То, что Гундилькин был женат, знали немногие. Или - не многие. Впрочем, на лингвистику Гундилькину было глубоко похрен, ибо он был анонимный алкоголик. Нет, не анонимный. Гундилькин любил это называть словосочетанием "укромный выпивальщик".

Так вот - жена Гундилькина имела одну слабость. Если честно, то гораздо больше и даже не слабость. Гораздо больше. Но сейчас не об этом. В ту ночь главным оказался оглушительный и продолжительный храп. Нет... это был не просто храп, - это был рёв взлетающего самолета, это был визг зарезаемого кабана и это был предсмертный крик журавля, постепенно ногами вперед которого засовывают в русскую печь из сказки про Аленушку и козленочка.

Гундилькин терпелив, но в этот раз он не сдержался. "Держаться нету больше сил" (почти птица-говорун). Гундилькин выполз из постели и подошел к храпящей жене... Посмотрел на этот отвратный рот, на полураскрытое рыло, изрыгающее храпы, на искаженное орало лица. Он понимал, что "орало лица" - чушь собачья, но взбешенность и переполненный мочевой пузырь здорово угнетали интеллект в три часа ночи.

Кстати, Гундилькин очень хотел пописать (для этого и встал). И тут злость его просто ослепила. Он вспомнил все плохое - аннексию Кипра, своих ни разу не видимых внуков, сына, все свои болезни, всю безнадегу. Так хотелось отомстить сразу всем и умереть. Гундилькин прицелился и опорожнил мочевой пузырь в изрыгающий храпы рот жены.

Храп прекратился практически моментально. Гундилькин даже почти успел нырнуть в постель. Дальше он помнил смутно.

Когда Гундилькин выписывался, то доктор сказал, что он две недели был без сознания. Но теперь все почти хорошо. Небольшая черепно-мозговая травма рассосалась, а несколько переломов почти срослись.

Гундилькин ощущал себя победителем, даже продолжая носить гипс. Он таки нассал в рот храпящей жене. Впрочем, как сказал доктор, она подала на развод и шансы Гундилькина очень плохие.

И вопрос от автора: - а стоило оно того? Писать в рот жене, чтобы развестись, типа отомстя за какой-то там сраный Кипр и храп?

© Copyright: Александр Узишкин, 2016
Свидетельство о публикации №216110102139

Насте

1. О ЕДЕ

Маленькому Бегемотику с детства говорили: «Кушай травку». Мама-бегемотиха водила его на тучные пастбища. Папа-бегемот указывал, какие растения съедобны. Брат-бегемот давился несъедобными и тем самым предостерегал маленького Бегемотика от ошибок юности. Но маленькому Бегемотику всё было нипочём. Он пробовал осоку, клевер, ревень, даже кору берёзовую глодал. Но осока отдавала ему болотом, клевер щекотал в носу, ревень не устраивал из-за неправильного ударения. А березой он однажды поперхнулся и чуть не врезал дуба. Папа с мамой очень за него переживали. Когда Бегемотик совсем отощал, ему привели на пробу злого кролика Афанасия. Кролик Афанасий вёл себя прискорбно. Он корчил рожи и считал себя пупом земли. Папа-бегемот долго смотрел на юродствовавшего кроля. Потом вздохнул и наступил ему поперёк тела. Кролик Афанасий хрустнул и впал в вегетативную кому. «Растение», - решил маленький Бегемотик. И слопал кролика Афанасия. После чего попросил добавки. Папа с мамой–бегемотихой расплакались. Им не верилось, что маленький Бегемотик встал на тропу зла и теперь сгинет в специальном аду для бегемотов. «Бегемоты не могут есть других животных, - причитал папа-бегемот, - у нас для этого слишком высокая мораль и слишком узкая попа». Но тут Брат-бегемот снова съел килограмм волчьих ягод, и семейству стало не до морализаторства. Нужно было спасать наследника. Маленький Бегемотик, предоставленный самому себе, грустил недолго. Он пошёл в ресторан и заказал бифштекс. С кровью. Предки Маленького Бегемотика, все как один, перевернулись в гробу.

