Экспромт на 5 заданных слов:
ПЕРСИК, КОНЬЯК, ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ОРГАЗМА

Персик на завтрак,
коньяк на обед.
Сколько тебе-то,
поклонник мой, лет?

Где ты? На фронте
али откосил?
Пенсионер?
Ревматизм – "Нимесил"?

Смотришь дорамы?
Немое кино?
Сам или с дамой?
Текила? Вино?

Сколько оргазмов
случалось за день?
Двадцать? Четыре?
Подсчитывал? Лень?

Кто ты, дражайший
мил-человек?
Путник ближайший,
слыхал ли про "слег"?

В дебри Стругацких
ночами ступал?
Кремера слушал?
А "Лесоповал"?

Кто ты, родимый?
Чей перст на земле?
Завтрашней мины
сырое филе?

Больно неровен
нынешний час.
Слышишь глас Бога?
Сирены у вас...


______________________________________________

Дорамы – японские или корейские сериалы.
Слег – из "Хищных вещей века" Стругацких

Импровизация на 5 заданных слов:
СТЕКЛО, МАРТЫШКА, ДИССОНАНС, АНТРАКТ, АЛЬДЕБАРАН

Что точка Лагранжа?
АНТРАКТ между сферами Хилла.
Тебя на орбиту мою
неспроста заманило.

Банальная физика тел,
никакого обмана.
Как шкурка – всегда
неизбежная ноша банана,

как клоунский нос –
поводырь для наплечной МАРТЫШКИ,
так фаллос в штанах –
возмутитель ночной передышки.

130 парсек до Плеяд,
дольше – к АЛЬДЕБАРАНУ.
В любви ДИССОНАНС
превращает секс в жгучую рану.

"Притяжение масс
обусловлено сферами Хилла".
Притяжение Вас –
каблуками и жопой нехилой.

Двушка ночи.
Орешки, смартфон, одеяло.
Только этого мало, мой бог,
как же этого мало!

Точка G, невозврата, кипения,
точка Лагранжа...
Сколько воска со свечек СТЕКЛО,
ну а наш воз всё там же.

Моё сердце похоронено в Варшаве.
Не на кладбище, не в храме. На вокзале.
Том, где самолёты вздорной стаей
то садятся, то взмывают ввысь.

Том, где до полуночи прождала
встречи: пусть бы даже безотрадной.
Пусть излишней, горькой. Лишь бы встретил!
И спустя мгновенье проводил.

В жгучей невозможности объятий
стыла очевиднейшая правда.
Замерзало Солнце над Канадой –
под стопой заплаканной Земли.

Загорались звёзды перфокартой
древних алгоритмов расставаний.
Выгружалась память, рассыпалось
вещество кармической любви.

Подошёл автобус – села. Встала
по ту сторону себя, в больном угаре:
манекен, игрушка чунга-чанга,
кукла вуду без лица и чувств.

Чемодано-километрами молчанья
замело пространство между нами.
Затопило небо кораблями,
камни разукрасил мох...

Я нашла покой в своём кармане.
Ты мне неумышленно помог.

Лежу на кровати, жую дуриан –
контракт мой почти что окончен.
Все песенки сыграны,
драмы – разыграны,
не спится. Дорожное "пончо"

ретиво висит в непролазном шкафу,
прищучив лианы из платьев.
Все юбки надеты,
все песенки – спеты,
не бьёт от работы кондратий.

Не гладит бедро молодой офицер,
не пишет агент о проценте.
Не жаждет Любимый,
не едет с повинной
к перрону – вокзальной плаценте.

Domani впихну свою жизнь в чемодан:
она, как пить дать, с перевесом.
Что ж, выброшу верность,
потёртую ревность,
пошлю сожаления лесом.

Маньяна неведомым краем манит,
кудрявым холмом и каньоном...
Стейнвеи настроены,
я – жечь настроена
в подъюбнике тёмно-зелёном.

Наглая морда тележку везёт –
вижу тройной подбородок.
Милой жене кой-чего припасёт
наш пианист-самородок.

Купит котлеты, елдан колбасы, –
важный такой! Видно, счастлив.
Бросит кассиру банан на весы –
строг, деловит и запаслив.

Мелочен, груб, ни кола, ни двора,
бабник с дырою в кармане.
Мнит себя Цезарем, гип-гип ура!
Бредит, как будто в тумане.

Ростом не вышел, бухает, храпит,
лжёт, до смешного заносчив.
Той, что любила, поставил на вид
преданность. Ёшкины мощи!

Ближе к полуночи тянет дрочить,
и вожделеются бёдра
той, что желанна. Чл*н встал,
фить-фить-фить –
сп*рмы нацежены вёдра.

Май, понедельник, восьмое число.
Робко стоишь, еле дышишь.
Но самолёт не летит, как назло,
к аэропортовой крыше.

Кружат виденья о бурных ночах,
о разудалой свободе...
Видишь меня, испускаешь свой "Ах!",
вихрем уносишь my body.

Ловко раздевшись, трусики – прочь,
бёдра придвину к "конфете"
и... блевану (сей рефлекс превозмочь
сложно в вонючем клозете).

Кончишь мгновенно. Всё! Время не ждёт,
ибо жена заподозрит.
Ну и урод... Вот те с пола помёт,
нюхай дерьмо во все ноздри!!

