Шильонский замок на берегу Женевского озера - это тысяча лет легендарной истории.

Сэр Джордж Гордон Байрон, Из "Еврейских мелодий" "Душа темна..." Душа темна... О! тронь струну той арфы, что я слышать жажду-- и да персты твои сорвут ея тих-шёпот тайно-важный. Коль есть надежда, пусть гроза избавит спящую от лени; коль замерла в очах слеза, катись, умирь ума горенье. Добавь глубин в немирный звон, в нём ликования убавь: я сердце терпкое на кон-- взорвётся ль? ты его послабь; бедою вскормлено оно, уж век без сна, без слов болит, и уж сосуд его вразнос-- иль будет песней он излит. перевод с английского Терджимана Кырымлы  My Soul is Dark My soul is dark - Oh! quickly string The harp I yet can brook to hear; And let thy gentle fingers fling Its melting murmurs o'er mine ear. If in this heart a hope be dear, That sound shall charm it forth again: If in these eyes there lurk a tear, 'Twill flow, and cease to burn my brain. But bid the strain be wild and deep, Nor let thy notes of joy be first: I tell thee, minstrel, I must weep, Or else this heavy heart will burst; For it hath been by sorrow nursed, And ached in sleepless silence, long; And now 'tis doomed to know the worst, And break at once - or yield to song. Lord George Gordon Byron Сэр Джордж Гордон Байрон, Из "Еврейских мелодий" "Я видел плач твой..." Я видел плач твой-- перлы слёз сошли из синевы очес*; фиалки две ль во кра`се** рос роняли их ввиду небес? Улыбку видел я-- сапфир пред ней погас бы, поражён; лучей твоих не ведал мир-- ты бы`ла ярче прочих жён. От солнца о`блаки красу берут-- она сытна, густа: когда закаты мрак несут, красна в ней вечер-высота. Улыбки их претёмный ум окрасят горней чистотой: их долгий блеск --отрада дум, на сердце он живой. перевод с английского Терджимана Кырымлы  * очеса см. у В.Хлебникова, это как небеса, просто и по-русски; ** крАса, не красА -- украшение,--прим.перев. I saw thee weep---the big bright tear Came o'er that eye of blue; And then methought it did appear A violet dropping dew: I saw thee smile---the sapphire's blaze Beside thee ceased to shine; It could not match the living rays That filled that glance of thine. As clouds from yonder sun receive A deep and mellow dye, Which scarce the shade of coming eve Can banish from the sky, Those smiles unto the moodiest mind Their own pure joy impart; Their sunshine leaves a glow behind That lightens o'er the heart.

Lord George Gordon Byron

Сэр Джордж Гордой Байрон, "Еврейские мелодии" (№1)

Она идёт в красе, что ночь
небес бездонных-- звёзд полна;
и тьма, и свет сустрелись в точь
в глазах её, в её волна`х:
неможет свет-- и тьме невмочь,
так небо сыплет полдню сна.

Прибавьте тень, сотрите луч--
и половины граций нет:
крылом одним ли вран трясуч,
не две ль страны у всех монет?
Где мыслей пенки мёд тянуч,
чело-- им шёлковая сеть.

Её ланиты, этот лик
нежны, рекут-- притом молчат;
улыбок огнь в упор палит
о божьём минувшем крича,
но мирный ум меды горчит--
любовь чиста, хоть горяча.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 

