171 Сильвио Берлускони, экс-премьер Италии
167 Владимир Путин
165 Николя Саркози, президент Франции
165 Иосиф Сталин, генсек СССР
162 Дмитрий Медведев
160 Махатма Ганди, философ Индии
157 Ясир Арафат, президент Палестины
152 Бен Гурион, основатель Израиля
Пару статеек о именитом бездаре фотографе Дэвиде Лашапель...
http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=363476
http://igrateney-ru.livejournal.com/32374.html#cutid1
и дальше по ссылкам из этого ^^^ текста ЖЖ.
Crazy Cat.
все о знаменитостях, можно создавать свои блоги
В 1936 году вышел первый номер журнала Life, в котором во все последующие годы стали печататься фотографии самых именитых фотографов всего мира. Архив Life, издававшегося вплоть до 1972 года включает в себя приблизительно 10 миллионов фотографий, которые журнал накопил за всю историю своего существования.
В архив журнала конечно же входят многочисленные портреты как знаменитостей кино и музыки, так и знаковых личностей своего времени. Многие из них стали классикой фотографии.
1. Элизабет Тейлор.
2. Мэрилин Монро.
3. The Marlboro Man. Портрет 39-летнего ковбоя из Техаса по имени Кларенс Хейли, чей образ потом неоднократно использовался для рекламы сигарет. Фото Леонарда МакКомбе 1949 года.
4. Билл Косби (американский актёр, стенд-ап комик, режиссёр и музыкант ).
5. Принцесса Диана.
6. Чарли Чаплин.
7. Арнольд Шварценеггер.
8. Катрин Денев.
9. Марлон Брандо.
10. Брюс Спрингстин.
11. Одри Хепберн-инженю.
12. Гей Марвин, музыкант, аранжировщик, отец современного ритм-н-блюза.
13. Рита Морено, актриса, певица и танцовщица.
14. Грегори Пек, звезда Голливуда 1940-1960-х годов.
15. Софи Лорен.
16. Монтгомери Клифт, американский актёр, один из первых голливудских секс-символов — приверженцев системы Станиславского.
17. Одри Хепберн.
18. Клинт Иствуд.
19. Бетт Дэвис - первая леди американского кино.
20. Том Джонс.
21. Роберт Оппенгейм, американский ученый, один из создателей атомной бомбы.
22. Мерил Стрип.
23. Джеймс Дин.
24. Грейс Келли.
25. Микки Рурк.
26. Мэрилин Монро.
27. Томас Харт Бентон, американский художник.
28. Аль Пачино.
29. Вивьен Ли.
30. Поль Рейно, французский политик и юрист, приверженец идей экономического либерализма, был премьер-министром Франции.
31. Люсиль Болл, американская комедийная актриса и звезда телесериала «Я люблю Люси».
32. Карл Хайнц Деллво (Karl-Heinz Dellwo), член западногерманской антиимпериалистической группы, существовавшей в 1970-90-х гг.
33. Мэри Лу Уильямс, джазовая пианистка и композитор.
34. Шейн Мосли, американский боксёр-профессионал.
35. Анжелика Хьюстон, американская актриса и модель, наиболее известная по роли Мортиши Аддамс в фильме «Семейка Аддамс».
36. Ричард Бертон.
37. Кэтрин Хепберн.
38. Брюс Ли.
39. Хамфри Богарт.
40. Роберт Митчем, американский актёр, сценарист и продюсер.
41. Анджела Дэвис.
42. Кэри Грант.
43. Роберт Редфорд.
44. Джин Сиберг, американская киноактриса.
45. Берт Рейнолдс.
46. Джеки Кеннеди.
47. Джон Траволта.
48. Джин Келли.
49. Хеди Ламарр.
50. Марлен Дитрих
Проживший долгую жизнь Борис Пастернак на первый взгляд написал не так уж и много — все его стихи помещаются в один большой том. Обычно объясняется это тем, что у него всегда не хватало времени на творчество. Необходимость зарабатывать деньги многочисленными переводами, трудности с жильём, душевные терзания.
Однако если рассматривать всю его жизнь — вне стола, пера и бумаги — как произведение, мы получаем объёмный роман о борьбе вдохновения и быта, пера и молота. Лишь часть его описана самим автором — и прямо, и иносказательно.
Пастернак мог и не быть поэтом. «Многим, если не всем, обязан отцу, академику живописи Леониду Осиповичу Пастернаку, и матери, превосходной пианистке», — писал он в биографии. Родившись 10 февраля 1890 года в Москве, куда семья переехала из Одессы, он с детства пробовал рисовать, в юности шесть лет серьёзно занимался музыкой, учился философии.
И вдруг резко ушёл в поэзию в начале 1910-х.
Выдающийся поэт, почти лауреат Нобелевской премии, которую Борису Пастернаку дали за роман «Доктор Живаго», был во многом обязан женщине, вошедшей в его жизнь так стремительно и внезапно, чтобы остаться там до последних дней, а после смерти любимого испытать мучительные трудности и лишения.
Борис Леонидович Пастернак родился в Москве 29 января (10 февраля) 1890 года в семье художника и пианистки. В их доме собирались известные люди: художники, музыканты, литераторы, и с детства Борис был знаком с самыми известными людьми искусства в России. Он сам неплохо музицировал и рисовал. В восемнадцать лет Пастернак поступил на юридический факультет Московского императорского университета, а спустя год был переведён на историко-филологический факультет. Юноша пожелал стать философом.
Через несколько лет, на собранные заботливой матерью деньги, молодой человек отправился в Германию, чтобы прослушать лекции у знаменитого немецкого философа. Но там, окончательно разочаровавшись в этой науке, на оставшиеся деньги он отправился в Италию, а в Москву начинающий поэт вернулся с настойчивым желанием посвятить себя литературе и поэзии. Его поиски себя с тех пор были закончены. «У него было смуглое, печальное, выразительное, очень породистое лицо… — вспоминал Пастернака тех лет его современник Исайя Берлин, — говорил он медленно, негромким тенором, с постоянным — не то гуденьем, не то вибрированьем, которое люди при встрече с ним отмечали».
Женщины его боготворили. Пастернак был с ними терпелив, нежен и заботлив. «Руки Пастернака — их невозможно забыть. Вся полнота его чувств, всё состояние души оживали в их движениях, воплощались в них», — рассказывала одна из его знакомых.
Первая супруга писателя, художница Евгения Владимировна Лурье, прожила с ним семь лет. Однако брак был разрушен из-за страстной влюблённости Бориса Леонидовича в Зинаиду Николаевну Нейгауз, с которой он познакомился в 1929 году. Несмотря на то что бурный роман литератора обсуждался его друзьями и они всячески отговаривали Пастернака от развода, поэт уехал с Зинаидой на Кавказ, где влюблённые провели незабываемые в их жизни недели. А спустя полгода поэт ушёл от Лурье, оформив с ней официальный развод, и женился на Зинаиде Николаевне. Прошло шестнадцать лет, когда в жизнь писателя вошла Ольга Всеволодовна Ивинская.
