национал.-политич. мифы в коллективн. воображении сегодн. россии

Каждый раз "русская идея" соблазняет умы ожиданием готовой, кажется, вот-вот последовать за нею программы развития, политической стратегии действия, тем самым возбуждая иллюзии возможного взаимопонимания и согласия разных общественных сил и групп. Тем не менее появление этого слова или лозунга в лексиконе той или иной политической группировки всякий раз означает лишь новое усиление тяги к консервации существующего порядка (в том числе в форме "реставрации прошлого"). В этом смысле всякий выход данного мифологического комплекса на поверхность общественной жизни есть симптом разложения патерналистского режима, очередного этапа этого разложения, указание на попытки связанных с режимом групп задержать распад системы. В конечном счете, роль этого фундаментального мифологического комплекса - служить механизмом психологической защиты и компенсации. Реальным мобилизационным и интегративным значением в политической жизни он, видимо, никогда не обладал, как не обладает и сейчас. Зато идея особого пути входит в базовый сюжет национальной словесности и всего русского искусства последних полутора веков. Она предопределяет характеры основных героев и героинь, расстановку фигур спасителей и искусителей, врагов и помощников, развитие и оценку узловых ситуаций, сюжетные ходы и тупики. На отработке этого сюжета формируется отечественная литературная классика ("русский роман", по формулировке Мелькиора де Вогюэ), представления о полумифологической истории русской культуры - ее "золотом" и "серебряном" веке, основных вехах, иерархии первых и вторых рядов и т.п. А дальше, ретроспективно, уже сама классика и представляющие ее избранники от Карамзина и Пушкина до Пастернака и Солженицына включаются в мифологизированный пантеон. Символическое значение Пушкина - сверхавторитетной фигуры родоначальника - в рамках описываемого мифологического комплекса совершенно исключительно. Отсюда - три основных компонента российской национально-политической мифологии: миф о Западе, миф об угрозе, миф об особом человеке. Пусковой механизм всей этой связки идей и символов - представление о Западе (наш, собственный образ западного мира). Структура основного мифа двоична: внутри него задана особая смысловая граница, отделяющая "нас" от "них". Миф содержит значения зависимости и превосходства, ориентирован на догоняние и противостояние. Это дает возможности двойного прочтения (двойного кода оценки и истолкования тех или иных действующих лиц, событий и т.д.), так что активизироваться может то одна, то другая позиция и соответствующая ей перспектива. Двойственность в понимании "Запада" крайне важна, поскольку "русский путь" в любом случае отсчитывается от этого мифологического начала координат. Воображаемый Запад придает смысл заложенному в миф "псевдоразвитию", как будто указывая направление движения ("технологический прогресс", "цивилизованный быт", "потребительское благополучие"). Вместе с тем он парализует возможность собственно политического достижения подобных целей. Ведь все перечисленные преимущества европейских обществ воспринимаются как нечто "готовое". Характерна ходовая в России конца 1980-начала 1990-х годов утопическая формула "нормального общества", "нормальной экономики". Определяющие результативность этой экономики базовые системы и институты - демократия, рынок и социально-символический смысл денег, право и суд, культурные и религиозные ценности в их трудной истории - не берутся в расчет.  Для русского мифа путь, вообще способность меняться, открытое будущее - это, по обиходной формуле, "судьба России" (в мифологическом комплексе она - как бы сфера чистых потенций, отсюда - вся символика ее вечной молодости, нескончаемой дороги, неисчерпаемых ресурсов, будь то природных, будь то людских. Запад же воспринимается как уже реализовавшийся, статичный и в этом смысле относящийся едва ли не к прошлому (он в описываемой мифологии - что-то вроде начала координат). Но поскольку заимствовать западную технологию и благополучие само по себе никак не получается и попросту невозможно, то их, в свою очередь, наделяют негативными значениями соблазна, антинациональных начал, гибельных для "русского духа", чуждых России. Соответственно, образ Запада приобретает черты демонического соблазнителя, а его представители выступают "агентами" мирового заговора против России, геноцида русских и т.п. В более мягком варианте - по известной басенной формуле "зелен виноград" - достижения Запада переоцениваются как несущественные, ненужные и мелкие в сравнении с тем главным и заветным, чем, как подчеркивается, всегда владела Россия ("духовность", "соборность", "русский характер"). Далее следует очередное "разочарование в Западе", подростковая обида на него, на его недостаточное внимание, уважение, помощь и т.п. - вся классическая симптоматика эмоциональной зависимости, безуспешного стремления от нее освободиться и неизбежно связанного с этим обстоятельством рессантимента. И вот уже три четверти наших опрошенных, по их заявлениям, не доверяют западным предпринимателям, 60 процентов (среди людей с высшим образованием - 65 процентов) уверены, что Запад, его экономические и финансовые организации хотят не помочь России, а ее поработить.

