которыми дамы-китаянки
волнуют воздух
цвета яйца малиновки. Сребро-

-власое семя молочая
садится на эти жерди; тростник
ореолом

излучает окрест огонёк свечи,
болотное марево,
или клок

облака, венчая её
чудный канделябр.
Бледно освещён

"дунь-брыжами"  одуванчиков,
"колёсами" белых ромашек и
тигровыми

анютиными глазками, он пылает. O, это не
древо родословной,
дерево Полли, ни

Мировое Древо, хотя,
слившись с кварцевыми пушинками, оно
взросло и оперилось.

Оно спрыгнуло с её подушки,
газово*-цельное,
ребристое что кисть руки,

дерево грёзы. Дерево Полли
украшено валентиновой
гирляндой из слёзно-жемчужных,

кровоточащих сердечек
на рукаве, и ,венчающей её,
голубой звездой живокости.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* от названия г.Газы, тонкая, прозрачная ткань,-- прим.перев.

Polly's Tree

A dream tree, Polly's tree :
a thicket of sticks,
each speckled twig

ending in a thin-paned
leaf unlike any
other on it

or in a ghost flower
flat as paper and
of a color

vaporish as frost-breath,
more finical than
any silk fan

the Chinese ladies use
to stir robin's egg
air. The silver -

haired seed of the milkweed
comes to roost there, frail
as the halo

rayed round a candle flame,
a will-o'-the-wisp
nimbus, or puff

of cloud-stuff, tipping her
queer candelabrum.
Palely lit by

snuff-ruffed dandelions,
white daisy wheels and
a tiger faced

pansy, it glows. O it's
no family tree,
Poly's tree, nor

a tree of heaven, though
it marry quartz-flake,
feather and rose.

It sprang from her pillow
whole as a cobweb
ribbed like a hand,

a dream tree. Polly's tree
wears a valentine
arc of tear-pearled

bleeding hearts on its sleeve
and, crowning it, one
blue larkspur star.

Sylvia Plath

Ночь--  лишь рановидность угольной копирки,
иссине-чёрная, истыкана орбитами звёзд
ко свету, скважинка за скважинкой--
свет белокостный, что смерть-- за всеми.
У звёзд и зевоты луны на виду
он мучим дюной подушки; бессонница
простирает мелкий досадный песок во все концы.

Снова и снова со старой зернистой киноплёнки
путаница напоказ-- моросные дни
детства и взросления, липких от грёз,
родительские лица дылд, попеременно строгие и печальные--
розарий во тле, что выжимал было его крик.
Его лоб шишковат что мешок булыг.
Воспоминания пихаются своими портофольо, кинозвёзды заштатные.

Его не пронимают таблетки: красные, фиолетовые, голубые--
а как они разгоняли скуку затяжных вечеров!
Сахарные планеты, чей эффект дарил ему
жизнь, ненадолго окрещённую в не-жизни,
и сладкие, подтравленные пробужденья забывчивого дитяти.
Теперь таблетки изношены и глупы, что античные боги.
Их маково-сонные колёры не впрок ему.

Его голова-- малый уголок серых зеркал.
Всяк жест немедленно ускользает вниз, аллеей
умаляющих перспектив, а его значимость
водой истекает в дальнюю дыру.
Он безуединённо живёт в  комнате без век,
лысые сегменты его глаз широко таращатся
в непрестанно светожаркое мельтешение эпизодов.

Ночь напролёт в гранитном дворе невидимые кошки
выли как женщины, или сломанные инструменты.
Он ощущает дневной свет, его белую хворь,
карабкающуюся вверх с её шляпой банальных дубль-кадров.
Город теперь-- ландкарта бодрых говорунов,
и всюду народ,-- глаза слюдяные и пустые,--
шеренгами едут на работу, то ли мозги им нарочно вымыли.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Insomniac

The night is only a sort of carbon paper,
Blueblack, with the much-poked periods of stars
Letting in the light, peephole after peephole ---
A bonewhite light, like death, behind all things.
Under the eyes of the stars and the moon's rictus
He suffers his desert pillow, sleeplessness
Stretching its fine, irritating sand in all directions.

Over and over the old, granular movie
Exposes embarrassments--the mizzling days
Of childhood and adolescence, sticky with dreams,
Parental faces on tall stalks, alternately stern and tearful,
A garden of buggy rose that made him cry.
His forehead is bumpy as a sack of rocks.
Memories jostle each other for face-room like obsolete film stars.

He is immune to pills: red, purple, blue ---
How they lit the tedium of the protracted evening!
Those sugary planets whose influence won for him
A life baptized in no-life for a while,
And the sweet, drugged waking of a forgetful baby.
Now the pills are worn-out and silly, like classical gods.
Their poppy-sleepy colors do him no good.

