Что есть чудо? На первый взгляд, вопрос странный и нелепый. Каждый из нас обладает известной долей воображения, чтобы представить себе нечто необыкновенное, не поддающееся рациональному объяснению. Куст, горящий ярким пламенем, при этом не сгорая, мгновенное исцеление слепого или паралитика, таинственное превращение яростного жёноненавистника в женщину… Какими возможностями, какой властью, какой волей и мудростью следует обладать для того, чтобы повелительным голосом уверенно произнести: «Встань и иди!»?

    Николай Изюмский никогда не жаловался на отсутствие воображения. Впрочем, как и многих других, более или менее полезных, качеств. Природа щедро наградила его красотой и стройностью, выносливостью и трудолюбием, силой воли и аналитическим умом. Казалось бы, что с такими качествами сам бог велел достигать высот в различных сферах человеческого бытия – в науке, культуре, карьере. Даже школьные учителя, словно предугадывая неминуемое превращение юного Коли в гения или, по меньшей мере, ректора солидного вуза, всячески поощряли его начинания. Наверное, так бы оно и случилось, если бы природа, словно насмехаясь, не наделила его чувствительностью, воображением, мечтательностью и честностью. Согласитесь, что эти черты не позволительны для человека, которому предстоит «сделать карьеру».

   Поступая в университет, он искренне верил, что люди науки все без исключения честны и дружны. Защищая дипломную работу, он верил в понимание и радушие интеллектуалов; сдавая экзамены «кандидатского минимума», он всецело доверял научному руководителю. С женщинами он был неизменно честен, искренен и предельно учтив, как средневековый рыцарь. Нельзя сказать, что всё это принесло ему большую пользу, но разве весь смысл добра должен состоять из материальной выгоды?

    Первый вариант кандидатской у него украл «родной» научный руководитель, второй требовал непонятной и постоянной доработки. По крайней мере, так объясняли ему различные доценты и профессора, незаметно воровавшие из его трудов целые главы. В то время, как некоторые бывшие сокурсники успели «сделать защиту» и занять удобные кабинеты в вузах или министерствах, Николай продолжал оставаться скромным ассистентом. Это унизительное положение, поскольку исключает уважение со стороны именитых специалистов, с одной стороны, и студенческой аудитории – с другой. Неопределённость в работе влекла за собой и неопределённость в доходах, а это исключало возможность обзавестись семьёй. Кому нужен нищий и жалкий кавалер?..

    Для того, чтобы научить нас уму-разуму и помочь нам что-либо осознать, жизнь иногда бывает вынуждена ткнуть нас носом в грязь. Так поступают со своими питомцами многие владельцы котят. Жизнь – как добрая бабушка: пожурит, но тут же и пожалеет. Наверное, она сжалилась над Изюмским, потому что в один унылый осенний вечер подняла его с уютной постели и погнала на кафедру, где он числился: ему вдруг вспомнилось, что, закрывая кабинет, забыл выключить свет. Поздний вечер, почти безлюдные улицы; Николай, изобразив самое жалобное выражение лица, упрашивает вахтёршу пропустить его. Волнуясь, он взбегает на четвёртый этаж. Кабинет, накануне запертый его же рукой, почему-то открыт. Как же был удивлён Николай, увидев, что за его столом восседает юная аспирантка Люся и старательно списывает что-то из его папки. Над нею склонился сам заведующий кафедрой; едва касаясь губами розового ушка девицы, он что-то ей шепчет, водя пальцем по листам Изюмского. Поговаривали, будто эту парочку связывают отношения более интимные, нежели работа…

                Лучшее средство защиты – нападение. Вместо того, чтобы снисходить до унижения перед подчинённым, прося у него прощения, заведующий обрушился на него с выговором по поводу оставленного освещения, а напоследок назвал его неудачником. Пока он говорил, Люся взирала на виновного широко раскрытыми глазками с видом невинной тупости; столь же невинной можно было бы назвать и её улыбку, если бы в ней явственно не угадывалось презрение…

                В эту ночь ему не удалось уснуть. Перед сознанием вдруг раскрылась великая истина: находясь в окружении подлецов и тупиц, честный человек карьеру сделать не сумеет. В его существе внезапно всё перевернулось; идеалы, воздвигнутые ещё в детстве, сокрушились. Закуривая очередную сигарету, измеряя комнату взад-вперёд большими шагами, Николай безучастно наблюдал, как в его существе происходит нечто подобное землетрясению. Он видел, как рушится великий и священный храм, как падают колонны, статуи, жертвенник; напоследок с потрясающим грохотом обвалился свод, превращая сей шедевр в безнадёжные развалины.

  Момент требовал незамедлительного увольнения с работы, что и было приведено в исполнение. Но куда податься, чем зарабатывать на хлебушек насущный? В тридцать пять лет-то! Николай уяснил ещё одну важную вещь: посвятив себя науке, он утратил связь с миром обыкновенных людей и их низменными материальными потребностями. Теперь, столкнувшись с ними, он отметил, что кроме как писать и рассуждать больше ничего не умеет. Что ж, приходилось с этим смириться и следовать призванию, -- правда, в несколько ином ракурсе. Он вообразил, что, взирая на стаж и познания, его должны с охотой принять на работу в школу. С этой успокоительной мыслью он и отправился в ближайшую. Увы, ни там, ни в какой-либо другой в нём не испытывали надобности. По наивности, ему даже в голову не могло прийти, что в этой стране, как нигде на белом свете, за устройство на работу требуется взятка. После месяца, убитого на обивание порогов городской, областной, а затем и районных администраций, ему, наконец, удалось получить пол-ставки в богом забытой и потому болотистой деревушке. Конечно, это не гарантировало достойной зарплаты, зато обещало массу свободного времени. А что с этим временем делать, Изюмский уже знал: он будет писать книги! В принципе, дело привычное… если только получится переучиться с сухого научного стиля на сочный художественный.

   Спустя месяц у него уже была готова первая повесть в стиле фэнтези. В ней воспевалась любовь. Не медля, Николай повёз рукопись в столичное издательство, полагая, что его встретят с распростёртыми объятиями. В какой-то степени он был прав в своих надеждах, поскольку рынок книжной продукции успел насытиться литературой слабого качества, лёгкой и дешёвой в интеллектуальном плане; насытился он и её авторами. Потому ради выживания издательства должны бороться за каждого нового автора, особенно, если их произведения талантливы. Однако, в государстве с очень странным капитализмом действуют не менее странные и загадочные законы, вследствие чего издательства считают нерентабельным вложение средств в «раскрутку» неизвестных имён.

   Эта истина прояснилась перед Изюмским несколько позже, когда рукопись, размноженная в десятках копий, совершила путешествие по ряду адресов и благополучно вернулась обратно. Но до того времени он продолжал верить в иллюзию и, вдохновляемый щедрой на выдумки музой, облекал в красивые и изящные формы новые и новые сюжеты.