Длина волны
от Нью-Йорка до Мальмё
равна количеству обстоятельств,
умноженных
на тёмную материю нелюбви.
Атлантика любит отчаянных,
от причалов в спешке отчаливших.
C'est la vie.

И по радио
(Кто сейчас слушает радио?
Кто ловит сигнал?)
скрипом, хрустом прокрустовым, лагерным,
раздаётся симфония Баттерфляй.
Крылья плещутся, бьются
о камень молний, о мел грозы.
Не летит, но падает даже птица.
Бабочке
страшней в разы.

Ты всё так же размеренно, взвешенно,
водкой
глушишь морзянку сердца -
кардиограмму SOS,
чтобы остаться невредимо-сдержанным,
неподверженным:
до правдивых (не праведных!)
не дорос.

После шторма – бури,
пляски сугробов пены на гребнях волн –
не пугает ничто, кроме смерти
Любви,
её ветром взрыхлённый призрак, маяк –
могильный холм.

Только пепел жены,
что разбрасывает пожилой вдовец
по чужим краям,
оставляет шлейф
недоверия
к намоленным
общественным алтарям.

Так что есмь правило,
если не сизифово "яблоко",
если не ложь?
А обещания, штампы, клятвы,
их варево?
Вынь да положь
мнимую верность, присутствие рядом
до гроба и после него!
С одними и теми же костями,
червями...

Prego! Pre-go!
Действуй, пожалуйста,
в согласии полном
с длиною
своей волны.

А увидишь меня –
облаком,
случайно когда-нибудь.
Со спины.

Здесь нет сигар,
здесь отсырели чувства,
здесь одиночества скитаются вдвоём,
сдавая плоть в сомнительный наём
семи ветрам и зову Заратустры.

Здесь катится ко всем чертям, как мяч,
лишённое покрова кожи
мясо Солнца.
Встаёт Луна – решительно, con forza,
швырнув на плечи мира звёздный плач.

Сюда доходят странные лучи –
сигналы Бога из улучшенной Вселенной,
и океан мельчает по колено:

живая сталь из доменной печи
первичных замыслов,
протуберанцев воли,
робеет перед гласом Бытия...

Гляжу в рассвет: в нём я – уже не я.
Я – позади, в перенесённой боли.

Не будь со мной!
Не оставляй нам ни полшанса!
Закрой замшелую тетрадь стихов:
не умирай до первых петухов
и не рождай небрежного аванса.

Останься там, где ветер
рассекает камень,
где на скале цветёт искристый мох.
Где без меня ты в одиночку смог
заснуть живым,
и без меня подняться.

Замри и жди.
Пусть из углов полезут змеи
далёких волн.
Пусть выйдут на охоту звери
и зазвучит
полночный горн.
За артемидовой фанфарой
с небосвода
сорвутся Гончий пёс, и Лев, и Ворон.

Замри!
Услышишь ли растущий гомон
Всебытия
сквозь рокот приближенья колесниц?

Не будь со мной!
Не увлажни по мне ресниц.

***

Из-под Земли, вполоборота,
я вижу грозди новых звёзд.
Трёхсотый день
во весь свой рост
встаёт и рушит временные петли,
где твой ко мне неперейдённый мост.

Со стороны Луны,
на выселках планеты,
плывёт чертог – мой величавый дом,
и счастье растворяет ком
в солёном горле.
И неважно где ты...

Всё верно, подруга,
ты всё понимаешь.
Следуй за новым мужчиной,
этот уже не твой.
Его крылья – чужого цвета,
их раскрывает другое солнце.
В его рассветах – иной силуэт,
нагой и прекрасный
на фоне ветреного океана.
Он хранит его в сердце,
в жилах – до дрожи:
каждое мгновенье любви
впиталось в кровь,
наполнив её горечью.

Под вечер, подруга,
достань бокалы. Пей правду!
Дом, задымленный скукой,
не омоется радостью.
Дом, где так мало цветов!
Только пластиковые розы
за мертвенным призраком
занавески.

Смелей, обманутая подруга!
Считай шаги уверенно, чётко,
словно песо в твоём кошельке,
словно чётки в молитве за нищего.
Ровный шаг твоей поступи
уведёт тропой,
устланной хмельными травами.
Ветви черешен приласкают тебя
и ты вспомнишь день,
когда окликнула перемены.

О, немыслимая подруга! Прости!
Это моё солнце
цвета песчаной радуги
останавливает мгновенье.
Это линия моего бедра
извилистым ручьём
втекает в его сны,
полные жажды и отчаяния.
Зверь истерзывает его плоть
и срывается на прогулку
долгими лунными янтарями.
Зверь движется рысью,
спешит что есть мочи!
Преодолеть за ночь
округлость планеты,
лизнуть на рассвете мои уста
и, скуля, померкнуть
в сиянии звонких доспехов
быстротечного утра.

А кончается всё вот так:
просто, быстро и некрасиво.
Раз! – с икон облезает лак,
опадает со стен лепнина,

за портьерой царица-моль
прогрызает на свет узоры.
Пустоту замещает боль,
оседает, как пепел, в поры.

Два! – и целый планетный год
уничтожен: что был, что не был.
И бредёшь, как последний Лот
от Гоморры. Причалить где бы?

Три! – грядущее, словно мышь,
заползает в карман – с билетом.
И не топнешь, не крикнешь: «Кыш!»
Подневольна зимой и летом