His head is a little interior of grey mirrors.
Each gesture flees immediately down an alley
Of diminishing perspectives, and its significance
Drains like water out the hole at the far end.
He lives without privacy in a lidless room,
The bald slots of his eyes stiffened wide-open
On the incessant heat-lightning flicker of situations.

Nightlong, in the granite yard, invisible cats
Have been howling like women, or damaged instruments.
Already he can feel daylight, his white disease,
Creeping up with her hatful of trivial repetitions.
The city is a map of cheerful twitters now,
And everywhere people, eyes mica-silver and blank,
Are riding to work in rows, as if recently brainwashed.

The night is only a sort of carbon paper,
Blueblack, with the much-poked periods of stars
Letting in the light, peephole after peephole ---
A bonewhite light, like death, behind all things.
Under the eyes of the stars and the moon's rictus
He suffers his desert pillow, sleeplessness
Stretching its fine, irritating sand in all directions.

Sylvia Plath

Определяя, слово-- кляп; начертан, штрих
теснит туманы взоров, убийством жив дистрофик
в конторах, где штрихами мысленными тих

устрой труда. Крепок сей картофель,
камни, без совести, слово и штрих стерпят,
дай им дюйм. Не то, что крупны (в профиль

ум задний зачастую поправит их,
окучит деликатно), но они
не весят вечно, сколь мне надо: то ли

их многовато нешто, претят мне.
Незарифмованы, незарисованы, картофель
носы бурые топорщит на обёртке
бумаги первосортной; тот же фрукт не ахти.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Poems, Potatoes

The word, defining, muzzles; the drawn line
Ousts mistier peers and thrives, murderous,
In establishments which imagined lines

Can only haunt. Sturdy as potatoes,
Stones, without conscience, word and line endure,
Given an inch. Not that they're gross (although

Afterthought often would have them alter
To delicacy, to poise) but that they
Shortchange me continuously: whether

More or other, they still dissatisfy.
Unpoemed, unpictured, the potato
Bunches its knobby browns on a vastly
Superior page; the blunt stone also.

Sylvia Plath

Тугой арбуз бросает кореш
тебе в очкастое лицо.
Купец, с калмыком зря ты споришь:
аул для трудных и бойцов.

Играет цыган на гармошке;
ревёт и топчется медведь;
в треух суконный с верхом кошки
летят кровинки, зёрна, медь.

Несёт аорта пароходы.
За Волгой та же бахчестепь--
травы непаханые всходы.
Разделена рекою клеть.

Слагай же дар из подаяний
меняя круглые на хруст.
Подол капризной несмеяны
как этот мир-- прохладен, пуст.

Неймётся ветреной былинке.
За океаном нет земли,
так легче думать по старинке:
она --кувшинки прочный блин.

Весь день за шахматами с миром-костяком:
довольна, (а за окнами-- нахал
дождь) улеглась на мягоньком клубком,
грызёт, он под руку, бонбон греха.

Жена, педант, грудь розова, она
питает в детской сказок шоколад:
где ухажёрам вовсе не должна,
тепличным розам-- вечность исполать.

Гранатовые* пальцы вперебор,
кровь пролилась-- блестящий  манускрипт;
мечтает,-- с нею запах, сладок, хвор,
гардений ,сгнивших в склепе, говорит,--

и в шёлк метафор пятится смелей
от плача серых уличных детей.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* здесь гранат-- минерал,-- прим.перев.

Female Author

All day she plays at chess with the bones of the world:
Favored (while suddenly the rains begin
Beyond the window) she lies on cushions curled
And nibbles an occasional bonbon of sin.

Prim, pink-breasted, feminine, she nurses
Chocolate fancies in rose-papered rooms
Where polished bigboys whisper creaking curses
And hothouse roses shed immortal blooms.

The garnets on her fingers twinkle quick
And blood reflects across the manuscript;
She muses on the odor, sweet and sick,
Of festering gardenias in a crypt,

And lost in subtle metaphor, retreats
From gray child faces crying in the streets.

Sylvia Plath

Mushrooms

"Overnight, very
Whitely, discreetly,
Very quietly

Our toes, our noses
Take hold on the loam,
Acquire the air.

Nobody sees us,
Stops us, betrays us;
The small grains make room.

Soft fists insist on
Heaving the needles,
The leafy bedding,

Even the paving.
Our hammers, our rams,
Earless and eyeless,

Perfectly voiceless,
Widen the crannies,
Shoulder through holes. We

Diet on water,
On crumbs of shadow,
Bland-mannered, asking

Little or nothing.
So many of us!
So many of us!

We are shelves, we are
Tables, we are meek,
We are edible,

Nudgers and shovers
In spite of ourselves.
Our kind multiplies:

We shall by morning
Inherit the earth.
Our foot's in the door."