Сэр Джордж Гордой Байрон, "Станцы Августе" (6 октав) 1. Пусть судьбина моя отвернулась, завалилась фортуны звезда-- сердцем нежным ко мне потянулась ты одна средь мiрского суда Пусть душа твоя в нашей упряге натерпелась от доли моей, дух мой пишет тобой по бумаге, оживая любовью твоей. 2. Потому, коль Природой я принят, улыбаюсь ей мило в ответ, не обманет меня, не покинет твой похожий на этот привет. Если ветры схлестнутся с пучиной, их порывы напомнят мне твой; обернутся мне волны кручиной-- ведь разделят они нас с тобой. 3. Пусть каменья последней надежды от трясенья нырнули за кром, пусть мне душу страдание смежит-- я его не пребуду рабом. Столько бед увязалось за мною, могут смять меня, не одолеть, не сломить им...-- лишь мучим я болью, ведь не их-- о тебе стану петь. 4. Человечная-- ты не предатель, не плутуешь-- хоть ты и жена, мной любима-- без долгой расплаты, оклеветана было-- стройна, Ты доверье моё не порочишь, ты далёко-- со мною одна, ты зорка-- но зубов не наточишь, не отшельница-- мiру вредна. 5. Ни его, ни войну, что без правил не виню я, хулою черня: коль душе моей спесь не по нраву, зря я долго окопы менял. Пусть и дорого вышла ошибка, пусть и поздно прозрел я скорбя, но нашёл я, утратив не шибко-- не украла судьбина тебя. 6. Из руины былого я вынес то, что больше всего заслужил; чем научен-- владею отныне, что дороже мне, то и сложил. Во пустыне родник пробивает, в дикой чуди есть пальма-обет, где на веточке птах распевает прямо в сердце мне всё о тебе. перевод с английского Терджимана Кырымлы 

Дж. Г. Байрон, "Строки, начертанные на чаше из черепа"

Не дрогни-- дух мой не пропал;
во мне видь только черепок--
из коего кто б ни лакал,
нескучен бысть-- я вам упрёк.

Как ты я жил, любил, пивал--
я мёртв: земля да примет кость;
налей-- твой рот мне добр, он ал;
червь черногуб-- в нём злость.

Хранить искрящу гроздь милей,
чем пестовать червей клубок,
несу по кругу чарой, ей!
богов питьё-- не им кусок.

Где ум бывало мой сиял,
позволь сиять подкрепе вам;
увы! ведь коли мозг пропал,
вино взамен его-- не хлам.

До дна!.. Ты смог? Иной народ--
когда вы тут долой, как я--
найдёт твой череп средь пород
и пир закатит, тост кладя.

Аль нет? За жизни весь денёк
одна беда от наших глав;
без глины, червя черепок--
им шанс годиться, паче слав.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 

1.
Когда сгущались тьма и страх,
а разум мой почти угас,
казнил надежды искру мрак,
когда померк мой дальний спас;

2.
в той дикой полночи ума,
в междуусобице души,
когда сильна друзей тюрьма,
а слабый холодно бежит;

3.
когда любовь умчалась вдаль,
рой злобных стрел меня пронзал,
твоя была одна звезда,
восход чей убыли не знал.

4.
Ох! исполать твоим лучам!
меня укрывший серафим--
меж мной и ночею торчал
твой сладкий светоч негасим!

5.
Когда над нами туча шла,
что тщилась луч твой очернить,
он только чище, мягче стал--
и тьму его изгнала нить.

6.
Пусть дух твой пестует меня,
научит храброго терпеть:
ты слово молвишь, уценя
мирскую всю упрёков клеть.

7.
Ты словно деревце моё,
ко мне пригнулась на излом,
волной оплакала своё
над нашим умершим кустом.

8.
пусть шторм небес сулит потоп
ко мной как прежде та же ты,
столь преданна в час бури, чтоб
меня слезою утолить.

9.
Тебя не тронет порча впредь,
что б рок не рушил на меня;
ведь небу свет твой добрый- твердь,
таких и ангелы манят.

10.
Разбиться узам лжелюбви--
да устоит любовь твоя,
ты сердцем чувство улови
души им нежность упоя.