Они встретились в послевоенном 1946 году. Ивинской в то время исполнилось тридцать четыре года, она была вдовой и воспитывала двух детей: дочь от первого мужа и маленького сына от последнего супруга. Ольга работала в журнале «Новый мир» в отделе начинающих писателей. И когда в редакцию пришёл Борис Пастернак, они неожиданно для самих себя вдруг разговорились.
Тогда поэт признался новой знакомой, что решил написать роман. Позже он
рассказывал об Ивинской: «Она — олицетворение жизнерадостности и
самопожертвования. По ней незаметно, что она в жизни перенесла… Она
посвящена в мою духовную жизнь и во все мои писательские дела…»
Пастернак вспоминал, что образ Лары в его романе родился благодаря
Ольге, её внутренней красоте, удивительной доброте и странной
таинственности.
Работа над романом началась, и Пастернак стал чаще заглядывать к опытному редактору. Сначала их отношения носили лишь дружеский характер, позже возникли более глубокие чувства. Однако поэт не мог уйти из семьи, бросить жену, которую он всё ещё любил. С другой стороны, лишённая романтики и утончённости Зинаида Николаевна была так не похожа на Ольгу — нежную, мечтательную и женственную. Несколько раз влюблённые пытались расстаться, но не проходило и недели, как Пастернак, обвиняя себя в слабости, опять шёл к любимой. Долго скрывать страстную связь любовники не могли.
Вскоре об их романе узнали друзья и коллеги, а Пастернак отрицать своих отношений с возлюбленной не стал. Подруга Ивинской вспоминала, что поэт становился перед Ольгой Всеволодовной на колени прямо на улице, и когда та, смущаясь, просила его прекратить такие выходки, Пастернак, шутя, говорил: «А пусть думают, что это киносъёмка». Он никогда не стеснялся своих чувств, не боялся выглядеть смешным, нелепым или слабым.
Близкие поэта обрушили на Ивинскую бурю негодования. Они обвиняли её в коварстве и подлости, заставляли расстаться с Пастернаком, требовали от него прекратить порочную связь. А Пастернак признавался одной из знакомых: «Я весь, и душа моя, и любовь, и моё творчество, всё принадлежит Олюше, а Зине, жене, остаётся один декорум, но пусть он ей остаётся, что-то должно остаться, я ей так обязан». Его отношения с Ивинской всё-таки прекратились, когда осенью 1949 года её неожиданно арестовали. Женщине предъявили обвинение в том, что она якобы хотела убежать вместе с Пастернаком за границу и предпринимала для этого побега определённые меры.
От неё требовали признать, что в переводах её любовника, которыми он занимался в то время, прослеживается «политическая неблагонадёжность» и клевета на советскую действительность. Несколько месяцев возлюбленная писателя провела в холодной и сырой камере, где её ежедневно подвергали пыткам, чтобы выбить признание. Несмотря на то что женщина ждала ребёнка (Ивинская была беременна от Пастернака), её не жалели и обращались с чудовищной жестокостью. Так, после очередного допроса, Ольга Всеволодовна потеряла ребёнка. Следствие закончилось, и её отправили в лагерь.
Поэт тщетно ходил по инстанциям и просил выпустить возлюбленную из тюрьмы. Единственное, чем он смог помочь Ольге, это то, что долгих четыре года заботился о её детях и постоянно помогал им материально. Ивинская вышла на свободу в 1953 году и опять вернулась к Пастернаку. К этому времени он перенёс инфаркт и, казалось, постарел на много лет. Его любовь стала ещё сильней, а отношение к любимой казалось более нежными и трепетными.
Знакомой иностранной журналистке писатель рассказывал: «Её посадили из-за меня как самого близкого мне человека… Её геройству и выдержке я обязан своей жизнью и тому, что меня в те годы не трогали», а потом добавлял: «Лара моей страсти вписана в моё сердце её кровью и её тюрьмой…» Когда в 1955 году Борис Пастернак закончил последнюю главу «Доктора Живаго» и ни одно издательство не взялось его публиковать, он согласился на издание романа в Италии. Это произведение вышло в свет спустя два года, а ещё через год, в 1958 году советскому писателю дали Нобелевскую премию. В первые годы правления Хрущёва Запад всемерно заигрывал с СССР и буквально завалил Нобелевскими премиями советских учёных. Советскими властями это приветствовалось. Отношение же к литературной, то есть идеологической Нобелевской премии оказалось прямо противоположным. Автора романа обвинили в измене родине, в предательстве, называли отщепенцем и Иудой.
В конце октября состоялось собрание актива Союза писателей СССР, на котором были одобрены решение исключить Бориса Пастернака из Союза писателей и просьба выслать его из страны. Травля продолжалась несколько недель, пока доведённый до отчаяния герой скандала не отправил телеграмму в Шведскую Академию: «В связи с тем, как было встречено присуждение мне Нобелевской премии в том обществе, к которому я принадлежу, я считаю необходимым отказаться от неё и прошу не принять это как обиду».
Несколько лет писатель провёл в Переделкино. Изредка выезжая оттуда в другой город, он непременно отправлял Ольге самые нежные письма: «Олюша, так грустно почему-то в минуту пробуждения, по утрам! Я в полном неведении о том, где ты и что с тобою…» или «Золотая моя девочка… Я связан с тобою жизнью, солнышком, светящим в окно, чувством сожаления и грусти, сознанием своей вины…
И чем лучше нас с тобою все остальные вокруг меня… чем они милее, тем больше и глубже я тебя люблю, тем виноватее и печальнее. Я тебя обнимаю страшно крепко, и почти падаю от нежности, и почти плачу». В марте 1959 года он писал Ивинской: «Родная Олюша моя… Я чувствую тебя такой неотделимой от себя… Радость моя, прелесть моя, какое невероятное счастье, что ты есть на свете, что в мире есть эта едва представимая возможность разыскать и увидеть тебя, что ты меня терпишь, что ты мне позволяешь изливать и вываливать тебе всё, что от встречи к встрече накопилось и собралось у меня в мыслях и душе…»
В начале мая 1960 года Пастернак в последний раз увиделся с Ольгой Ивинской. Спустя несколько дней, 7 мая, писатель перенёс очередной инфаркт. Несмотря на оптимистичные прогнозы врачей, состояние его стремительно ухудшалось. Он не раз повторял, что не сердечная болезнь сломила его, а более коварный и страшный недуг, но близкие лишь недоумевали и лечили его сердце. Диагноз, поставленный самому себе, подтвердился у Бориса Леонидовича через несколько дней, когда врачи, проведя рентгенологическое исследование, определили у него рак лёгких. Ивинская, узнав, что состояние любимого ухудшается, попыталась приехать к нему, однако родственники поэта запретили ей приходить в их дом.