    Что значит для уроженца города, интеллигента, оказаться в деревне, среди грязи и всего чуждого? Если читатель полагает, будто сельские учительницы, воюя между собой за каждый час нагрузки, надеются на зарплату, он ошибается. Заграбастать по три десятка уроков в неделю ещё не значит уметь провести их качественно, с полной отдачей, чтобы детям было интересно и чтобы они получили знания. Не удивительно, что в этом государстве издревле повелось презирать педагогов. Несмотря на специфические сложности педагогического труда, оплата остаётся постыдно низкой, так что было бы слишком опрометчиво и безрассудно полагаться только на неё. Основные доходы коллеги Николая получали с коров, земли и свиней. Следует заметить, что у людей, посвятивших себя сельскому хозяйству, мышление приобретает специфические черты. В нём не остаётся места ни для красивых рассуждений о судьбах человечества и Вселенной, ни для глубокого анализа экологических проблем, ни для воспевания красивых чувств. Увы, оно, как и само сельское хозяйство, подчинено строгой необходимости, конкретике. И люди настолько привыкают мыслить подобным образом, что не в состоянии понять поэта, мыслителя, художника. Мало того, они в людях подобного сорта видят чужаков, не стесняясь выражать своё презрение в их адрес и враждебность. Соответственно относились и к Изюмскому…

   А он писал, высылал, снова садился за стол, снова высылал. Спустя какое-то время его уже знали в ведущих издательствах. Но это вовсе не способствовало положительным результатам. Максимум, что ему предлагали – это издать рукописи за счёт автора, и писались такие ответы настолько высокопарным тоном, что оставалось восхищаться этой неслыханной честью…

    Иногда ему удавалось втиснуть рассказ в одну из множества областных и столичных газет. Но и там его ждало разочарование: редакторы безжалостно кромсали его материалы, так что произведение теряло первоначальную сочность и смысл. Приходилось мириться и терпеть. Вообще, странное существо – редактор. Создавалось впечатление, что это некая бездушная сущность, созданная бюрократией лишь для того, чтобы приносить честным людям сплошные разочарования. Это робот, запрограммированный для написания отрицательных ответов и кромсания статей, на самом деле ничего не понимающий в литературе.

   Проходили месяц за месяцем. Изюмский, принуждённый перебиваться на самой скудной диете, худел. Отовсюду на него устремлялись неоднозначные взгляды сельчан. Но если поначалу, вдохновлённый надеждами и переменой места, он мог не обращать на это внимания, то позже, когда надежды убивались, а место успело опостылеть, чувствительность обострилась. Иногда, наблюдая, как коллеги едят колбасу и тратят деньги на водку, испытывал злость на них: как, почему можно быть довольным жизнью и положением, если они ничем не отличаются от жизни и положения раба? И после этого кое-кто осмеливается смотреть на него свысока!

   Но иногда в жизни случаются странные повороты. У судьбы бывают свои капризы, -- не зря она тоже женщина. Однажды Николай поймал себя на том, что влюбился. По сути, объект его вожделения принадлежал к пролетарской массе, которая изо всех сил стремится «выбиться в люди». Дама работала в районном отделе образования и ничего особенного собою не представляла. Она ничем не отличалась от типичной пролетарки как по характеру мышления и жизненных установок, так и по внешности, но в тот период казалась нашему герою самой лучшей. Подозревала ли она о тайной страсти Изюмского? Конечно. Ведь женщина всегда может с первого взгляда определить, нравится она или нет, вызывает ли какие-то побуждения и насколько они сильны. Видя, как она улыбается, Николай расценивал это как поощрение, благосклонность. Он воспрянул духом и… продолжал писать. А между тем, мужчина глуп. Влюблённый мужчина глуп вдвойне. Почему? -- удивитесь вы. Да хотя бы потому, что в глазах женщины он способен видеть лишь то, что хочет видеть…

   Есть в этом мире немало людей, которым удалось достигнуть определённого положения и, соответственно, власти. Каждый из них воспринимает это по-своему. Один, обладая изначально ограниченным пролетарским умишком, начинает жировать и ищет новых впечатлений, ради интереса закапываясь в землю или охотясь на себе подобных. Другой без конца путешествует, словно стремясь побольше увидеть, ибо помнит о том, что жизнь коротка. Есть и такие, в которых просыпается интерес к изучению других людей, не жалея на это дело денег и времени. Иногда им приятно ощущать себя в роли бога, простирающего свою всемогущую длань над страждущими или карающего преступников за злодеяния.

   В это же время некто Фомин, а на самом деле Изя Айзенберг, всемирно известный владелец многих земель, заводов и пароходов, настолько привык к собственному благосостоянию, что обыкновенные купюры перестали радовать его. В одно время его даже начало подташнивать при их виде. И тогда ему взбрело в голову заказать в государственном банке особенную купюру, номиналом в сто миллионов гривен. Конечно, предлагать её в простом магазине было бы глупо, но так приятно рассматривать в центре этого клочка бумаги собственное изображение… Напрашивался вопрос: что с этой купюрой можно сделать? Он вертел её в холёных пальцах, поглаживал, рассматривал, прятал в бумажник, пока, наконец, один друг, вдохновляемый рюмкой дорогого виски, не подсказал занимательную идею. Поразмыслив, Фомин улыбнулся:

       -- Наверное, впоследствии мы вволю посмеёмся…

     Это был не просто друг, но и крупный капиталист и конкурент Фомина, некий Симон Бернштейн. Он, как в своё время коварный Змий, повёл дело таким образом, чтобы заключить пари. Ставкой было слово «бизнес».

   Нужен был объект для шутки. Это не должен быть какой-нибудь крестьянин или рабочий. У таких людей слишком прагматическое мышление, с ними не интересно. Это должен быть человек с известной долей наивности и честности. Иными словами, «лох». В кругах, к которым близок Фомин, принято называть «лохами» всё население, но ему пришлось проездить целую неделю по городу, прежде чем был найден соответствующий типаж.

    -- Вот он! – воскликнул он, повергая водителя в шок. -- Останови!

     Впереди по пыльному тротуару брёл бедно, но аккуратно одетый мужчина средних лет. В руке он держал какую-то папку для бумаг. Оглянувшись к секретарю, Фомин велел:

    -- Ну-ка, разузнай мне об этом индивиде всё, что только возможно.

   Айзенберг, взглянув на объект с заднего сидения, одобрительно кивнул.

                Уже к концу дня на столе властителя жизни находилась требуемая информация.

                -- Вот ты какой… -- произнёс Фомин, дочитав последнюю страницу. – Изюмский…

                Он не мог знать, что с раннего утра Николай как раз размышлял о невозможности предложить женщине, к которой испытывал симпатию, нечто более весомое, чем чувства. На следующее утро скромный сельский учитель вышел из дому, намереваясь съездить в город, где сдавал внаём свою квартиру. Собственно, к началу лета, когда начиналась пора отпусков, Николай постарался избавиться от квартирантов, поскольку самому предстояло провести в городе длительное время. Как это часто случается, рейсовый автобус не приехал. В таких случаях приходилось идти к окраине села и ловить попутки. Одна машина проехала, другая… В этот день никому не хотелось останавливаться. От скуки Изюмский шаг за шагом всё дальше уходил от села. Вскоре он перестал обращать внимание на автомобили, утонув в объятиях своих мыслей. От этих дум его отвлекло нечто непривычное: совсем рядом остановился блестящий «Джип». Глядя на него оторопевшим взглядом, Николай не знал, что думать. Но дверное окошко плавно опустилось, из кабины выглянула довольно приветливая физиономия и произнесла тенорком:

                -- Милости просим, Николай Иванович!

                -- Здравствуйте… -- промямлил он. – Откуда…вы меня знаете?

                -- Как же вас не знать? – воскликнул пассажир. – Учёный, учитель, писатель… В определённых кругах вашими произведениями восхищаются…

   Изюмский покраснел. Частично от скромности, частично от удовольствия. Но, услышав о своих сочинениях, невольно вздохнул. И в этом вздохе содержалось столько невыраженных эмоций, что Фомин понял: именно на этом можно сыграть. Болевая точка, как и у всякой творческой личности.

   -- Да вы бы вошли в салон, господин Изюмский, -- вежливо пригласил неизвестный. – У меня есть к вам предложение.

     Из салона вышел водитель и предупредительно открыл перед ним дверь. Осторожно, словно опасаясь как-нибудь повредить дорогую обшивку, Николай уселся на заднее сидение.