11.
Утратив ближних, я нашёл
в тебе их всех-- пусть грудь болит,
земная щербань мне что шёлк,
тобою иго утолит.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 

Я видел сон, что вовсе не` был сном.
Измеркло солнце яркое, а звёзды
блуждали-гасли в вечном беспределе
без троп и блесков; льдя`ная земля
шаталась слепо, чёрная, в безлунье;
часы рассветов дней не обещали,
а люди страсти в горе утопили
опустошённости своей; сердца,
себе моля о свете, охладели.
Все жили близ огней-- и троны,
дворцы царей коронных, и лачуги,
жилища всех существ прозябших
горели на кострах-- пропали грады.
А люди сгру`дились вблизи домов пылавших
чтоб лишний раз чужим вглянуть в лицо.
Счастливцы жи`ли близ очей вулканов,
на гранях факелов горящих гор.
Надежда робкая наполнила весь мир;
леса пошли в изжёг-- и с каждым часом
безлистые они, треща, валились.
И всё черным черно. Чела людей
сидящих у костров казались чу`жды
невыносимы в сполохах ночных;
ложились те к земле глазами, плача;
иные отдыхали, подперев
руками подбородки-- лыбясь;
иные суетились там и здесь,
кормили погребальные костри`ща,
глядели вверх с безумным беспокойством
на небо скучное, на саван мира--
и снова падали, кляня остатки, в прах,
зубами скрежетали, выли.
Напуганная дичь, крыла`ми трепля,
к земле снижалась в судорогах страха;
дрожа, ручным подобны, приходили
брутальнейшие хищники; а гады
сползались-путались средь толп людских,
шипя, не жалили-- рубили их в котлы;
Война, что ненадо`лго прекратилась,
вновь запылала-- мясо добывалось
лишь с кровью-- каждый насыщался
вдали от всех, угрюмо нажирался;
и не осталось меж людей любви.
Земля наполнилась одною думой-- смерть,
бесславная и неизбежная; а голод
свёл судорогой внутренности всем;
и умирали люди, оставались
непогребёнными их кости-плоть;
приморенные жрали доходяг;
и псы своих хозяев затравили,
один лишь оставался верен трупу--
он лаем трупоедов отгонял,
пока их голод оземь не свалил
иль не сманили прочие останки,
притом себе он пищи не искал,
но с жалостным, протяжным стоном,
и кратким грустным криком всё лизал
ладонь на ласку жадную-- и умер.
Толпа от глада извелась помалу;
лишь двое в городе большом остались--
и встретились они, у алтаря,
где были в кучу собраны святыни
потребы грешной ради-- рыли
дрожащими холодными мослами
остывший пепел, чей последний вздох
давал им малость жизни-- и зажгли
они костёр, который был насмешкой;
когда светлее стало им, они
глаза подня`ли, свиделись-- и с криком
погибли оба в ужасе взаимном,
им Голод указал :"Твой ближний--враг".
Мир стал пустым, а был он многолюден,
могуч-- и обратился в хлам: ни душ,
ни трав, листвы, деревьев, жизней,
смертельный хлам-- хао`с застывших глин.
Озёра, океан и реки стали--
ничто не шевелилось в безднах тихих;
безлюден, флот на море догнивал,
крошились и валились мачты в глыби,
не возмущали волн-- те умерли; приливы
погибли, ведь Луна, их госпожа
усопла прежде; ве`тры истощились
в застойном воздухе; пропали тучи;
Тьма не нуждалась в помощи стихий--
она, Вселенная, одной осталась.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Darkness