Она, плача, стояла под окном, а любимый, отправляя ей короткие записки, просил не искать с ним встреч. Что чувствовала в те страшные минуты женщина — известно лишь ей одной. Перед смертью писатель говорил родным, что рад умереть, что больше не может видеть людскую подлость и что уходит непримирённым с жизнью. 30 мая 1960 года Бориса Пастернака не стало.
Ольга Всеволодовна тяжело и мучительно переживала смерть любимого. Она осталась одна. Близкие друзья, которые при жизни писателя держались с ней достаточно дружелюбно, не только отвернулись от неё, но и стали отзываться об Ивинской весьма нелестно. Родственники Пастернака называли её лгуньей, грязной и нечистоплотной личностью, о ней стали рассказывать самые невероятные и лживые истории. Однако самое страшное было впереди.
Летом 1960 года Ольгу Ивинскую арестовали во второй раз. Обвинение в контрабанде было странным и нелепым — возлюбленная поэта получала гонорары из-за границы после каждого издания там романа «Доктор Живаго». Её приговорили к восьми годам лишения свободы и отправили в лагерь в Мордовию. Туда же направили и дочь Ирину. Спустя четыре года Ивинская вышла из лагеря, а реабилитировали её лишь в 1988 году.
Конфискованный личный архив Ивинской, в котором находились адресованные ей письма Пастернака, несколько книг, а также некоторые рукописи поэта, законной владелице так и не вернули. В начале 1990-х годов Ольга Всеволодовна писала: «Мне 82 года, и я не хочу уйти из жизни оскорблённой и оплёванной. Происходящее унизительно для меня не меньше, чем глупые домыслы и потоки целенаправленной клеветы…» В 1992 году Ивинская выпустила небольшую книгу воспоминаний о любимом человеке. Она умерла 8 сентября 1995 года, так и не возвратив себе те вещи, которые были отняты у неё несправедливо и по праву принадлежали ей.
«...Боря начал поздно. Но и это ещё не всё! Мало того, что он взялся за стих, не имея маленького опыта (в пустяках хотя бы!), но он тащил в стих такое огромное содержание, что оно в его полудетский (по форме) стих не то что не лезло, а, влезая, разрывало стих в куски, обращало стих в осколки стиха, он распадался просто под этим гигантским напором», — писал Сергей Бобров, коллега по поэтическим группам «Лирика» и «Центрифуга».
«Роды» продолжались долго, лишь свою третью книгу «Сестра моя — жизнь», написанную в 1917-м и изданную чуть позже, он считал началом своего «пробуждения». Здесь определилась его роль в советской литературе. Дело в том, что Пастернак — это своего рода Маяковский, который не пошёл на площадь вытрясать из себя личность в угоду пролетариату, а старался внимательно наблюдать за своими ощущениями и передавать их с максимальной точностью. Потому по «Сестре» очень точно можно представить (не на уровне фактов, но обоняния, осязания и прочего), чем было лето 1917-го.
Милиционером зажат В кулак, как он дёргает жабрами, И горлом, и глазом, назад, По-рыбьи, наискось задранным!
О, верь игре моей, и верь Гремящей вслед тебе мигрени! Так гневу дня судьба гореть Дичком в черешенной коре.
Так что Пастернак был и поэтом, и обычным человеком. Говорил и о восстаниях, и о том, как тяжёл разрыв с любимой. Гениальным мастером стиха и гражданином, которому надо ещё и просто жить. Какое-то время обе эти роли успешно уживались в нём — молодость!
А в 20-х наступает новая пора, когда постреволюционная разруха (она же неопределённость) оказывается созвучной и той и другой ипостаси. Везде — суета. Пастернак прописан в коммуналке, в бывшей отцовской мастерской, он постоянно переводит. Жена похожа на него — художница Евгения, ей тоже нужно место для работы. Многие заботы о доме он берёт на себя.
Таким образом, он становится вторым Маяковским, но не идёт на площадь, а просто пишет о том, что видит и помнит. 20-е годы — время больших поэтических форм.
Две из них особо важны для понимания Пастернака.
Поэма «Девятьсот пятый год», посвящённая эпохе первой революции: «…на эту относительную пошлятину я шёл сознательно из добровольной идеальной сделки с временем», — писал он Константину Федину. Привычная самокритика, стихи всё равно отличные:
Лето. Май иль июнь. Паровозный Везувий под Лодзью. В воздух вогнаны гвозди. Отёки путей запеклись. В стороне от узла Замирает Грохочущий отзыв: Это сыплются стёкла И струпья Расстрелянных гильз.
Потому что это прекрасный рифмованный репортаж, в котором нет самого героя. Он смотрит на происходящее и каждый всплеск награждает эмоциональными эпитетами.
И «Лейтенант Шмидт», где — удивительно! — главный герой, один из лидеров восстания в Севастополе 1905 года, который стал героем, не веря в победу и противясь кровопролитию. Закрутило, завертело и к осанне привело. Практически жизнь самого автора вкратце.
Смерчи беснуются без устали
Очевидно, что дикая литературная скачка и необходимость «переключаться» утомили писателя. Наркотик революции прекратил действие.
Он считал, что скоро силы его оставят. Неслучайно в 1929-м вышел сборник «Поверх барьеров», в котором были собраны дореволюционные стихи, прошедшие личную цензуру. «Сестра моя жизнь» и следовавшие после неё «Темы и вариации» также были переизданы в виде «Двух книг». Таким образом подводились, возможно, последние итоги.
В 1930-м он писал родителям: «Я боюсь, что языком совершенно непобедимая тяжесть и еле преодолимый сердцем мрак так сильно сказались на мне, что от искусства у меня ничего не осталось... какой-то безысходный, не тот, лирически молодой, а окостенело разрастающийся автобиографизм всё теснее охватывает всё, что я делаю. И тут кончается искусство».
Кто-то должен был взять на себя заботу о Человеке. Спасителем оказалась Зинаида Нейгауз, с которой Пастернак познакомился в январе 1929 года. Она сказала, что на слух не очень поняла его стихи. И тот ответил, что готов писать проще. Так родился сборник «Второе рождение»:
Никого не будет в доме, Кроме сумерек. Один Серый день в сквозном проёме Незадёрнутых гардин. Хлопья лягут и увидят: Синь и солнце, тишь и гладь. Так и нам прощенье выйдет, Будем верить, жить и ждать.
Нейгауз стала ему женой и делала для его комфорта всё возможное. Лишь бы он творил. Она даже смирилась с последнею любовью, Ольгой Ивинской, взявшей на себя заботу об издательских делах.
Воспоминания Зинаиды Николаевны Пастернак (по первому браку - Нейгауз) можно читать тремя способами. Во-первых, как любовную мелодраму с несколькими любовными треугольниками, промежуточным хеппи-эндом и запоздалым катарсисом. Во-вторых, как записки о жизни советской элиты с описаниями писательских банкетов во время голода 30-х годов, способов получения путевок в закрытые санатории, размеров пайков из лимитных магазинов и иерархии участков на государственных дачах.