                Его пригласили в самый роскошный ресторан города, угостили самыми изысканными блюдами, названий который несчастный учитель до тех пор не слыхал, после чего, наконец, Фомин перешёл к делу.

    -- Я долго думал, Николай Иванович. Ваши книги довольно интересны, и мне бы хотелось, чтобы они красовались на полках магазинов. Кроме того, вы вполне заслуживаете лучшей жизни, нежели та, которую вынуждены вести. Но у меня одно условие.

(прод. следует)

окончание

По её мимике муж понял, что самое главное в данном разговоре ожидает его впереди.

-- Я тебе не говорила о том, что мой дедушка живёт в Киеве?

-- Нет, не говорила… -- ответил Виктор.

В его мыслях начали зарождаться туманные предположения.

-- Так вот, он владеет большой квартирой в самом центре и мастерской по ремонту автомобилей.

-- Ничего себе!

-- Мы с ним никогда не были особенно близки. Но после того, как я вышла за тебя замуж, я с ним встретилась, надеясь на свадебный подарок. Он ничего не дал.

-- Жмот старый! – проворчал Вицык.

-- Да,  у него есть такая черта. Он никому не доверяет, живёт один, ни с кем не делится. Но мне он в тот день сказал: «Ты у меня единственная наследница. Я отписал на твоё имя все имущество. Ты сможешь в один прекрасный день стать очень богатой по нынешним меркам. Суди сама: квартира в два этажа с современным ремонтом, мастерская, которая приносит ежемесячно по сто тысяч чистой прибыли, дорогая мебель…» Я уже была готова броситься ему на шею со словами благодарности, но он закончил словами, которых я не ожидала услышать: «Мне нужен внук. Всё перейдёт в твои руки только в том случае, если я увижу внука.»

«Дедушка, -- ответила я. – Ты же знаешь, в какое мы время живём – экология и всё такое… А вдруг у нас… долго не будет получаться?»

Он немного подумал, но согласился. И, тем не менее, велел не тянуть. «Даю вам три года, это всё!» Такими были его последние слова.

-- Лида, так чем я могу помочь? – улыбнулся Вицык. – Понимаешь, я проходил медкомиссию и мне сказали, что у меня не может быть детей.

-- Что?! – подпрыгнула на стуле Лидия. – Как же быть? Витя, нужно что-то придумать…

-- Что же тут придумаешь? – ухмыльнулся он.

Перед глазами возник мираж из квартиры и мастерской, который сменился кучей денег.

-- Ты не понимаешь? Ребёнок должен быть рождён в браке! Если бы не такое условие, я бы с тобой уже давно распрощалась.

-- Вот как?

Он окинул её холодным, недоброжелательным взглядом, который заставил женщину изменить тактику.

-- Витя, я готова пообещать тебе треть наследства за то, чтобы ты не уходил, создавал видимость, будто у нас всё хорошо. На всякий случай.

-- Треть, всего лишь?

-- Разве этого мало? Ты хоть представляешь, какая это сумма? По меркам нашего райцентра это баснословное состояние. Ты представляешь, сколько сейчас стоит такая квартира в столице? И её купят, можешь не беспокоиться!

-- Сорок процентов! – заявил он, уставившись ей в глаза наглым взглядом.

-- Сорок процентов? Но за что?

-- Считай, что это моральный ущерб. Ведь мне придётся делать вид, будто всё у нас хорошо в то время, как ты будешь… искать папу для своего ребёнка.

Она на минуту задумалась.

-- Ладно, я согласна… Итак, по рукам?

Он засмеялся ей в лицо:

-- Ты что? Нет, дела так не делаются. Где гарантии?

-- Гарантии?!

-- Ну да! Вдруг ты меня обманешь? От вас, баб, ещё не такое можно получить… Пиши расписку.

Лидия написала.

-- Ну вот, это другое дело! – удовлетворённо пропел он. – Ну, и кому же выпала честь стать папашей?

-- Пока никому… -- замялась она. – У меня не было уверенности… Что, если бы тебе вздумалось вдруг разводиться?

-- Ладно… Ну что, отметим наш договор? А может… Может мне остаться на ночь?

Он взглянул на неё с намёком.

-- Знаешь…

-- Не знаю, -- прервал Виктор. – Для того, чтобы даже создавать видимость, я должен чем-то воодушевиться. Понимаешь? Мне ласка нужна…

-- Витя, а почему на вас с братом говорят «Вицык» и «Зёзик»?

В её глазах засверкали весёлые искорки.

-- Ничего особенного, -- нехотя ответил он. – В раннем детстве мы неправильно коверкали свои имена… Ну, так как насчёт?..

-- Нет. Давай не сегодня. Пожалуйста…

-- Нет так нет… -- вздохнул он, складывая расписку вчетверо. – В таком случае, я пойду к брату. Телефон помнишь?

-- Помню.

-- Ну, звони, если что.

После его ухода Лидии пришлось долго проветривать помещение – настолько устойчив запах перегара. Да и сам запах Виктора стал ей неприятен с некоторого времени. А может, он был ей неприятным всегда, только она этому не придавала значения?..

 

                             7

 

В один из дней после похорон невестки отец Николая задумался. Человек он уже далеко немолодой, владеет полями, заводом и автопарком. Деньги порою девать некуда. А что он сделал в этой жизни полезного? Вот в народе есть наставление: мужчина должен построить дом, вырастить сына, посадить дерево. У него домов несколько, сына он вырастил, да и деревья садил. А что толку? Ему никогда и в голову не приходило, что сыну он уделял слишком мало внимания, не понимал его. Малый отличался от сверстников хотя бы тем, что не просаживал денег в казино, не имел «залётов» по милицейской линии, с отличием закончил университет. Он не гулял по девкам, а хотел жениться, иметь детей. У него была любовь, а он, отец, вместо того, чтобы одобрить или хотя бы понять эти порывы чистого сердца, прогнал ребёнка из дому. Теперь его «посадят».

Сергею Павловичу не верилось, что Коля мог убить жену, в которой души не чаял. Мальчик любил Ларису так, как бывает только в сказках. К тому же, как показала экспертиза, девчонка ждала ребёнка. Узнав об этом обстоятельстве, Коля пытался покончить с собой.

«Конечно, -- думал отец. – Конечно, я откуплю его от тюрьмы. Есть хорошие знакомые, друзья… Но за один день такие дела не делаются. Однако интересно, за что же он мог её так ударить?»

Старик задумчиво походил по комнате, потом вдруг вспомнил о телефоне невестки, который покоился в столе.

Включая его, он поймал себя на том, что вторгается в чужой мир. Его охватило странное, доселе неведомое впечатление. Вот номера, которые ни о чём не говорят. Подписаны лишь два – директора школы и Николая. Есть ещё несколько, но покойница пользовалась ими всего по разу или два. А вот список входящих сообщений старика насторожил. В нём содержались штук сорок посланий от какого-то абонента. Если он писал так много и девушка даже не удаляла эти письма, значит они составляли для неё определённую ценность. В таком случае, почему  номер отправителя не подписан?

Сергей Павлович повидал на своём веку слишком много женщин, чтобы не знать их. Вот почему его озадачило столь незначительное обстоятельство. К тому же, в любой момент телефон мог попасть в руки мужа. Обычно женщины стараются удалять такие сообщения с целью избежать выяснений с дражайшей половиной.

Он перечитал послания – все до последнего переполненные слащавыми признаниями. Слишком неправдоподобны они, -- решил старик. – К тому же, на эти сообщения от Ларисы не было ни одного ответа. Что-то здесь не то…»

С этими мыслями он набрал номер своего юриста.