МОРАЛЬ: Бегемотику важно быть собой.

[ Читать дальше ]

Мне нужно было написать этот текст. И я его написала. Декабрь, январь и февраль занималась только девочками и тряпочками. Потом села править.

Сегодня мне приснился дивный сон. Солнечный тёплый день. Мастерская. пятна солнца падают на папку с акварельной бумагой. Подхожу к ней, приоткрываю. - Первый лист уже исписан акварелью, а остальные ещё пусты. Беру карандаш, кисть... пишу, выписываю во вне, то, что вижу... аккуратно касаюсь свежего изображения на бумаге рукой и бумага начинает издавать музыкальные звуки и рассказывать свою индивидуальную историю. Потом меня кто-то недоумевая спрашивает, указывая на свой белый лист бумаги, - а что здесь? - Почему здесь тишина? - Я говорю, - да это же просто! - И прикасаюсь к его белому листу бумаги карандашом, легко провожу пальцем по свежему наброску, но бумага молчит... тогда я со страхом оглядываюсь на свою папку акварельной бумаги, беру чистый лист и трогаю его кистью и он начинает звучать... Странно, я и не подозревал, что говорить может только бумага из моей пачки... это для меня становится открытием, как и то, что оказывается есть бумага что не умеет издавать звуков и говорить. На этом сон обрывается и наступает утро сегодняшнего дня.
Каждому из нас отмерена своя пачка бумаги, и только эти листы, когда к ним прикасаешься своим творческим почерком смогут говорить и у них будет что сказать миру. И когда ты прикасаешься к ним, с них слетает музыка и голос, рассказывающий свою историю. Каждое поле не исписанного чистого листа в этом мире чьё-то или твоё, если тебе есть что сказать. Мы не сможем ничего сказать на чужом поле... Сегодня мне приснился дивный сон.

Первые лучи утреннего солнца разогнали туман и осветили бескрайнее
каменистое плато Арены. На земле сверкнула вспышка и от нее побежала
серебристая линия очерчивая границы правильно треугольника … Прошло
время, солнце поднялось в зенит, и когда тени стали минимальными
мелодичным эхом прозвучал один удар гонга. И тут же сверкнули три
молнии, беззвучно ударив в вершины треугольника. Белый туман поднялся в
месте ожога, когда он рассеялся взорам зрителей могла бы предстать
очень интересная картина, если бы здесь конечно здесь когда-нибудь
появлялись зрители. Три фигуры с закрытыми глазами остались неподвижно
стоять на Арене.

Прозвучал второй удар гонга, и из бескрайней
высоты в центр треугольника упала Колонна Огня. Доли секунды она
полыхала, но этого хватило бы чтобы выжечь любые любопытные глаза,
которые захотели бы взглянуть на буйство сил Ада, но любопытных глаз
здесь не было, не могло быть.

Разнесшийся над Ареной голос произнес.
-
Три претендента предстали пред нами сегодня. Все трое готовы померяться
силами с Непобедимейшим. Итак я имею честь представить вам первого
претендента. Созданный силами Земли троль … Ворон. Проходивший обучение
у Мастеров владения оружием Мира Дракона этот Мастер Кенсай удивлял
всех видевших его виртуозным владением двумя Тяжелыми мечами Но Дачи
одновременно. Говорят что Великий Дракон лично благословил его
бессмертием. Посмотрим. Пусть удача сопутствует претенденту. И пусть
бой начнется …

Прогремел третий удар гонга. Рябь пробежала по
двум телам на Арене. Фигура в одной из вершин треугольника и ужасный
монстр в центре одновременно открыли глаза.