Наконец, на эти воспоминания можно смотреть как на хронику семейной, творческой и политической жизни Бориса Пастернака, от фавора в сталинскую эпоху до "нобелевской" травли писателя за роман "Доктор Живаго". Последний способ прочтения предпочтительный. Зинаида Николаевна принялась за мемуары в 1962 году, через два года после смерти Бориса Леонидовича и за четыре года до собственной кончины. То был для нее очередной бедственный период: после обеспеченной жизни дамы высшего света она оказалась одна, в больнице, да еще и без средств к существованию. В ожидании пенсии приходилось уповать на милость Хрущева.
То ли по причине этих обстоятельств, то ли по природному темпераменту слог ее воспоминаний строг, скуп и лаконичен. Порой прямолинеен и резок. Сдержанность и прямолинейность, впрочем, были у Зинаиды Николаевны в крови. Именно эти черты ее характера в свое время дали повод близким упрекнуть ее в жестокости. Сразу после первых дней близости с Борисом Пастернаком Зинаида Николаевна написала письмо своему первому мужу, пианисту Генриху Нейгаузу.
Тот в этот период был на гастролях. В этот письме Зинаида Николаевна без утайки выложила всю правду-матку. Рассказывают, что Генрих Густавович получил этот послание накануне концерта. Посредине выступления он закрыл рояль и заплакал. Надо отдать должное Зинаиде Николаевне: она потом корила себя за эту поспешность. В своих воспоминаниях Зинаида Николаевна сохраняет тот же тон бескомпромиссности.
Ее удивляет холодность Ахматовой, с которой поэтесса отреагировала сначала на известие о первом аресте ее мужа Николая Пунина, а потом и на весть о его счастливом освобождении. Ее возмущает самовлюбленность Осипа Мандельштама, не желающего слушать ничьи стихи, кроме своих. Разумеется, Зинаида Пастернак испытывает глубокую антипатию к первой жене Бориса Леонидовича Евгении Владимировне и его последней пассии Ольге Ивинской. В последнем случае к чувству женской ревности примешивалась еще и ревность прототипа литературного персонажа.
Зинаида Николавна имела все основания считать себя главным прообразом Лары из "Доктора Живаго", ведь история связи Лары с Комаровским была списана Пастернаком прямо с Зинаиды Николавны. Однако под конец жизни Пастернак на прямые вопросы жены о прототипе Лары отвечал уклончиво: мол, образ собирательный.
И тем не менее единственный, кого Зинаида Николаевна окружает ореолом безмерного почитания, это Борис Пастернак. Она вспоминает его мужество, с которым он однажды во время водной прогулки спас их от верной гибели. Она описывает детское простодушие, с которым Борис Леонидович вступался перед Сталиным за опального Мандельштама. Она рассказывает о его безрассудной порядочности, с которой он отказался подписать письмо в поддержку расстрела Тухачевского, Якира и Эйдмана.
Она не устает повторять о бескорыстности Пастернака, отказывавшегося от многотысячных зарубежных гонораров и всегда приходившего на помощь страждущим.
Говорят, Зинаида Николаевна писать мемуары не хотела. Уговорили родственники. По какой причине она так сопротивлялась этой мысли, неизвестно, но усилие, с которым она повествует о своей жизни, чувствуется. Не потому ли, что прямота и честность требуют раскрытия куда больших тайн, чем это необходимо для сохранения доброй памяти?
Можно ли осуждать Пастернака за то, что в 1930-е годы отказался от роли певца эпохи? Нет, потому что она ему была неприятна. К тому же он не хотел губить свой талант творца, говорящего с вечностью, ради единовременной попытки. Его друг Маяковский ушёл в глашатаи, а закончил самоубийством. А Маяк, говорят, пастернаковскому гению завидовал…
Характерно, что мандельштамовские стихи «Мы живём, под собою не чуя страны…» Пастернак в личном разговоре с поэтом назвал «самоубийством»: «То, что вы мне прочли, не имеет отношения к искусству». И добавил, что тот ему стихотворение не читал, а он его не слышал.
Но нельзя сказать, что Пастернак не видел происходящего вокруг или совсем уж соглашался со всем этим. Он защищал Мандельштама в разговоре со Сталиным, заступался за Гумилёвых, отказался подписать письмо с одобрением расстрела Тухачевского. Писал Пильняку:
Иль я не знаю, что, в потёмки тычась, Вовек не вышла б к свету темнота, И я урод, и счастье сотен тысяч Не ближе мне пустого счастья ста? И разве я не мерюсь пятилеткой, Не падаю, не подымаюсь с ней? Но как мне быть с моей грудною клеткой И с тем, что всякой косности косней?
К чему стрелять из рогатки, если можно быть символом пацифизма?
Но быть живым, живым и только
Зимой 1945/1946-го, начав работу над «Доктором Живаго», Пастернак внутренне примирился с душевным разладом.
История врача, который теряет любимых и родных из-за нищеты, репрессий, голода, душевных терзаний. История России от начала века до 1929 года, увиденная глазами её гражданина.
В это время исчезает не только двойственность его натуры, но и неоднозначность его положения в литературе. В газете «Культура и жизнь» прозвучали следующие фразы: «реакционное отсталое мировоззрение», «живёт в разладе с новой действительностью», «советская литература не может мириться с его поэзией». Говорят, в 1955-м поэт даже проходил участником диверсионной организации работников искусств (вымышленной), наряду с Мейерхольдом и Бабелем. Однако его до сих пор не трогали. К тому времени он постоянно жил на большой даче в Переделкине, вдали от Москвы и Кремля.
По сути, Пастернак сочинял «Живаго» всю жизнь — такие вещи, как «Аппелесова черта», «Письма из Тулы», «Детство Люверс» и многое другое были попытками создать роман. Пастернак постоянно обещал, что вот из этого куска он разовьёт крупное произведение: «В области слова я более всего люблю прозу, а вот писал больше всего стихи. Стихотворение относительно прозы — это то же, что этюд относительно картины. Поэзия мне представляется большим литературным этюдником».
А ещё проза — это примирение воздушного и земного Пастернака.
Роман занял десять лет. Параллельно шла работа над переводами трагедий Шекспира, «Фауста» Гёте, поэтов Грузии. Писались и стихи — совсем другие, скажем так, более прозаические, близкие к классической русской поэзии, рассудительности, народничеству, славянофильству. Он стал говорить с читателем так, чтобы «всем было понятно»:
Всё нынешней весной особое, Живее воробьёв шумиха. Я даже выразить не пробую, Как на душе светло и тихо.