-- Привет, Артур, -- произнёс он в трубку. – Ты мне нужен.

Спустя несколько часов ему было известно всё, что касалось неизвестного телефонного номера. Правда, на Украине, в отличие от России, покупатели телефонов не обязаны регистрироваться по паспорту, но для современной техники ничего невозможного нет. Спутник идентифицировал владельца. Он «засветился» по соседству с домом, в котором обитали сын с невесткой.

-- Что-то здесь не так… Но что? – спросил он юриста.

-- Не знаю, -- пожал тот плечами. -- Сергей Павлович, а вдруг этот человек просто … баловался?

-- Баловался? Но братья -- далеко не подростки. «Баловался…»

-- В таком случае… -- замялся Артур, рассматривая фотографии обоих подозреваемых.

-- Что, говори же!

-- Смотрите: живут на свете двое мужчин, которым не повезло с женщинами. Они выпивают, не брезгуют никакими способами заработка. Такие люди могут испытывать чувство зависти к ближним, если у тех что-либо получается лучше, чем у них. Предположим, что сообщения посылал один из них. Нужно вычислить того, который на женщин обозлён сильнее.

-- Почему не оба?

-- Вряд ли. Наблюдение показало, что они до последних дней проживали в том доме вместе. Если бы «игрались» оба, после трагедии они бы исчезли, потому что такие людишки чрезвычайно пугливы. А так мы видим, что старший живёт, словно ничего не случилось, зато младший пропал. Но его номер засекли неподалёку. Даже точный адрес известен.

-- Как его зовут? – с нетерпением в голосе спросил Сергей Павлович.

-- Некий Виктор Р…

-- Гм… Эта фамилия мне ни о чём не говорит.

-- Уж не хотите ли вы познакомиться с ним лично? – улыбнулся юрист. – Вспугнём.

-- Нет, нет… Но увидеть его хочу.

-- Хорошо, устроим.

На следующее утро он получил возможность наблюдать за Вицыком из окна машины.

-- Залысина, сутулость, рябой весь… Довольно мерзкий тип, -- отметил он.

-- Да, это не Аль Капоне, -- ухмыльнулся водитель.

-- Я понимаю дело следующим образом, -- сказал Артур. – мужик хотел поиздеваться. Присылал сообщения специально, чтобы позлить мужа, чтобы поссорить счастливых супругов.

-- И такая тварь будет жить?! – возмущённо промолвил старик.

Юрист посмотрел на него понимающим взглядом.

-- Сергей Павлович, вы знаете: подобные проблемы легко решаются.

Старик задумался. Призраки невестки и не родившегося внука или внучки уже в который раз появились перед глазами. И сына, который где-то далеко, в СИЗО, претерпевает мучения…

Юрист продолжал выжидающе смотреть ему в глаза. Хозяин едва заметно кивнул.

Тело Вицыка, изуродованное и обожжённое до неузнаваемости, обнаружили спустя несколько недель в одном из лесочков соседнего района.

Однажды Зёзик полез на свою ель за очередной порцией денег, но пока он ковырялся в дупле, ветка под ним внезапно обломалась. Свалившись с шестиметровой высоты, он получил травмы, в результате которых его жизнь оказалась под угрозой – перелом позвоночника, разрывы печени, селезёнки, открытую черепно-мозговую травму. Он умер, не приходя в сознание.

Дом остался без присмотра, но никто не имел права в него вселиться, поскольку о смерти Вицыка информации не поступало. Официально он числится пропавшим без вести. Однако в один из зимних дней городские власти спилили прекрасную ель. Один из рабочих, который рубил лишние ветки, усмотрел дупло. Как же он был удивлён, обнаружив в нём не белочку, не орешки, а деньги! В тот вечер его дочь получила в подарок к шестнадцатилетию перстенёк с аквамарином.

Что касается Лидии, спустя определённое время она родила мальчика и превратилась в единовластную хозяйку наследства. К тому моменту старик умер, не успев ничего изменить в странном завещании. Ежедневно она совершает прогулки по парку в компании таких же мамаш. На скамейках сидят молодые парни и девушки, пьют пиво или играют на гитарах, целуются. Такие сцены коробят взор Лидии. Она, как женщина порядочная, глядя ни них, кривит губы и с презрением говорит:

-- Вот уж, стервы гулящие!..

Finita la comedia

 По просьбе собеседников повторю из архива, выкладывал задолго, как меня потёрли.

Чирков теперь смог вздохнуть с облегчением.

                Селена, стараясь сохранить спокойствие, сосредоточилась на вязании.

                -- Ну, что ты скажешь на это? – спросил он.

                -- Скажу, что это – лишь начало, -- хладнокровно ответила она.

                -- Да? Наверное… Но что же делать?

                -- Да ничего особенного: ждать развития событий и сохранять спокойствие. А ещё лучше – не подходить к двери, никуда не выходить и никому не открывать. Ведь ты же никого не ждёшь в гости?

                -- Нет, никого.

                Посидев несколько минут, они снова выпили кофе, после чего Владимир вышел на балкон выкурить сигарету. Но не успел он поднести к ней спичку, как откуда-то снизу донёсся громкий крик:

                -- Вова!!!

                Он обратил взор туда и увидел бывшую жену.

                -- Лида?! Ты что здесь делаешь?

                В груди что-то неприятно защемило. У неё всё та же растрёпанная причёска, неряшливый вид и неприятный голос.

                -- Чего тебе? – недовольно спросил он.

                -- Володя, Настя только что попала в аварию.

                Сигарета выпала из его руки.

                -- Как?! Быть не может! Она только что ушла от меня…

                -- Да, Вова… Сейчас с ней Серж. Ей необходимо переливание крови, так я подумала… У вас одинаковая группа…

                В его памяти внезапно проснулись давно забытые воспоминания о маленькой Настеньке, -- о том, периоде, она была прелестной девочкой-феей, когда он собственноручно делал из её волосиков «пальмочки»…

                -- Лида, я иду… -- ответил он, хватаясь за ручку балконной двери.

                Он прошёл через комнату, даже не взглянув на Селену. Наспех одевшись, он выбежал из квартиры.

                Лида потащила его в больницу, где находилась дочь. Он и позабыл о том, что в том заведении половина медперсонала – хорошие знакомые бывшей супруги.

                Ему показали Настю. Через дверное стекло. Она лежала, утыканная множеством проводков и трубочек, с забинтованной головой. Узнав, что он предлагает донорские услуги, а к тому же является отцом потерпевшей, врачи предложили ему подписать, ради формальности, какую-то бумагу. Он поставил подпись, не глядя, на ходу закатывая рукав рубашки.

                Но вдруг дочь встала с кровати. Она улыбалась злой улыбкой.

                -- Всё-таки ты меня немного любишь, папа, -- сказала она. – И любишь больше, чем ту малолетку.

                Чирков не верил своим глазам. Получается, что его обманывали? Причём, жесточайшим образом!..

                -- А как же авария? – обратился он к Лидии, которая ехидно улыбалась.

                -- Какая авария, дорогой? – с непонимающим видом ответила она. – Наверное, тебе показалось…

                -- Как? Ты же сама… А бумага, которую я подписал?

                -- Бумага? Дурак, это было завещание.

                -- Завещание? Но я же не умираю!

                -- Ничего. Зато ты подписался в своей невменяемости, и теперь за тобой необходим присмотр. Мы присмотрим, будь спокоен…

                Происходящее не умещалось в его рассудке. «Селена!» -- вдруг взорвалось в сознании.

                Он выбежал из корпуса лечебницы и опрометью поспешил домой. Там было пусто. Селена исчезла. Её одежда, аккуратно сложенная, покоилась на столе. От неё ещё исходил удивительный аромат её тела, напоминающий запах весеннего леса.