Ворон, потянулся …
Ну вот, началось … в его ушах зазвучали боевые барабаны кенсаев, музыка
с которой они жили, сражались и умирали …

... Смертоносными,
стальными бабочками сверкнули два парных Но-дачи. Привычная тень
усмешки коснулась разума война. Никто в мире Дракона даже помыслить не
мог о том что Но-Дачи могут быть парным оружием. Ворон помнил какой
фурор произвело его появление в Ордене ... Тролль допущен в самое
сердце святыни ... Но пора, (как всегда он чувствовал когда нужно
начинать бой).

Медленно он двинулся на встречу твари. Её
движения были заторможенными, похоже она еще не до конца пришла в себя.
Ну что ж попробуем фланговый обход, подумал Ворон. Когда до Тараски
осталось несколько метров, он рванул в право, обходя ее по широкой
дуге, рассчитывая зайти с боку. Монстр не реагировал, продолжая
двигаться к тому месту где боец находился до броска. Ворон удивился
неповоротливости твари, и чуть было не поплатился за это. Неожиданно
быстрый удар левой лапы застал его врасплох (атака по возможности).
Удар был силен тварь занесла лапу для нового удара и этих мгновений
хватило чтобы закончить выпад (выиграна инициатива). Два колющих удара
мечами пришлись четко в брюхо твари.

И только теперь Ворон понял
кто такая действительно Тараска. На него обрушился град ударов.
Казалось он попал в ходячую мясорубку. Удары приходились ото всюду, он
смог среагировать и увернуться только от одного удара рогатой головой.
Последний удар (даже не удар а укус) оказался самым болезненным. Монстр
хотел кажется просто проглотить и сожрать тролля. Но именно во время
этого безобразия (громадину тролля еще никто не пытался просто
сожрать), он увидел свой шанс. Тараска выставила вперед левую лапу,
очевидно чтобы сохранить баланс. Воин ударил наотмашь, да попал и
отпрыгнул от монстра.

Он был потрясен таким количеством ударов,
развернулся и отбежал от зверюги, надо было отдышаться. Монстр
направился следом, но было видно что последний удар все же попал в
цель, он хромал.

Понимая что второй такой мясорубки ему не
пережить Ворон начал убегать от твари ожидая когда восстановится его
тело. Это было еще одним сюрпризом который он приберегал для врагов.
Способность к регенерации. ... Через примерно двадцать раундов ... он
понял что он не Кенсай, а манчкин ... Тварь тоже немного восстановилась.

Тварь
била сильно, но похоже тактика выбранная Кенсаем оказалась действенной,
прикинув он решил так и продолжать. Перед боем он прочитал древние
манускрипты хранившиеся в Ордене. В них было сказано что разъяренная
Тараска умеет еще и таранить свои жертвы. Обход с одного из флангов
давал ему реальную возможность увернуться от животного, если то захочет
пободаться.

Монстр приближался, на этот раз Ворон рванул влево.
Он приготовился уклониться от удара лапой который должен был
последовать, но монстр оказался хитрее, последовал укус громадной
пастью. На этот раз тварь действовала быстрее. Воин только собрался
нанести два колющих удара в открывшийся корпус и правую ногу, как на
него обрушился град ударов. Тварь похоже с удивлением взирала на то что
стояло перед ней. C разорванным животом из которого фонтанами била
кровь Ворон представлял живописное зрелище, Кенсай воспользовавшись
секундным замешательство Тараски, начал наносить удары. Правой рукой он
попал, но левая дрогнула, меч ушел мимо … попытался рубануть еще раз,
но слишком силен был первый укус, руки дрожали. Надо уходить. Воин
развернулся чтобы убегать, он давно уже усвоил что иногда лучше
отступить чтобы перегруппировать силы. Ворон этого уже не видел, но
тварь воспользовавшись тем что Кенсай полуразвернулся ощерилась всеми
54 мя зубами и … Укус... Тараска оторвала Ворону руку, вместе с
половиной грудной клетки. Он все еще пытался сделать шаг вперед, но
почему то видел перед собой только зеленоватые разводы, последнее что
он понял было то, что это его собственная кровь.