«Живаго» даже был предложен Гослитиздату и журналу «Новый мир» — сам Пастернак указывал на то, что «роман был отдан в наши редакции в период печатания произведения Дудинцева и общего смягчения литературных условий». Казалось, сейчас можно сказать многое, что не было высказано ранее — и потому, что не хватало времени. И потому, что нельзя было. Журнал отказался — якобы из-за непонимания автором роли Октябрьской революции и участия в ней интеллигенции. С издательством дела тоже шли ни шатко ни валко. Роман вышел в Италии.
Отравленный Россией
И если вы не ставите цель изучить творчество Пастернака, но понять его самого, романа может быть и достаточно. Потери, разочарования, огромная Россия, тихая смерть в трамвае, когда другие уходят вперёд, к репрессиям и войне, — это не просто разговор писателя с собой, это диагноз всей интеллигенции, которая то пыталась стать пролетариатом, то замыкалась в себе, то строила воздушные баррикады. Долгая исповедь, написанная языком беллетристики и поэзии. Человека и поэта.
Почему Пастернаку так везло в жизни? Он прожил относительно спокойно, его не вызывали на допросы в КГБ, не отбирали жильё, разрешали зарабатывать литературой, печататься… Наверное, людям, которые работали и жили «в духе времени», только к концу его жизни стало понятно, насколько иным он был. Или поэту просто больше позволялось, чем писателю? Нет, просто у него был очень сильный инстинкт самосохранения. Часто входивший в противоречие со стихией, которой он был одержим.
Роман опередил своё время, и эта победа стихии над самосохранением стоила Пастернаку жизни. «Живаго» превратился — стараниями советской и западной пропаганды — в политическое произведение. И Нобелевская премия, на которую, в общем-то, Пастернака выдвигали уже давно (ежегодно с 1946 по 1950 год, в 1953 и 1957 году), связывалась исключительно с этим текстом.
Казалось бы, вот наступила гармония в его душе, прими, Россия! Но непонимание, отторжение романа, в котором нет максимализма (как можно было бы подумать, изучив «Живаго» только по письмам трудящихся, поступавших в газеты во время травли писателя), безусловно, ослабило его. В 1960 году он умер от рака лёгких.
Какое место занимает Пастернак в российской истории сегодня? Он может тебе в глаза сказать вещи, которые ты сам не мог расковырять настырной ложкой бессонницы. Пастернак — это антибиотик, который впитал все горести и радости переменчивой России. И, не стесняясь, показал всю антигероическую сущность писателя, поэта, публициста. Мы постоянно делаем из творцов идолов, не понимая, что они болеют теми же болезнями, что и люди, которые не написали в жизни ни строчки. Просто они находят лекарство и дают его нам — в виде своих произведений.
Принимать следует осторожно. И ни в коем случае не уговаривать себя читать через силу.
Глупые женщины стараются поразить мужчин, одеваясь эксцентрично. А мужчин это пугает, они терпеть не могут эксцентричности. Им нравится, когда оглядываются на их женщин, потому что они красивы.
Есть люди, у которых есть деньги, и есть богатые люди.
Женщины могут выглядеть смешными. Разумеется, я говорю о немногих женщинах. Смешной же мужчина – конченый человек, если он не гений.
Где следует душиться? Там где вы хотите, чтобы вас поцеловали!
Слабым людям свойственно хвастаться преимуществами, которые способен дать им только случай.
В двадцать лет мы выглядим так, как были задуманы природой; в тридцать - как нам бы того хотелось самим; но к пятидесяти годам мы получаем то лицо, которое заслужили.
Истинная щедрость состоит в том, чтобы не замечать неблагодарности.
Обожание – вот это наука!
Красота – всегда оружие.
Скромность – оборотная сторона элегантности.
Короткие платья дольше остаются модными, чем длинные.
Если вы родились без крыльев, не старайтесь помешать, если они вдруг у вас начнут расти.
Принято считать, что роскошь — противоположность нищеты. Нет, роскошь — противоположность вульгарности…
Если вас поразила красотой какая-нибудь женщина, но вы не можете вспомнить, во что она была одета, – значит, она была одета идеально.
За любовь платишь в рассрочку, и большей частью, увы, когда любовь уже кончилась.
Мода, как и архитектура, – вопрос пропорций.
Каждая женщина имеет тот возраст, какого заслуживает.
Чтобы быть незаменимой, нужно все время меняться.
Хорошо выкроенное платье идет любой женщине. Точка!
Не выходите замуж за мужчин с кошельком для мелочи.
Я оцениваю людей по их манере истрачивать деньги. Деньги – не самоцель, а материальное доказательство того, что человек не ошибся.
Красивое проходит, прекрасное остаётся.
Чтобы оставаться незаменимой, не надо походить на других.
Самое лучшее в любви — это заниматься ею.
Уход за собой обязан начаться с сердца, в противном случае никакая косметика не поможет.
Если вы хотите иметь то, что никогда не имели, вам придётся делать то, что никогда не делали.
Красота нужна нам, чтобы нас любили мужчины; а глупость — чтобы мы любили мужчин.
Всё в наших руках, поэтому их нельзя опускать.
Коко Шанель (фр. Coco Chanel). Коко Шанель – её настоящее имя – Габриэль Бонёр Шанель (фр. Gabrielle Bonheur Chanel). Шанель родилась 19 августа 1883года. Кажется нет необходимости говорить о том, что Шанель была французским модельером, вдохновение и модернизм которой сделали её одной из самой известной в истории моды XX столетия – об этом знают все.
А началось всё в маленьком городке Сомюре, где оказались родители Шанель – Альбер Шанель и Жанна Деволь. Отец Коко был бродячим торговцем и не сидел на одном месте. Какое-то время родители не состояли в законном браке – ему нужна была подруга, но не жена. Не такого мнения была Жанна, она любила Альбера, и на столько сильна была её любовь, что, скорее всего, это уже была не просто любовь, а болезнь. Она не могла расстаться с Альбером, чего бы это ей не стоило. Жанне приходилось зарабатывать на содержание всё прибывающих членов семейства тяжёлым трудом: работа на кухне, груды белья. Ей приходилось бороться, чтобы получить место на кухне, место гладильщицы или служанки. Здоровье её таяло, но она готова была всё снести, лишь бы быть рядом с мужем. Жанна умерла, когда Габриэль было всего шесть лет. А потом её с братьями и сёстрами оставил и отец. С этого момента Габриэль была на попечении, то родственников, то в приюте, в который её отдали, когда ей было 12 лет. В 18 лет Коко с помощью благотворительной организации оказалась в интернате для детей из знатных семейств. А затем устроилась продавцом в магазин тканей в городе Мулен. Она мечтала стать певицей и в свободное время в кафе «Ротонда» исполняла песенки «Тот, кто видел Коко» и «Ко-Ко-Ри-Ко». Вот тогда и прозвали её Коко.