                -- Селена, где же ты? – обеспокоенно воскликнул он.

                В эту минуту затрезвонил телефон.

                -- Алло?..

                -- Владимир Чирков? – донёсся из трубки женский голос.

                -- Да, он самый…

                -- С сегодняшнего дня журнал прекращает существование. Вы уволены. Просим прийти за документами и расчетом.

                «Вот это да! Что же теперь делать? На что жить? Где жить?»

                Известия поражали его, как гром.

                В эту минуту он вспомнил о разговоре с издателем. Он бросился к столу, на который ещё с утра положил обе рукописи. Однако все листы оказались чистыми, как будто их никогда и не использовали.

                -- Что это? – недоумевающее спросил он невидимого врага, отступая от стола.

                -- Селена, Селена! Где же ты?

 

                             ***

 

                Ранним летним утром по улице брели два бомжа – молодой парень и мужчина лет пятидесяти. Зоркими глазами они высматривали бутылки – их можно сдать и на вырученные деньги купить хлеба.

                -- Неужто ты и вправду жил в этом доме? – удивлялся молодой, обращаясь к спутнику.

                -- Да, я здесь жил, -- запинаясь, ответил тот. – Видишь два окна там, на пятом этаже?

                -- Вижу.

                -- Там находилась моя квартира.

                -- Находилась? А кто в ней живёт сейчас?

                -- Да чёрт его знает! Может, дочь, а может и кто-то другой.

                -- А она не помогает тебе?

                -- Да я её уже три года как не видел… И лучше не видеть…Она…

                -- Что «она»?

                -- Она забрала у меня квартиру, хотела поместить меня в дурдом. Еле сбежал!

                -- А, понимаю… Бывает… -- кивнул парень.

                Тем временем тот, который выглядел постарше, взглянув ещё раз в сторону дома, заметил две берёзы.

                -- Погоди, я сейчас… Понимаешь, мне надо…

                -- Иди, -- ответил молодой, продолжая шарить взглядом под скамейками.

                Чирков приблизился к деревьям, которые кудрявились роскошной, здоровой листвой. На стволе одного из них бросались в глаза следы вандализма, которые, впрочем, затягивались со временем. К этому дереву и подошёл Владимир.

                -- Ну, здравствуй, Селена, -- тихо произнёс он, обнимая ствол.

                Словно отвечая, берёза зашумела листвой.

                -- С того дня, как я совершил глупость, прошло три года, -- продолжал он. – За это время я многое понял и переосмыслил…

                На старческих глазах выступили скупые слёзы.

                -- Да, Селена, ты была права. Но скажи, милая, почему я не мог понять этого тогда? Почему не верил в то, что ты – действительно дриада?

                В ответ дерево о чём-то зашелестело, опуская к голове старика нижние ветки.

                -- Милая, я так по тебе скучаю!.. Если бы можно было всё вернуть!.. Ведь только с тобой я и был счастлив в этой жизни…

                С этими словами он поднял взор вверх. В этот миг на его лицо упали две большие капельки влаги, словно берёза плакала…

 

22.11.2011

    … Ещё в детстве он заметил, что в морозную погоду окружающий мир кажется красивее и даже звезды излучают то очаровательное мерцание, которое способно поглотить воображение романтиков. Но в этот раз всё выглядело по - другому: судя по ощущениям, мороз достигал не менее восемнадцати градусов, дул северный ветер, небосвод исторгал из своих непостижимых глубин какую - то неописуемую жестокую антипатию; видимость была скверной из - за странной облачности, вследствие которой не было видно ни звёзд, ни Луны, ни блеска дороги – этих вечных спутников путешественников, затерявшихся в ночи. Идти было трудно, поскольку накануне, после обильного снегопада, автомобили разъездили шоссе настолько, что оно превратилось в вязкое крошево, после чего его намертво сковал мороз. Каждый шаг совершался наобум, угрожая падением, переломом рёбер, ног или сотрясением мозга.

«Какого чёрта ты очутился в этой глуши?» -- уже не впервые спрашивал он себя, что, впрочем, не могло помочь исправить положение.
Он никогда не боялся пеших переходов: в его жизни случались периоды, когда приходилось ежедневно преодолевать расстояния, значительно превышающие то, которое предстояло пройти сегодня. Несомненно, окажись он в этот вечер посреди дороги один, он пошёл бы просто по снегу, накопившемуся по обе стороны полевой дороги, и в течение часов пяти или даже шести (принимая во внимание сложность передвижения) был бы на месте. В памяти возродились времена, когда он, будучи семнадцатилетним парнишкой, занимал вторые места по Украине в соревнованиях по ходьбе, а также первые – по военно - спортивному ориентированию… Увы, сегодня положение усложнялось тем, что его сопровождали двое маленьких детей – шестилетняя дочь Маша и четырехлетний сын Павлик…

Ещё каких - нибудь полгода тому назад об их семье можно было сказать самые лестные слова. Жена, молодая учительница музыки, трудилась в сельской школе; он, в прошлом учитель истории, по полмесяца пропадал в Киеве, стараясь заработать побольше денег. Но то ли по вине всемогущей зависти человеческой, то ли по воле судьбы три месяца назад Алексей вынужден был позабыть о работе и всецело посвятить себя заботам о супруге.

Настя заболела неведомой хворью, которой не сумел дать определения ни один врач. Эта женщина составляла для него единственную радость в жизни, поэтому он отдал все, что имел, ради её спасения. Начались походы по врачам, которые в самый раз назвать рвачами из - за их неуемного аппетита к наживе за счет бед человеческих; впрочем, никому так и не удалось установить диагноз.

Женщина увядала с каждым днем, а медицина оставалась бессильной. Однажды наступил тот момент, когда пришлось, скрепя сердце, увезти детей к двоюродной сестре, которая проживала в добротной трёхкомнатной квартире в Виннице. Несмотря на свои тридцать с лихвой лет, она продолжала вести одинокое существование, потому, казалось бы, дети не могли её особенно стеснить. А увезти их следовало хотя бы для того, чтобы избавить от созерцания маминых страданий. Нельзя допускать, чтобы ангелочки видели смерть и тлен, осознавали их всемогущество и теряли веру в справедливость и жизнь…

Алексей прилагал всевозможные старания, стремясь облегчить положение жены: он возил её в Киев к лучшим светилам медицины, обращался даже к экстрасенсам и Богу, создал для больной наилучшие условия, вкладывая в свои поступки не только всё сердце, но и деньги. Наступил момент, когда ресурсы семьи истощились: не мог же он предполагать случившееся и заблаговременно накопить полмиллиона… Ничто так не съедает средств, как адвокаты, цыганки и врачи. Дожидаясь под кабинетами некоего медицинского заведения, он, впервые в

жизни столкнувшись с врачами, был поражён их чёрствостью. Сиди под кабинетом, стони, ори от боли, а для людей в белых халатах твои проблемы совершенно безразличны. Дашь денег – обратят внимание, а не дашь – хоть умирай… Он обратился к всевозможным приятелям и друзьям, к предпринимателям и благотворительным фондам, продал кое - какое нехитрое хозяйство и стройматериалы. Наверное, где - то глубоко в подсознании каждый человек – ростовщик. Видя, что у ближнего случилась беда, окружающие стремились на этом нажиться.

