С сумчонками своими переулком
ползут, трясясь, старухи на прогулку,
и помнят ведь, как много лет назад
в шелках гуляли здесь. Маршрут твердят
они поодиночке прежний свой--
им памятен дней прошлых зной,
забытый всеми. В тряских головах--
вальсёр тех карнавалов шаг и мах
всё выверяет свой, и им видать
свечей парад, пачулей благодать
сластит вокруг, а мускуса теплынь
чарует страсть во мраке полумглы.
Затем видать, как луч стремится из
землистых век, под сонный пароксизм--
и снова дрожь, счастливая, тугая,
толкается у рта углов и краев--
и дёрнувшись, глава, забормотав,
трясётся.
Как фонари растормошат порою
загрёзивший в бреду бессонный город,
дрожащая хламина в чёрном платье
шмыгнёт в полно`чь,--да сумочку прихватит
с лавандовою сластью,--
в распивочную с шумною толпой;
иль поздним вечером в людской прибой,
бочком, со спичками, крадётся к одиночке
у чёрных входов-- коробок в ручонке,
зовя: "и я бывало танцевала
когда отец ваш был весёлым малым!"
А иногда как из античной маски--
разбитый голос, с проблесками сказки
нетронутого хрусталя, вдруг в ночь--
и скрипка треснутая плачем превозмочь
старается его; и знаешь ты, поёт
она, что свет и слава-- всё пройдёт.
То из аллеи вдруг она за полночь
возникнет, чуть влачащаяся сволочь,
иль в сумраке-- касается камней,
ко двери тащится мешок костей
и спутанных волос.
А иногда как из античной маски--
разбитый голос, с проблесками сказки
нетронутого хрусталя, вдруг в ночь--
и скрипка треснутая плачем превозмочь
старается его; и знаешь ты, поёт
она, что свет и слава-- всё пройдёт.
То из аллеи вдруг она за полночь
возникнет, чуть влачащаяся сволочь,
иль в сумраке-- касается камней,
ко двери тащится мешок костей
и лохм.
Развалины, они не погубили
сердца свои, внушавшие желанья мужам,
бессмертными казались тем, кто сном был сужен,
любовью называемым. Таков исход
легенды плоти; вы в плену забот
о ваших членах год за годом кряду,
готовите посмещище в отраду--
улику с приговором, труп живой,
седую бабу с тряской головой.
перевод с английского Терджимана Кырымлы 
The Old Women
They pass upon their old, tremulous feet,
Creeping with little satchels down the street,
And they remember, many years ago,
Passing that way in silks. They wander, slow
And solitary, through the city ways,
And they alone remember those old days
Men have forgotten. In their shaking heads
A dancer of old carnivals yet treads
The measure of past waltzes, and they see
The candles fit again, the patchouli
Sweeten the air, and the warm cloud of musk
Enchant the passing of the passionate dusk.
Then you will see a light begin to creep
Under the earthen eyelids, dimmed with sleep,
And a new tremor, happy and uncouth,
Jerking about the corners of the mouth.
Then the old head drops down again, and shakes,
Muttering.
Sometimes, when the swift gaslight wakes
The dreams and fever of the sleepless town,
A shaking huddled thing in a black gown
Will steal at midnight, carrying with her
Violet bags of lavender,
Into the taproom full of noisy tight;
Or, at the crowded earlier hour of night,
Sidle, with matches, up to some who stand
About a stage-door, and, with furtive hand,
Appealing; "I too was a dancer, when
Your fathers would have been young gentlemen!"
And sometimes, out of some lean ancient throat,
A broken voice, with here and there a note
Of unspoiled crystal, suddenly will arise
Into the night, while a cracked fiddle cries
Pantingly after; and you know she sings
The passing of light, famous, passing things.
And sometimes, in the hours past midnight, reels
Out of an alley upon staggering heels,
Or into the dark keeping of the stones
About a doorway, a vague thing of bones
And draggled hair.
And all these have been loved.
And not one ruinous body has not moved
The heart of man's desire, nor has not seemed
Immortal in the eyes of one who dreamed
The dream that men call love. This is the end
Of much fair flesh; it is for this you tend
Your delicate bodies many careful years,
To be this thing of laughter and of tears,
To be this living judgment of the dead,
An old gray woman with a shaking head.
Arthur Symons 