Вскоре Шанель познакомилась с богатым наследником Этьеном Бальзаном. У него было поместье недалеко от Парижа, где он разводил лошадей. На его предложение стать любовницей она ответила согласием – ей давно хотелось переехать в Париж и, к тому же, Габриэль знала, что за всё в жизни надо платить. Именно здесь она стала превосходной наездницей и начала делать свои восхитительные шляпки, которые всех покоряли своей новизной и шармом. И именно здесь она поняла, как женщины преклоняются перед мужчинами, стараясь понравиться, и проигрывают сражение.
Для себя Коко решила, что из любого сражения, она выйдет победителем. В детстве ей не хватало любви, её окружало равнодушие – всё это наложило отпечаток. И Габриэль научилась бороться и побеждать, а самое главное, она научилась шить. И что бы она ни делала – шляпку или одежду, которая сидела на ней так хорошо, что об этом можно было не думать – всё привлекало внимание окружающих. И тогда Шанель поняла, что в ней есть то, которым следует воспользоваться, то есть дар творческой мысли, а главное, умение выживать.
Бальзана сменил Артур Кейпел, богатый наследник угольных шахт, превосходный бизнесмен, который погиб в 1919 году в автомобильной катастрофе. Он помог стать ей деловой женщиной. В 1910 году она открыла свой первый магазин в Париже, продавая женские шляпки, через год открылся её дом моды на улице Рю- Камбон, где находится и сейчас. Простота и роскошь были в творениях Шанель. Она сумела изъять корсет из сознания женщин, воспользовалась мужской элегантностью, чтобы создать в гардеробе женщин такие свободные и необходимые вещи, как рубашки мужского покроя, галстуки, брюки для верховой езды, пиджаки, в которых были суровость и в то же время шарм, превосходство и покорность. В 1918 году Шанель расширила свое предприятие. Она вызвала восторг вечерним платьем из черного кружева и тюля, расшитого бисером, ансамблем платье-пальто из бежевого джерси. Всё это казалось простым, но в то же время роскошным – настоящим чудом портновского искусства.
«Мода - это нечто, что существует не только в одежде. Мода витает в воздухе. Она связана с нашими мыслями и нашим образом жизни, с тем, что происходит вокруг нас».
Ее лучшие творения: маленькое черное платье, которое, в 1926 году американский журнал Vogue приравнял к популярности автомобиля «Ford» и назвал его «фордом» моды, каскады жемчуга на простой бечевке, двухцветные туфли, туфли-лодочки, приталенный жакет, камелия из белого шелка, которые стали символами её марки. Её украшения имели потрясающий эффект, в которых сочеталась роскошь изумрудов или жемчуга с превосходной собственной бижутерией. Сочетание драгоценных камней с искусственными являлось смелой находкой, которую она использовала как роскошные украшения.
Её броши из разноцветного стекла и сумочки с цепочкой через плечо произвели потрясающий эффект, их в дальнейшем стали производить различные модные фирмы по всему свету. Они и сейчас считаются классикой, а модницы готовы за них отдавать приличные суммы. Её маленькое чёрное платье можно было носить и днём и вечером, добавив нить жемчуга или другие аксессуары.
Идеи, которые она создала в начале ХХ – го века, остались вечными потому, что элегантность не поддаётся влиянию времени. Девизом облика её моделей были простота и подвижность. Многие свои открытия Шанель сделала, подглядев тот или иной образ или какой-то элемент, среди народной одежды. Например, русский стиль с вышивкой и меховой отделкой, геометрические узоры, прорезиненные плащи, модель которых она увидела, разглядев её в одежде своего шофёра. Она первая использовала в женском гардеробе трикотаж.
Шанель была в дружеских отношениях со многими людьми искусства: Пикассо, Дягилевым, Стравинским, Сальвадором Дали, Жаном Кокто и не оставалась в стороне от авангардного направления. Но она никогда не меняла своих принципов. Для неё шляпка в форме телефона или юбка, в которой можно было не идти, а только семенить, были неприемлемыми. Поэтому то, что впоследствии было названо «обликом Шанель», означало бескомпромиссный взгляд на моду, где присутствует во всём мера и удобство и никаких крайностей. «Нужно всегда убирать, удалять всё лишнее. Не надо ничего прибавлять…Нет иной красоты, кроме свободы тела…». Став модельером, она испытывала удовлетворение и считала, что одержала победу тогда, когда её идеи подхватывала улица, и её модели были на простом народе. Её принципы были создавать простые, строгие модели с четкими линиями, модели, которые подчеркивают достоинства и скрывают недостатки.
Шанель оказывала материальную поддержку многим деятелям искусства. Например, она финансировала некоторые постановки Русского балета, много лет поддерживала композитора Игоря Стравинского, помогала оплатить расходы за лечение Жана Кокто. В той ловкости, с которой она умела придать шик любому изделию, чувствовался не только вкус, но прежде всего умение «сделать нечто из ничего».
Её клиентки учились нравиться, идя наперекор существующей моде. У Габриэль не было недостатка в идеях, да и продавать она умела, как в своё время и отец и дед. Габриэль унаследовала семейные качества – она была вынослива в работе. Работать и добиваться успеха… Шанель не рисовала свои модели, она создавала их с помощью ножниц и булавок, прямо на манекенщицах. Ей было достаточно нескольких движений рук, чтобы из бесформенной материи возникла роскошь. Иногда идеи приходили ей во сне, она просыпалась и начинала работать. Она трудилась по 12-14 часов в сутки и того же требовала от своих коллег. Не всем было дано вынести такой труд. Шанель обладала сочетанием аристократизма и, в то же время, жёсткой деловой хваткой. Когда она ставила перед собой цель, то всегда добивалась её. По приблизительным оценкам в 20 – 30- е годы её модельный бизнес давал $200-300 тыс. в год.
Шанель была великим художником. Она хотела создавать не только новые силуэты, но и внести новые ощущения жизни. Многие годы спустя это назовут «стилем жизни». Коко Шанель одну из представителей высокой моды журнал «Тайм» внёс в список ста самых влиятельных людей XX века. Своё сороколетие она ознаменовало выпуском совершенно новых духов, в которых не присутствует запах одного какого- то цветка. Содействие в этом ей оказали Великий Князь Дмитрий и русский парфюмер–эмигрант Эрнест Бо.
Началась Вторая мировая война. В 1940 году ей пришлось обратиться к немецкому дипломату, чтобы выручить своего племянника, попавшего в плен. С дипломатом она была давно уже знакома. И когда он ей помог, её привязанность к нему ещё более возросла. В конце войны обстоятельства складываются так, что Шанель приходится покинуть Францию почти на долгие восемь лет. Её обвинили не только в любовной связи с немецким бароном, но и в контактах с начальником управления внешней разведки Германии Шелленбергом, помощником командующего "СС" Генриха Гиммлера.
Ей грозил арест. За Шанель вступился сам Уинстон Черчилль, который как-то о ней записал в своём дневнике: «Приехала знаменитая Коко, и я восхищался ею. Это одна из самых умных и очаровательных, самая сильная женщина, с которой мне когда-либо приходилось иметь дело». Шанель закрыла все свои бутики и уехала в Швейцарию.