Стройматериалы, купленные за пятнадцать тысяч, ушли за пять, двое свиней, которым цена не менее четырех тысяч, скупщики приняли за три; что касается друзей и прочих, те, в общем, собрали всего две тысячи. Обследования и анализы, процедуры неизвестно от чего и уколы, прописываемые невесть зачем, поглотили эти деньги с такой же лёгкостью, с какой сухая губка поглощает каплю воды. Алексей так хотел, чтобы Настя выжила! Пусть бы врачи нажились, пусть она осталась

бы недвижимой и слабой, -- лишь бы только жила!.. Он влез в кредиты. Стремясь получить побольше средств, он обошёл знакомых и с их помощью раздобыл подложные справки о своих якобы высоких доходах. Интересно получается: банки с готовностью предоставляют ссуды и одолжения на чепуху, без которой человек мог бы обойтись – на покупку машин, суперовой кухонной мебели, ковров и прочего, а вот на лечение – ни в коем случае. Это должно означать лишь то, что для них, как и для государства, человеческая жизнь не значит ровным счётом ничего.

Проценты, нарастающие с каждым днём, давят на Алексея, как в старые времена небосвод давил на плечи титана Атланта. Не имея возможности «догонять» их своими доходами, он оказался в такой кабале, которой хватит на всю оставшуюся жизнь. Объявление о помощи, размещённое в Интернете, не принесло ожидаемых результатов, поскольку народ, наученный несколькими поколениями мошенников, доверял ему не более, чем «жёлтой» прессе.

Настя ушла из жизни тихо, словно птичка, исчезающая из общего круговорота бытия, -- незаметно для человеческого общества. Рассказывать о треволнениях и страданиях новоиспечённого вдовца не приходится, поскольку это было бы слишком длинно для данного повествования да и непонятно для большинства из вас, господа.

Похороны и прочие церемонии высосали из него остатки ресурсов. Невозмутимые банки и «друзья» теперь требуют от него возвращения денег. Что касается друзей – вот уж правы были древние, утверждавшие, что лучше иметь дело с врагами, потому что друг есть не что иное, как потенциальный предатель, и что не зря в Древней Ассирии словом «Друг» называли бога обмана.

… После похорон напомнила о себе сестра:
-- Забери своих охламонов, потому что они мешают мне жить.

Алексею этот тон кое - что напомнил. В лучшие времена им с покойной женой пришла в голову идея создать детский дом семейного типа. Дом для этой цели вполне годился, но требовалось кое - что в нём дополнить, и такое дополнение обошлось бы примерно в десять тысяч гривен. Алексей обратился за помощью к власть имущим, но как же он был ошеломлён ответом высокопоставленного чинуши!

-- Районный совет не имеет средств. И вообще выращивать детей нерентабельно…
Свинья, хам, быдло! Как можно так говорить, словно дети – не человеческие создания, а скотина!

Вот и сестрица дорогая… Типичное создание эпохи украинского капитализма, привыкшее думать лишь о себе. Он, конечно, имел полно оснований упрекнуть старую деву тем, что живёт она в квартире, которая пока принадлежит ему, но Алексей не имел привычки спорить даже в тех случаях, когда был прав.

Поездка автобусом «Винница – Монастырище» проходила неплохо, если подразумевать стандартные условия, когда водитель останавливается у каждого столба, стремясь побольше заработать.

При наличии хорошей дороги до конечной цели оставался бы всего час езды. После деревушки, носящей странное название Леухи предстояло преодолеть ненаселённый промежуток пути, протяжённостью километров в пятнадцать (окрестные деревни находились далеко в стороне), затем – станция Монастырище и село с красноречивым названием Сатановка; за ней – ещё несколько километров пути и, наконец, само Монастырище. Как раз после десяти минут езды после пресловутых Леух автобус, который то и дело носило из стороны в сторону по оледеневшей трассе, безнадёжно заглох. Пассажиров в салоне оставалось всего ничего: какая - то тяжеловесная тётка и Алексей с детьми. Водитель вышел, немного померз, созерцая двигатель, после чего вернулся в салон и заявил:

-- Приехали… Кума, вернемся - ка в Леухи, там живет моя сваха. Поедим, выпьем, переночуем… Сама понимаешь…

-- Хи - хи… -- с деланной застенчивостью посмеялась тетка.
-- Погодите, а куда деваться нам? – возмущенно воскликнул Алексей.
Шоферюга взглянул на него так, словно увидел впервые.

-- А я что – обязан организовывать для вас гостиницу?!
-- И то верно! – поддакнула ему кумушка.

Физиономия водителя, как это характерно для существ со слабым духом, исполнилась угрозой.
«Драться готов, что ли? – удивился злосчастный пассажир. – Неужели решится при детях?»

 

прод.следует


     


     
 

     
   
       
   

 
 
   
   
       

Если не признавать своих ошибок и не работать над их исправлением- станешь бумажным тигром. (японское).

        Горячий солнечный диск успел пройти по небосводу половину дневного пути и, казалось, замер, обдавая землю, изнурённую зноем, беспощадными, обжигающими лучами. Наступила пора полного покоя, который в самый раз можно было бы назвать «мёртвым»; его не тревожили птицы, шум автомобилей, человеческие голоса. Даже ветерок – этот шаловливый парнишка, любитель поиграть женским платьем, -- и тот сник, предпочитая спрятаться от жары куда-нибудь подальше. Если бы в эти минуты сюда приземлился космический корабль, прибывший из неведомых миров, инопланетяне сочли бы нашу планету мёртвой и заброшенной. И действительно, в этом году июль выдался неестественно жарким; впрочем, как и июнь. Ещё к концу мая выгорели сорняки и клубника, а к середине лета крестьяне успели собрать урожай зерновых.

                Однако что это? Где-то посреди широкого поля, раскинувшегося между двумя сёлами, промелькнуло неуверенное движение. И правда: по наезженной грунтовой дороге лениво движется повозка, которую тянет чахлая кобылка. Кому пришло в голову выезжать в такую жару, подвергая мучениям себя и несчастную животину?

                Между тем, дорога пошла с уклона, на некоторое время облегчая лошадёнке непосильный труд. Когда-то здесь находилась благодатная долинка с прудом, но впоследствии, из-за нерадивости районного руководства, водоём совершенно высох. Тем не менее, даже сейчас в здешнем воздухе определённо чувствовалась свежесть, которую в самый раз было бы назвать благодатной. Невзирая на старания различных хозяев опустошить долинку, превратить её в пустыню, у самой дороги ещё осталось единственное дерево. Это была огромная, старая, видавшая виды, верба, толстые и шершавые ветки которой угрожающе нависли над землёй. Сколько ей пришлось за свою жизнь повидать всякой всячины, сколько перетерпеть! И всё-таки она продолжает стоять – назло испытаниям, людям, цивилизации, -- как символ выносливости матушки-природы…

                Возница, проезжая мимо почтенного древа, рефлекторно бросил в его сторону утомлённый взгляд – скорее по привычке, инстинктивно, нежели из любопытства, -- и вдруг заметил под стволом нечто неестественное для этого уголка. Прищурив старческие глаза, он улыбнулся.

                -- Тпру! – издал он команду, приводя лошадку в негодование.

                Как же: ей, бедняжке, стало так легко идти, и вдруг, без основательной причины, кто-то нарушает удовольствие…

                От звука этого окрика под вербой зашевелилось нечто невообразимое. Оно поднялось, село на мягкое место, протёрло глаза и непонимающе уставилось на дорогу.

                -- Это вы, Пётр Иванович? – неуверенным голосом спросил сидящий, обращаясь к вознице.

                -- Ба, кого я вижу! – воскликнул тот, прихлопывая ладонями. – Да это же мой дорогой кум Михаил Анатольевич! А что вы здесь делаете, куме?

                -- Ой, куманёк! – жалобно пролепетал гость вербы, поднимаясь с земли.

                Потной рукой  он поднял старенький, видавший виды саквояж, и подошёл к повозке.