Наконец, именно действия Запада в их мифологическом преломлении оправдывают существование всех политических, военных, идеологических институтов по поддержанию "границ" российской державы, обеспечению ее безопасности. Так, в частности, возникает характерная апелляция к промежуточному положению страны между Западом и Востоком. С одной стороны, Россия - не Запад (поскольку несет в себе значения Востока), с другой - именно она защитила Европу от татаро-монгольского нашествия. Надо сказать, образ Востока в подобной геополитической мифологии - точно такая же двойственная структура, как Запад: Восток, Азия (прежде всего Китай, в какой-то мере Япония) предстают то враждебными России, поскольку она - часть Европы, "великая страна", входит в "большую восьмерку"; то, напротив, выступают воображаемым союзником России в ее экономическом, политическом, цивилизационном противостоянии Западу - прежде всего США. В любом случае, отмеченной позицией остается именно Запад. Образ Востока вторичен: он - производное от сегодняшних российских оценок Запада. В этой своей двойственности современный миф (и русский миф, в частности) выступает механизмом консервации культуры и общества. Парные образы себя и "другого" моделируют простые, замкнуто-иерархические и неравноправные взаимоотношения, характерные для традиционного, статусно-сословного или "закрытого" общества. А ценностный барьер, делящий мир на "наш" и "их", позволяет переключать оценки и смысл действий участников мифологического сюжета по собственному усмотрению, при всех смысловых перипетиях сохраняя доминирующую позицию за собой. "Другой" здесь - не более чем превращенная фигура собственной несамостоятельности и несостоятельности. Мифологический образ врага, угрозы и т.п. вытесняет, замещает задачи рационального взаимодействия с другими в общем, реальном, немифологизированном времени нынешнего дня, практического действия. Такая замкнутая парная конструкция - а по подобной модели конструируются взаимоотношения в парах "народ" и "власть", "интеллигенция" и "народ", "подлинные интеллигенты" и "образованщина" - как бы обосновывает сама себя. А потому несет в себе характеристики предопределенности, неотвратимой собственной "логики". Она недоступна рационализации, в принципе непроверяема и в этом смысле герметична. В нее можно быть только включенным (и тогда ты будешь причислен, признан, почувствуешь себя "своим") или не допущенным (и тогда ты - "чужак"). Всегдашняя проверка на "своих/чужих" - одна из прагматических функций мифа. Так же как "закрытость" - характерная черта любых мифологических построений. Миф по самой своей функции - отделять чужих и сплачивать своих - как бы обращает и замыкает "внутрь". Он в принципе не содержит высоко обобщенных, предельно идеализированных символов и значений, ориентирующих на универсальные ценности. Вся подобная конструкция непроницаемого и самодостаточного целого - это особый механизм организации отечественной культуры, ее, так сказать, "понижающий трансформатор", задача которого - сводить многообразие и выбор к минимуму, устранять даже призрак сложности из любых социальных (экономических, политических) взаимоотношений. Борьба за подобное упрощение - устойчивая традиция образованного сословия в старой и новой России, говорящая о его глубокой фрустрированности, неуверенности в своих силах и своем времени, застарелом комплексе собственной неуместности и неполноценности. Не случайно наиболее популярные характеристики, заложенные в позитивный автостереотип русского (советского) человека, - это, по данным ВЦИОМ, именно "простота" и "открытость". В таком виде и сочетании они заданы, конечно, структурой и содержанием базового мифа. Разумеется, в сколько-нибудь систематическом виде весь этот мифологический комплекс встречается лишь у русских националистических идеологов конца прошлого века - той эпохи, когда в России собственно и завершается оформление национальной идеологии. Мы теперь обнаруживаем в наших опросах лишь те или иные следы, осколки этой мифологии в массовом сознании, в риторике каких-то политических группировок (а они в наших условиях лишь заимствуют и выносят наверх массовые настроения, стереотипы реакций). Она воспроизводится в практике школьного преподавания, прежде всего русской истории и литературы, а также в деятельности средств массовой информации (особенно - наиболее массового канала, телевидения), в идеологических выступлениях ведущих политиков и фигур бюрократии среднего звена (многих губернаторов, например).  Впрочем, в последние годы она все чаще проникает уже и в труды по этнографии, этнопсихологии, в монографии историков, книги по идеологии русской словесности, по культурологии. Характерно, что те или иные компоненты этого мифологического комплекса использует сегодня как официальная власть, так и ее оппоненты от левого центра до коммунистов-анпиловцев и национал-большевиков. При дефиците национальных и других иттегративных символов в современном российском обществе данный мифологический набор остается доминантным. К его ресурсам обращаются как люди старшего поколения (поскольку они по большей части не знают ничего другого), так и те социальные слои и cтруктуры, которые десятилетиями связывали и сейчас связывают свое существование с сохранением централизованного государства советского типа, кто заинтересован в прежних возможностях влиять на власть. Речь идет прежде всего об интеллигенции государственного аппарата образования, институтов воспроизводства апробированных образцов культуры по образцу старого минкульта, госкино или госкомиздата, отчасти - уже о новом, полугосударственном, получастном культурном истеблишменте.  