Оттуда она следила за изменениями, происходившими в модном мире. Появились новые кутюрье, такие как Кристиан Диор, Юбер де Живанши и другие. Шанель было 71 год, когда она снова вернулась в Париж и предложила свою коллекцию. Но показ её моделей происходил в полном молчании публики. Шанель хотела всем доказать, что мода изменяется, а стиль остаётся, но пресса говорила о том, что она не предложила ничего нового. Но не всем дано понять, что элегантность вечна. Шанель усовершенствовала свои модели, и через год почти все модницы сочли за честь одеваться у Шанель. Знаменитый костюм Шанель стал бессмертным, в нём чувствуешь себя уютно и свободно, и это ещё благодаря правильно подобранной ткани– лёгкому твиду. Костюм гарантирует надёжность во всех ситуациях.
Сумочки Шанель, обувь и бижутерия стали классическими. В 60-е годы она сотрудничала с голливудскими студиями. Мода Шанель не устареет, потому что в ней заложена философская концепция Шанель: «Чтобы великолепно выглядеть, необязательно быть молодой и красивой». Шанель покинула наш мир 10 января 1971 года, в воскресенье, в возрасте 88 лет, в номере отеля «Ритц» в Париже. «Тime Magazinе» оценила ее ежегодный доход в 160 миллионов долларов. При этом она никогда не превозносила богатство и не восхваляла деньги. Шанель нашла среди видных деятелей искусства тех друзей, которыми гордилась. Хотя её жизнь была полностью подчинена работе – созданию одежды, самым главным для неё оставалась любовь. Поражает в ней не только успех, которого она достигла, не только её популярность, но и то, что она сумела остаться загадочной. Непостижимая Шанель…
Как и Шанель, бессмертен ее знак: две перекрещивающиеся буквы С – Coco Chanel и белая камелия на черном сатиновом банте.
с 1983 года руководит домом моды Шанель и является его главным дизайнером Карл Лагерфельд.
| Сальвадор Дали и Гала: праздник длиною в жизнь |
Редко какой женщине удается стать для мужа одновременно матерью, любовницей и другом. А ей блестяще удалось проделать это дважды!
Елена Дьяконова знала, что делала, когда взяла себе имя Гала, что в переводе с французского означает «праздник». Праздник, увлекший в омут безумной страсти не одного гения…
Вот юному Сальвадору шесть лет. Он похож на Маленького принца из сказки Экзюпери. Большие грустные глаза, пепельные локоны, странная блуждающая улыбка. Все знакомые его родителей говорят: «О, это совершенно необыкновенный ребенок: не шалит, как его сверстники, может подолгу бродить в одиночестве и думать о чем-то своем. Очень застенчив. А недавно, представьте себе, влюбился и уверяет, что это на всю жизнь!»
А было так. Кто-то из взрослых подарил мальчику авторучку: в стеклянном шарике ее оправы можно было увидеть красивую даму с развевающимися волосами. Подобно Снежной Королеве она мчалась в санях по ослепительно белому снегу, и звездная пыль оседала на ее прелестной шубке… Ручка стала главным сокровищем мальчика. «Вырастет — забудет», — отмахнулись взрослые. Но он не забыл.
Сентябрь 1929 года. Небольшой каталонский поселок Кадакес, что в нескольких километрах от Порт-Аьигата. Здесь живет начинающий художник Сальвадор Дали, известный своими странными картинами и пристрастием к философии Ницше. Ему 25 лет, но он все еще девственник и даже более того — панически боится женщин.
Соседи поговаривают, что молодой человек «с большими странностями», болезненно застенчив, то засмеется невпопад, то заплачет, боясь в одиночку перейти улицу. Он очень худ, носит длинные, закрученные вверх усы, смазывает волосы бриолином на манер танцоров аргентинского танго, одевается в шелковые рубашки диких расцветок, дополняя наряд уродливыми сандалетами и браслетами из фальшивого жемчуга…
Той осенью Дали пригласил к себе погостить художника Магрита с женой Жоржет и супругов Элюар. Он уже предвкушал, как шокирует гостей, выйдя к ним, благоухая «ароматом козла», для чего еще с утра заготовил «духи» из клея, сваренного из рыбьих голов, козлиного помета и нескольких капель лавандового масла. Но неожиданно из окна он увидел молодую женщину, с интересом рассматривавшую его жилище. Она была в белом платье, а ее черные как смоль волосы развевались по ветру. Он тут же вспомнил авторучку из детства и поразился сходству двух женщин. Неужели это Она?..
Он быстро смыл с себя козлиный «аромат», надел ярко-оранжевую рубашку и, заложив за ухо цветок герани, выбежал навстречу гостям. «Знакомьтесь, Дали, — произнес Поль Элюар, показывая на женщину в белом. — Это моя жена Гала, она из России, и я много рассказывал ей о ваших интересных работах». «Из России. Там много снега… Дама в санях», — лихорадочно пронеслось в голове художника. Вместо того чтобы пожать женщине руку, он лишь глупо захихикал, пританцовывая вокруг нее…
С той минуты Дали потерял покой — он влюбился до безумия. «Тело у нее было нежное, как у ребенка, — напишет он много лет спустя в своей книге «Тайная жизнь». – Линия плеч почти совершенной округлости, а мышцы талии, внешне хрупкой, были атлетически напряжены, как у подростка. Зато изгиб поясницы был поистине женственным. Грациозное сочетание стройного энергичного троса, осиной талии и нежных бедер делало ее еще более желанной». Дали не мог больше работать, его неодолимо влекло к этой женщине.
Она поощряла его неумелые ухаживания, несмотря на присутствие мужа. Все чаще они уходили далеко в горы гулять вдвоем. Он называл ее богиней. Однажды, стоя на краю глубокого ущелья, Дали внезапно набросился на нее и начал душить. «Что ты хочешь от меня, отвечай?! Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал?!» — исступленно кричал он, все туже сжимая пальцы на ее шее. — «Взорвите меня», — неотрывно глядя в глаза, прохрипела ему в ответ женщина. И потрясенный Дали вдруг почувствовал, что он мужчина…
Но кто же была эта незнакомка? О, эта женщина умела создать вокруг себя ореол загадочности из ничего! Бывшая русская подданная, Елена Дьяконова терпеть не могла свое имя и с юности просила называть себя Гала, с ударением на втором слоге. Находясь на лечении в одном из швейцарских санаториев, она разбила сердце начинающему французскому поэту Эжену Гренделю. Он скоропалительно женился на ней вопреки воле родителей, считавших брак с «какой-то русской девочкой» полнейшим мезальянсом.