                -- Вы понимаете, Иванович, ночью меня позвали в Россошки. Это километров пятнадцать пути. Как на беду, у меня сломался велосипед. Ни свет, ни заря, я отправился в путь. А в Россошках поболели коровы. Осмотрел я их, ничего особенного не нашёл, но на всякий случай сделал инъекции – мало ли что… Пока то да сё, наступил полдень…

                -- Самое время угостить ветеринара обедом, -- улыбнулся кум. – С рюмочкой холодненькой водочки, с грудастой молодкой…

                -- Вы не поверите! Не тут-то было! Как ни странно, со мной рассчитались деньгами! Сам председатель!..

                -- Ого… -- хмыкнул в усы Пётр Иванович. – Россошки же нищие, как церковные мыши. Откуда у них деньги?

                -- Не знаю… Но дело не в этом. Я надеялся, что меня подвезут домой, но куда там! У них весь транспорт, оказывается, на работах. Правда, кое-кто шепнул мне на ухо, что председатель специально отсылает мужиков на поля, чтобы в это время беспрепятственно погостить у их жён… Так или иначе, мне пришлось топать пешком. А до дома ещё добрых километров семь пути.

                -- Так вы присаживайтесь, дорогой Михаил Анатольевич! – радушно пригласил кум, подвигаясь на широкой доске, заменяющей сидение. – Моя Машка довезёт вас не хуже, чем какой-то там замусоленный «Мерседес».

                Обычно в простонародье не принято обращение на «Вы», но в данном случае Пётр Иванович предпочитал соблюдать субординацию: вдруг когда-нибудь понадобится помощь ветеринара?.. А Михаил считался лучшим специалистом в районе.

                Проехали несколько десятков шагов. Дорога пошла вверх. Напрягаясь изо всех сил, лошадка тащила воз и двух седоков, не обращавших на неё внимания.

                -- Видите, куме, -- наконец подал голос хозяин клячи. – Во мне рехлекс какой-то заговорил: подними голову, старый дурак, там кум твой сидит под деревом!

                -- Не рехлекс, а рефлекс, -- поправил ветеринар. – Да, в нашей жизни рефлексы – великое дело…

                -- Анатольевич, а почему вы не женитесь?

                Вопрос прозвучал резко, внезапно, без причины. Тем не менее, Михаил Анатольевич, улыбнувшись, ответил:

                -- На это есть причины, дорогой Пётр Иванович.

                -- А шо, настолько плохи дела? – с жалостью взглянул на кума возница.

                -- Да нет, -- не без застенчивости улыбнулся кум. – Просто не повезло.

                -- Неужели нет достойной женщины?

                -- Почему же? Я бы так не сказал… Есть, конечно. Только я уже слишком стар для подобных глупостей.

                -- Ладно, я понимаю: вам сейчас не хочется об этом говорить. Но сейчас мы подъедем к лесочку… А у нас с Машкой кое-что есть…

                С этими словами Пётр Иванович многозначительно похлопал по какой-то сумке, лежащей под доской.

                -- Так вот, посидим, поговорим… Понимаете, я ведь не могу оставаться безучастным к вашим проблемам. Всё-таки почти родственники…

                Михаилу стало не по себе. Ну, что за дурацкая привычка у этих сельчан? Лезут в душу, что-то пытаются выведать… Но в сумке у кума явно обед. Он знал, что супруга  Петра готовит вкусно, да и голод давал о себе знать. Поэтому, предвкушая, как ароматные домашние пельмени тают во рту, или напичканная пряностями кровяночка, да после рюмочки самогона, он невольно сглотнул слюнки и изобразил на лице улыбку. Рефлекс…

                -- А я ведь был женат, дорогой куме, -- сказал он.

                -- Да? И как это прошло мимо моего внимания?

                -- Давно это было… Ещё до моего приезда в вашу деревню. Одиннадцать лет тому назад.

                -- Вот как?.. Странно…

                -- А чего странного? Вы об этом не знали только потому, что мне самому хотелось поскорее забыть об этом эпизоде своей биографии.

                -- Разошлись?

                -- Да… Не сошлись характерами, как нынче модно говорить.

                -- А на самом деле?

                -- Как вам сказать…

                -- Изменяла небось? – Пётр Иванович изобразил на своём лице выражение жалости.

                -- Да нет… вроде бы… Просто жизнь опостылела… Перестали друг друга понимать.

                -- Бывает… Вот, к примеру, у меня. Говорит моя мадама: «Надо купить новую тюль». Надо – и кровь из носу. А мне нужно поменять карбюратор к «Москвичу». Доходов – кот наплакал. Без тюли можно обойтись, а без карбюратора – как на рынок выехать, к примеру?

                -- Да… -- неохотно согласился ветеринар. – Верно.

                -- А у баб, понимаете ли, рехлекс срабатывает: если ей вдруг что-то  понадобилось, ты обязан это сделать, иначе возникнет повод к скандалу. Да и давать перестанет.

                Михаил Анатольевич прыснул со смеху.

                -- А вам сколько лет, дорогой? – поинтересовался он.

                -- Да, слава богу, скоро шестьдесят стукнет. А вам?

                -- А мне – ровно полтинник недавно исполнился.

                -- И шо – жениться не получается?

                -- А зачем это мне, дорогой куме?

                -- Как так – зачем? Баба – она и есть баба. Ну, ласка там всякая, да и на предмет постирать, приготовить…

                -- Ну, допустим, я умею готовить и стирать не хуже любой женщины, так что для этого она мне не нужна. Только будет сновать по комнатам да кухне – туда-сюда, туда-сюда. И всё высматривать: всё ли на месте, всё ли так лежит, как ей нравится. А если увидит, что лежу я – всё, напустится, как ворона на кость…

                -- Тю! Ну, а на предмет… Как это сейчас называется… Духовного роста? Говорят, будто в бабах этой самой духовности больше, чем в нас, и что только с бабой мужик может расти.

                -- Ага… До тех пор, пока не женился на ней официально, -- засмеялся ветеринар. – До того она тебя ублажает, заглядывает в глаза, пытается предугадать каждое твоё желание. Но стоит лишь поставить в паспорт штамп – всё. С того момента уже тебе самому придётся бегать за ней, в глаза заглядывать, угадывать её желания… В противном случае она либо надуется, либо рога наставит. Зачем это мне?

                -- М-да… -- как-то неопределённо муркнул себе под нос Иванович, как будто вспомнил о чём-то наболевшем.

                Лес встретил путников уютной прохладой. Съехав с ухабистой дороги, Пётр направил Машку вглубь зарослей. Впрочем, за несколькими кустами обнаружился плавный спуск к ложбинке, где протекал ручеёк. По всей вероятности, это место считалось довольно посещаемым, о чём можно было судить по низенькому колодцу, устроенному заботливыми руками, и нескольким пням, которые заменяли стол и стулья.

                -- Красота!.. – восхищённо произнёс старик, останавливая лошадку. – Свежо-то как!..

                -- Да… -- согласился его друг. – Здесь настоящий рай.

                Друзья не спеша расстелили газету и украсили сей импровизированный стол разнообразными закусками. Затем Иванович извлёк из телеги полуторалитровую бутылку самогона и наполнил до половины два пластмассовых стаканчика.

                -- Ну, кум, выпьем за этот райский уголок, -- предложил ветеринар, поднимая свой стакан.

                -- Аминь!-- ответил тот и, не медля, привычным жестом опрокинул содержимое в свою глотку.

                Закусывали за двоих, но в условиях зноя и испарений алкоголь быстро одерживал власть над мозгом. После второй чело Михаила украсилось характерной испариной, а взгляд стал каким-то неуверенным; тем не менее, опасаясь показаться слабаком в глазах Ивановича, он, придавая голосу бодрости, улыбнулся и предложил по третьей.