Вместе с тем, по данным наших опросов, этот комплекс в 1990-е годы распадается, теряет свою обязательность и нормативную силу. И прежде всего, его действие ослабевает среди более молодых и образованных россиян в крупных городах, в более активных группах, добившихся жизненного успеха, в целом позитивно воспринимающих настоящее и будущее, более позитивно оценивающих и самих себя. Одновременно в этих группах более критично воспринимается стремление России в прошлом силой навязывать другим народам свое представление об истине, со стыдом вспоминается опыт государственного террора и ГУЛАГа. Эта критичность распространяется и на многие черты русского "национального характера" - привычку к зависимости и работе из-под палки, лень и лукавство, прожектерство и склонность к пьянству.  При этом в обществе, в различных его группах меняется характер проявлений исходного комплекса: из активной и даже агрессивной формы он переходит в более пассивную. Для большинства речь идет уже не об экспансии национального целого или единственно верного учения, а лишь о сохранении этого целого, об идеологической самозащите. В конструкции мифа - у разных групп в разной мере - повышается удельный вес именно тех смысловых частей, которые несут значение самоизоляции, молчаливого претерпевания своей судьбы, выживания в экстремальных условиях принудительного существования, страдательной жертвенности.  Однако процесс этой эрозии - не линейный. Номинально-советские, миссионерски-завоевательные, воинственно-идеологические составляющие мифа отчасти теряют силу. В целом в российском обществе слабеет "сознание подопечных", заставляющее отождествляться с государством и рассчитывать на помощь властей. Напротив, на первый план теперь выдвигаются производные от социалистической идеологии ожидания социальной справедливости и имущественного равенства, начала традиционной коллективной солидарности, общинной нравственности (нерациональность, осуждение стяжательства, соборность, неформальность отношений и оценок). Растет ностальгия по былому величию Державы, ее воинским победам и полувоенному укладу, по сталинской, но особенно - брежневской эпохе, вообще отождествление с прошлым и его символами (великие люди, особенно вожди и полководцы, прежние праздники и обычаи).  Главное, что связывается теперь россиянами с мыслью о русском народе, это именно "наше прошлое, наша история" (так высказались 48 процентов ответивших в 1999 году, десятилетием раньше эту позицию выбирали 24 процента). Соответственно усиливаются и антизападнические (в частности, антиамериканские) составляющие. В частности, их резкий, массированный выброс спровоцировали и в своем роде легализовали последние события в Югославии.  Неготовность и нежелание абсолютного большинства российского общества вместе со средствами массовой информации разбираться в случившемся (в том числе в исторической ответственности за него СССР и Сталина, всей национальной политики коммунистической власти в послевоенной Югославии и на Балканах), подхлестнутые глубоким политико-экономическим кризисом в самой России, вылились в несравненно более простую, привычную форму неприязни к тому же "Западу", узаконили ее открытое выражение. Так, по данным на середину апреля, 56 процентов респондентов винят в военном конфликте вокруг Косово именно Соединенные Штаты и НАТО (8 процентов видят причину случившегося в "жестокости югославских властей", 11 процентов - в "провокациях албанских сепаратистов"). Соответственно, в сумме 53 процента опрошенных относятся сейчас к США, по их заявлениям, "в основном плохо" и "очень плохо". При этом прежние составные части - скажем, элементы социалистической риторики - соединяются с неотрадиционными символами и идеями. Они в советское время были запрещены, вытеснены из сознания, полускрыты и в этом смысле составляют компонент сравнительно новый. Речь, например, о религиозных стереотипах, обрядовом православии, более того - о начатках оккультных и магических практик, которые (не в последнюю очередь, усилиями нынешних масс-медиа, включая рекламу) соединяются во фрустрированном массовом сознании с надерганными из случайных источников сведениями о новейших техниках самолечения, социальной терапии и т.п. Понятно, что все компоненты претерпевают в этом симбиозе самые неожиданные смысловые трансформации.  Однако совершенно уникальное значение в контексте всех последних лет в рамках русского мифа в целом приобретает, конечно, Отечественная война. Символический смысл перенесенных испытаний, цена завоеванной героизмом и терпением победы - а фактически это единственное позитивное событие всей советской истории - подкрепляют весь распадающийся сегодня базовый мифологический комплекс, соединяют его отдельные, разрозненные элементы - мотивы, героев, связанные с ними чувства, реальные воспоминания, ностальгические "фантомные боли". На нынешний день символы той войны и победы остаются, видимо, самым весомым, если вообще не последним позитивным доводом в пользу особого русского пути и особых качеств русского человека. 1 Гудков Л.Д. Победа в войне: к социологии одного национального символа// Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. -1997. - #5. - С.12-19. В основе статьи - материалы анализа и коллективного обсуждения в ходе работы над проектом "Русский миф" вместе с Ю.А.Левадой, Л.Д.Гудковым и Н.А.Зоркой.