А солнце стояло в зените...

Мелодичный
перезвон раздался на Арене. Тело Ворона исчезло, очертания Тараски
потекли, расплылись и вот она уже снова стояла в центре Арены.

Писалась ночью глава 40. --------------------------------- Через двадцать минут Витька топтался около вкусно пахнущей чебуречной, посматривал на часы, где весь циферблат занимала свирепая рожа пирата с черной повязкой на глазу. Погладил куртку, позвал шепотом Ноа. Змея не шевелилась, молчала. - Ну, ладно, - сказал и открыл книгу. Там, где открылась сама.

 “Пыльцой черного слезника, с мужского цветка, смажь веки для сна при полной луне. Но ложись, отвернувшись, - не дай свету с неба трогать лицо. Из первого сна, руками держа щели в соседний, иди, к пятому, нижнему, что у самой земли. Там увидишь чужое таким, будто родил его сам. И если свет ночных туч не коснется на веках пыльцы – знание будет с тобой до новой луны”

Витька нагнулся и поставил к ногам выскальзывающий из-под локтя пакет. Выпрямился и снова открыл книгу.

"Когда облака скроют небо так, что останется свет семи звезд и все они над водой, - на склоне, что к ветрам, вырастет немер. Пальцами слушай цвет. Багровый растет на старой крови, его не рви, чтоб своя не состарела. Оранжевый – из крови зверя, убитого каменным ножом. С него снимай два верхних листа, что смотрят один на море, другой противу. Трубкой свернув, клади под язык. Выноси три дня, но четыре ночи, едой не запутывай. И утром, до солнца, до первого луча, сможешь говорить с водой, но не говори – слушай. Вода скажет больше. Но главное – красный найди. Он по коже, как мех молодой лисы, до первого ее лиса, а может – острить глаз. Бери верхнюю почку, выдави крови травы , пусть капли сбегут под стебель. Надрежь кожу у начала ладони, добавь своей крови под красный немер. К новому рту приложи подарок травы. Стоя над морем, увидишь над звездами. До солнца успей, свет немера злит и тогда он уходит по ране в кровь, а если уйдет...” (отрывок из книги "Травы Змеиных времен")

Спогад

            Я йду за ліхтарями. Але я не сам. Я йду за руку зі своїм Спогадом, а позаду плететься маленька Журба. А під ліхтарями лише одна тінь.

-         Ти збожеволів, хлопче!

Звісно, що ні. Вони справді є. Ось вони, біля мене. Ми іноді виходимо на прогулянку разом. Знаєш, вони соромляться моїх буднів, тому я прихожу сюди, під світло ночі. Я говорю, дивлюсь на них,  і не бачу, що під ліхтарем лише одна тінь.

Журба. Вона зовсім маленька і ходить лише зі Спогадом.

-         І що ж це за спогад?

О, цей спогад. Він прекрасний. Наче широкий лан. Такий неосяжний, такий вільний і такий невблаганний. І ось він, наче тут. Наче я можу взяти ті колоси в руку, пригорнути до лиця… О, Господи, цей запах! Як я любив ту пшеничну красу.

Мій спогад…Це безкраї небеса над широким ланом. Блакитне небо між колосками пшениці. В мене наче виростають крила, коли я поринаю у синю вись, коли я наодинці зі своїм Спогадом.

Ці зустрічі. Вони проходили літнім дощем. Тихий шум і мокрі доріжки. Теплі краплі на гарячих обличчях. Тоді ніхто не бачив сліз щастя на моїх очах. А теплий дощ падав на плечі, ніжно огортав груди, наче обійми. Цей Спогад…

Тиха ніч. Затишна вуличка і старі будинки. Я, блакитне небо над широким ланом і теплий дощ із запахом пшениці. Та під ліхтарем лише одна тінь. А десь поруч – моя маленька Журба.