Sylvia Plath

Грибы

"Вечером поздно
столь осторожно,
очень невинно

мысками, носами
удел на суглинке мы занимаем,
и воздух вприхват.

Никто не увидит нас,
не окоротит, и не предаст;
По камушку-- домик.

Кулачки мягко
иглы вздымают,
листья-матрацы,

что там-- булыжник.
Млаты, тараны наши
без глаз, без ушей,

немы что рыбы,
трещины торят.
Плечи-- в отворы. Мы

сыты водою,
крохами тени,
просим, манерны,

малость, пустяк.
Столь многие наши--
и каша, и брашна!

Мы-- поло`к и столы,
мы кроткие, мы же
съедобны;

мы толчком и бочком--
не жалеем о том. 
Наше добро умножается:

завтра к утру
унаследуем землю.
Мы в дверях, мы грядём".

перевод с английского Терджимана Кырымлы

В темнице глаз твоих лунатик-ум
сальтирует затменья контрафакт;
свет-ангелы чернеют сверху сумм 
земли, где набегает гандикап.

Комете дав наказ отлить чернил
на белый свет, ища в потопе ниш,
ты смешиваешь полудённый чин,
а божье фото ретушью срамишь.

Змей-верхолаз, твой чёток негатив,
вторгаешься, разнообразя род,
пятном родимым лобик опалив--
петух с зарёй пометку не сотрёт.               

Гордец-творец, ты солнца жар чумной
в полудня час земной заклинил тьмой.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Sonnet to Satan

In darkroom of your eye the moonly mind
someraults to couterfeit eclipse;
bright angels black out over logic's land
under shutter of their handicaps.

Commanding that corkscrew comet jet forth ink
to pitch the white world down in swiveling flood,
you overcast all order's noonday rank
and turn god's radiant photograph to shade.

Steepling snake in that contrary light
invades the dilate lens of genesis
to print your flaming image in birthspot
with characters no cockcrow can deface.

O maker of proud planet's negative,
obscure the scalding sun till no clocks move.

Sylvia Plath

Кобыла... ...
Камень напротив,
для контраста

с зелёным Адамом, я
улыбаюсь, скрестила ноги,
загадочная,

играю своими вуалями.
Столь ценная!
Как солнце полирует плечо!

А луне,
моей
неутомимой кузине,

вставать, с её пятнами псориаза,
волоча деревья... ...
мелочь перелеска полипов,

мелочь сетей,
моих видимостей покров.
Мерцаю что зеркало.

На эту кромку мою новобрачный прибыл,
повелитель зеркал!
Именно он направляется

внутрь шёлковых
ширм, в недра шуршащих вещиц.
Дышу, а вуаль

рта рябит свою занавесь,
ею глаз мой
заслонён,

наслоением радуг.
Я-- его.
Даже в его

отсутствие я
вращаюсь своём
футляре невозможностей,

бесценная и тихая,
средь этих паракитов**, ара!
О, говоруны

соглядатаи ресницы!
Я уроню
перо, что пава.

Соглядатаи губы!
Я уроню
взгляд

трясущий
канделябр
воздушный, что днями мечет

хрусталь
миллиона невеж.
Соглядатаи!

Слуги!
А со следующим его шагом
я уроню

я уроню... ... ...
От куколки украшенной,
что бережёт он что сердце... ... ...

львица,
визг в бане,
плащ дыр.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* о названии стихотворения см. по ссылке: http://en.wikipedia.org/wiki/Purdah
** паракиты-- жёлтые попугаи, см. фото

Purdah

Jade---
Stone of the side,
The antagonized

Side of green Adam, I
Smile, cross-legged,
Enigmatical,

Shifting my clarities.
So valuable!
How the sun polishes this shoulder!

And should
The moon, my
Indefatigable cousin

Rise, with her cancerous pallors,
Dragging trees ---
Little bushy polyps,

Little nets,
My visibilities hide.
I gleam like a mirror.

At this facet the bridegroom arrives
Lord of the mirrors!
It is himself he guides

In among these silk
Screens, these rustling appurtenances.
I breathe, and the mouth

Veil stirs its curtain
My eye
Veil is

A concatenation of rainbows.
I am his.
Even in his

Absence, I
Revolve in my
Sheath of impossibles,

Priceless and quiet
Among these parrakeets, macaws!
O chatterers

Attendants of the eyelash!
I shall unloose
One feather, like the peacock.

Attendants of the lip!
I shall unloose
One note

Shattering
The chandelier
Of air that all day flies

Its crystals
A million ignorants.
Attendants!

Attendants!
And at his next step
I shall unloose

I shall unloose ---
From the small jeweled
Doll he guards like a heart ---

The lioness,
The shriek in the bath,
The cloak of holes.

Sylvia Plath