Но девочка обладала поистине фантастическим даром: у нее было чувство на талант. И неизвестно, узнал бы мир великого поэта Поля Элюара, если бы не его женитьба. Молодая жена придумала ему звучный псевдоним, вдохновила на цикл стихотворений и, поселившись в Париже, быстро обрела полезные связи в мире искусства.
Она жаждала не только славы для мужа, но и денег. В своем дневнике того периода Гала откровенно формулирует планы на будущее: «Я буду как кокотка сиять, пахнуть духами и всегда иметь ухоженные руки с наманикюренными ногтями». И очень скоро к огромной старинной кровати, единственному подарку родителей Поля на свадьбу, добавятся шикарный особняк, куча нарядов и драгоценностей.
По воспоминаниям современников, Гала не была красива, но было в ней что-то притягательное, что всегда отличает «роковую женщину» от простой светской красотки. Добавьте к этому безукоризненный стиль и уверенность в своих чарах.
Когда Гала появлялась в каком-нибудь артистическом салоне в костюме от Шанель и с неизменной колодой карт в сумочке (она любила предсказывать будущее и выдавала себя за медиума), взгляды всех мужчин были обращены только к ней. Не устоял перед «колдовской славянкой» и немецкий художник Макс Эрнст. Ратуя за свободную любовь, Гала не считала нужным скрывать роман от мужа. Вскоре это уже был «любовный треугольник».
Ко времени первой встречи с Сальвадором Дали, Гала было 36 лет, а брак с Элюаром давно стал чистой формальностью…
В 1934 году Гала разведется с Полем Элюаром, но из жалости к нему официально оформит свои отношения с Дали только после смерти поэта. (Последний, к слову сказать, до конца своих дней надеялся, что Гала вернется к нему, и был готов ей простить все что угодно.)
А пока они с Сальвадором поселяются в Париже, и Гала приступает к главному делу своей жизни — созданию «бренда Дали». Она сразу интуитивно почувствовала масштаб его дарования и поняла, что он несравненно выше дарования Элюара. Что касается художника, то можно было решить, что это Гала «взорвала его»: она не только открыла ему прелести плотской любви, но и дала мощный заряд вдохновения.
Отныне Дали пишет фантастические картины одну за другой, подписывая их двойным именем «Гала-Сальвадор Дали», как будто речь идет об одном лице. Она внушила ему, что он гений. «Скоро вы будете таким, каким я хочу вас видеть, мой мальчик», — говорила Гала. И он, как ребенок, верил каждому ее слову.
Гала оградила Дали от всего, что мешало ему работать, взвалив на свои плечи и быт, и продюсерские функции. Она предлагала работы мужа галереям, уговаривала своих богатых приятелей (а среди них были такие знаменитости, как Стравинский, Дягилев, Хичкок, Дисней, Арагон) вкладывать деньги в творчество Дали.
Результат не заставил себя долго ждать. К Сальвадору еще не пришла всемирная слава, а он уже получил чек на 29 тысяч франков за еще не написанную картину. А к его жене — титул главной Музы.
С этого момента супруги начинают буквально купаться в роскоши и не устают поражать публику эксцентрическими выходками. О Дали говорят, что он извращенец, шизофреник и капрофаг. Его знаменитые усы и выпученные безумные глаза знает весь мир. О Гала в прессе не перестают злобно судачить: «Семейная пара Гала-Дали в какой-то мере напоминала герцога и герцогиню Виндзорских.
Беспомощный в житейском отношении, чрезвычайно чувственный художник был пленен жесткой, расчетливой и отчаянно стремящейся в верха хищницей, которую сюрреалисты окрестили Гала-Чума». Но влюбленным нет до этого никакого дела!
Дали без устали рисует свою Гала то в образе Богоматери, то Елены Прекрасной, а то и… женщины с отбивными на спине. Когда спрос на его живопись начал падать, Гала тут же подбросила ему идею создавать дизайнерские вещички, и «далимания» повторилась с новой силой: богачи со всего мира принялись раскупать странные часы, слонов на длинных ногах и красные диваны в форме губ.
Теперь уже не было нужды убеждать Дали в его гениальности, потому что он как никогда верил в себя. Верил настолько, что даже рассорился со своим другом Бретоном и другими сюрреалистами, безапелляционно заявив однажды: «Сюрреализм -это Я!»
Несмотря на то, что всю жизнь Дали называл свою жену не иначе как «божественной», она все-таки была земной женщиной. А еще никому из простых смертных не удавалось избежать старости. После 70-ти Гала начала безудержно стареть. Пришла очередь пластических операций, новомодных витаминов, бесконечных диет и молодых любовников в большом количестве. Одним из них был певец Джефф Фенхольт, исполнявший главную роль в рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда». «Сальвадору все равно, у каждого из нас своя жизнь», — уверяла она, впервые затащив молодого красавца в свою постель.
Отвечая на недвусмысленные вопросы журналистов, Дали придерживался той же «легенды»: «Я разрешаю Гала иметь столько любовников, сколько ей хочется. Я даже поощряю ее, потому что меня это возбуждает». Но что он чувствовал на самом деле? Этого не знал никто.
Наконец, Гала попросила Дали купить для нее средневековый замок в Пуболе, где устраивала настоящие оргии, а мужа принимала лишь изредка, посылая заранее приглашение в надушенном конверте…
Все закончилось в 1982 году, когда Гала сломала шейку бедра при падении. Вскоре она умерла. В последние дни в клинике старая женщина, страдающая от сильной боли, покинутая всеми молодыми любовниками, была на грани безумия и все время старалась спрятать деньги под матрас…
Сальвадор Дали надел на покойную жену ее самое красивое алое шелковое платье, большие солнцезащитные очки и, усадив как живую на заднее сиденье «кадиллака», повез к месту последнего приюта — в их семейный склеп в Пуболе. Забальзамированное тело Гала положили в гроб с прозрачной крышкой и тихо похоронили. Дали не пришел на погребение, а лишь несколько часов спустя заглянул в склеп, чтобы произнести всего одну фразу: «Видишь, я не плачу»…
Очевидцы говорили, что с уходом Гала не стало и прежнего Дали. Он больше не писал, мог подолгу не есть, часами громко кричал, плевал в медсестер и царапал им ногтями лицо. Безумие окончательно овладело его разумом. Его нечленораздельное мычание никто не понимал.
Он пережил Гала почти на семь лет, но это была уже не жизнь, а медленное угасание. Гала-концерт кончился, огонь вдохновения погас, и художник погрузился в серые будни, которые больше всего не любил в жизни. Он мог часами сидеть в столовой замка, в которой все ставни на окнах в любое время дня были плотно закрыты…
Согласно завещанию Сальвадора Дали не похоронили, а выставили забальзамированное тело под «геодезическим куполом» в фамильном склепе подле Гала.
А чуть поодаль установили желтую лодку, носящую имя жены художника. В свое время Дали привез ее из Кадакеса, где он впервые встретил свою «черноволосую даму из детства» и был так сюрреалистически счастлив.
Источник: «Интервью»