I had a dream, which was not all a dream.
The bright sun was extinguish'd, and the stars
Did wander darkling in the eternal space,
Rayless, and pathless, and the icy earth
Swung blind and blackening in the moonless air;
Morn came and went--and came, and brought no day,
And men forgot their passions in the dread
Of this their desolation; and all hearts
Were chill'd into a selfish prayer for light:
And they did live by watchfires--and the thrones,
The palaces of crowned kings--the huts,
The habitations of all things which dwell,
Were burnt for beacons; cities were consumed,
And men were gathered round their blazing homes
To look once more into each other's face;
Happy were those who dwelt within the eye
Of the volcanos, and their mountain-torch:
A fearful hope was all the world contain'd;
Forests were set on fire--but hour by hour
They fell and faded--and the crackling trunks
Extinguish'd with a crash--and all was black.
The brows of men by the despairing light
Wore an unearthly aspect, as by fits
The flashes fell upon them; some lay down
And hid their eyes and wept; and some did rest
Their chins upon their clenched hands, and smiled;
And others hurried to and fro, and fed
Their funeral piles with fuel, and looked up
With mad disquietude on the dull sky,
The pall of a past world; and then again
With curses cast them down upon the dust,
And gnash'd their teeth and howl'd: the wild birds shriek'd,
And, terrified, did flutter on the ground,
And flap their useless wings; the wildest brutes
Came tame and tremulous; and vipers crawl'd
And twined themselves among the multitude,
Hissing, but stingless--they were slain for food.
And War, which for a moment was no more,
Did glut himself again;--a meal was bought
With blood, and each sate sullenly apart
Gorging himself in gloom: no love was left;
All earth was but one thought--and that was death,
Immediate and inglorious; and the pang
Of famine fed upon all entrails--men
Died, and their bones were tombless as their flesh;
The meagre by the meagre were devoured,
Even dogs assail'd their masters, all save one,
And he was faithful to a corse, and kept
The birds and beasts and famish'd men at bay,
Till hunger clung them, or the dropping dead
Lured their lank jaws; himself sought out no food,
But with a piteous and perpetual moan,
And a quick desolate cry, licking the hand
Which answered not with a caress--he died.
The crowd was famish'd by degrees; but two
Of an enormous city did survive,
And they were enemies: they met beside
The dying embers of an altar-place
Where had been heap'd a mass of holy things
For an unholy usage; they raked up,
And shivering scraped with their cold skeleton hands
The feeble ashes, and their feeble breath
Blew for a little life, and made a flame
Which was a mockery; then they lifted up
Their eyes as it grew lighter, and beheld
Each other's aspects--saw, and shriek'd, and died--
Even of their mutual hideousness they died,
Unknowing who he was upon whose brow
Famine had written Fiend. The world was void,
The populous and the powerful--was a lump,
Seasonless, herbless, treeless, manless, lifeless--
A lump of death--a chaos of hard clay.
The rivers, lakes, and ocean all stood still,
And nothing stirred within their silent depths;
Ships sailorless lay rotting on the sea,
And their masts fell down piecemeal: as they dropp'd
They slept on the abyss without a surge--
The waves were dead; the tides were in their grave,
The moon their mistress had expir'd before;
The winds were withered in the stagnant air,
And the clouds perish'd; Darkness had no need
Of aid from them--She was the Universe.

Lord Byron (1788 - 1824)

 

Впервые Тереза увидела Байрона в салоне графини Альбрицци, этой, как ее называли, венецианской мадам де Сталь. Она пришла сюда, чтобы полюбоваться знаменитым чудом - скульптурным изображением античной Елены Прекрасной, изваянным прославленным Кановой и лично подарившим его хозяйке. Байрону показалось - перед ним живой оригинал греческой красавицы. Златокудрая, с жемчугом зубов, великолепной фигурой, она была достойна кисти Тициана. Он сел рядом с ней и начал болтать о Венеции - волшебном зеленом острове своего воображения, прекрасном, околдовавшем его городе.Тереза, конечно, кое-что слышала о жизни Байрона в Венеции. Не могла не слышать, когда все кругом только и говорили, что о причудах английского милорда, такого богатого и красивого, такого щедрого и экстравагантного. Его поведение граничило с вызовом, за ним тянулся шлейф сплетен и пересудов, о нем рассказывали разные пикантные истории. Байрон шутил: Венеция - страна счастья и веселья, легких нравов и дивной природы, здесь трудно остаться безгрешным. Она обратила внимание на его странную привычку жевать табак. В ответ услышала, что ему необходимо обуздать свои челюсти, поскольку он предрасположен к тучности. Много лет, еще с Кембриджа, держит диету, а табак отбивает аппетит.

[ Читать дальше ]