                С каждой выпитой порцией закуски на газетке таяли; вместе с тем, следует отметить, что с каждой выпитой порцией друзья закусывали всё меньше и меньше. Соответственно, спиртное брало над ними верх всё основательнее.

                Пили по пятой, затем по шестой. После седьмой ветеринар заплетающимся языком пытался объяснить, что, вообще-то у спиртному относится категорически. После восьмой, которую он едва не вылил в собственное ухо, ему захотелось воды. Напрягаясь из последних сил, он попытался подняться, чтобы подойти к ручью, но эта попытка потерпела фиаско.

                Поняв, в чём дело, старик, сам едва держась на ногах, кое-как дотащил собутыльника к телеге и забросил его туда, как сноп. Отдышавшись, он спустился к ручью, напился, неуверенными движениями собрал еду и бутылку, после чего влез на телегу и повелительным тоном произнёс:

                -- Ну, милая, выручай. Дорогу ты знаешь…

                «Милая», конечно, выручила. Всё честь по чести – довезла до самых ворот дома Ивановича и лениво заржала.

                В следующий миг из дома послышался какой-то шум, словно упало что-то тяжёлое. Из двери выглянула упитанная бабёнка с большим черпаком в руке.

                -- Ой, что же такое творится?! – завопила она нестерпимым фальцетом. – Ой, как чуяла, как чуяла!

                Открылась калитка. Не обращая внимания на соседей, с тупым любопытством созерцавших эту сцену, бабка вмиг очутилась у телеги.

                -- Вот уж козёл старый! – в сердцах выругалась она, угрожающе потрясая чугунным черпаком над головой спящего благоверного. – Где дрова? Эй, отвечай, пьяная морда!

                Однако старику было всё безразлично. Вместо того, чтобы перепугано вскочить, как это случалось, когда «доза» ограничивалась ста граммами, он оставался совершенно невозмутимым, как бревно. Бабка принялась его трясти изо всех сил. Так продолжалось около минуты. Ей удалось добиться лишь того, что Иванович во сне двинул бровями и захрапел во всю мощь, как трактор. Свидетели беззастенчиво засмеялись, чем довели старуху до исступления. Не помня себя от гнева, она принялась колотить дела черпаком по плечам и довольно упитанному брюху.

                -- Э, ты чего, соседка? – возмутились люди. – Ты же ему всё поотбиваешь.

                Но бабка, видать, попала, куда не следует, потому что её «горе луковое» зашевелилось, потёрло трясущимися руками лоб, глаза, затем попыталось сесть.

                -- Ты чего, калоша старая? – недовольно и угрожающе спросил он.

                -- Где дрова? Признавайся!

                -- Цыц мне, змеюка! – замахнулся дед. – Людей стыдись!

                Бабка не выдержала. Черпак дважды опустился на голову мужа, следствием чего стали два протяжных стона и одно крупнокалиберное ругательство. После второго удара пресловутое орудие скользнуло по касательной и по инерции опустилось на висок дрыхнущего ветеринара.

                … Прошло три месяца. На деревенском кладбище в эти дни было пусто – возможных посетителей разогнали моросящие дожди. Только у одной, почти свежей могилы, украшенной десятком венков, стоял старик с бутылкой водки в руке.

                -- Видишь куме, каково оно бывает в жизни? – говорил он, всхлипывая. – Ты уж не серчай на мою старуху, ей сейчас и без того тяжело – в тюрьме она… Она, вообще-то, баба добрая…

                Выпив из стаканчика, Иванович высморкался и снова заговорил:

                -- Ты понимаешь, дорогой… Вот всё зло в мире – от баб окаянных. А виною всему есть проклятый рехлекс, который ковыряет их, как чёрт. Вот зачем моя дура схватила черпак? Рехлекс!...

-- Какое? – волнуясь, спросил Изюмский, нетерпеливо переминаясь на стуле.

   Не отвечая, новый знакомый извлёк из бумажника купюру и протянул удивлённому учителю.

   -- Об этой бумажке известно правительству, знают о ней банкиры. Она вполне законна и дееспособна. Её могут принять в любом банке или магазине… если у владельцев будет достаточно средств, чтобы выдать сдачу. Я спонсирую издание ваших книг. Мало того, я даже закажу съемки фильма по ним. И даже более того: вы получите миллион долларов на устройство личной жизни. Вы ещё познаете, что такое слава и деньги, известность, популярность… Но всё это состоится лишь при одном условии: вам следует взять эту купюру, уволиться с работы, прожить три месяца, не отказывая себе ни в чём и, вместе с тем, ухитриться не разменять её.

     -- Иными словами, не истратить ни одной гривны? – с ноткой разочарования произнёс Николай, готовый встать и уйти. – Но это немыслимо: в нашем мире за каждую мелочь нужно платить…

   -- В тот-то и суть, -- хитро и многозначительно улыбнулся Фомин. – Ну как, согласны?

     -- Простите, но… А вам-то какой с этого прок?

    -- О, если бы вы только знали, дорогой Николай Иванович, какой тут предвидится гешефт!..

     «Да это же невозможно! – едва не простонал Изюмский. – Ничего с этого не получится…»

     Тем не менее, смутная надежда велела протянуть руку и принять купюру…

     В течение нескольких дней он, насколько мог, существовал на остатки своих отпускных, опасаясь даже показывать злосчастную бумажку на свет божий. Потом проголодал три дня. Можно было бы попытаться одолжить у знакомых несколько сотен  гривен, но их не было дома. В разгар летнего сезона люди путешествуют, ездят к тёщам, на море. К этому моменту квартирантов у Николая уже не было, а следовательно, и никаких дополнительных доходов. Как на беду, порвалась обувь.

   -- Вот досада! – с ужасом произнёс он.

  Выхода не оставалось. Сама судьба подталкивала его к действиям.

    В животе подозрительно заурчало.

-- Эх, да чёрт с ним! – выругался он и, схватив купюру, выбрался из своего логова. Через дорогу от дома находился магазин, специализирующийся на торговле итальянской обувью. Самые простые туфли здесь стоили от трёхсот долларов. Ещё несколькими днями раньше его бы шокировали такие цены, но сегодня, доведённый до отчаяния, он вошёл в салон с подчёркнуто самоуверенным видом. Продавцы-консультанты, привыкшие к состоятельным посетителям, конечно, взирают на него оценивающими взглядами. Ну и шут с ними! Пусть думают, что угодно…

Выбрав пару обуви, он с невозмутимым видом подошёл к кассе и протянул деньги. Дама, чуть было не уснувшая от скуки, увидев купюру, едва не слетела со стула. Побледнев, она раскрыла рот, пытаясь что-то сказать, но сумела лишь жестом пригласить администратора. Спустя минуту тот, побледнев не меньше подчинённой, угодливо изогнулся:

-- Простите, но в нашем заведении не найдётся сдачи… И вообще… Наш салон будет рад преподнести вам эту пару в качестве сувенира.

Его не только провели к двери, но даже сопровождали по улице ещё шагов сто…

Ошалевший от удачи и волнения Николай даже позабыл о голоде. Но, покинув магазин, снова почувствовал его безжалостную хватку. Рядом находился ресторан, откуда доносились приятные ароматы. Не помня себя, он поднялся по степеням и распахнул дверь. Швейцар попытался остановить странного посетителя в шикарных туфлях, но изрядно поношенных брюках, но пока он размышлял о своих действиях, Николай уже входил в зал.

Официант, -- по виду продувная бестия, -- мгновенно оценил вошедшего и сдержанно предложил покинуть заведение.

-- Видите ли, наш ресторан обслуживает только состоятельных клиентов…

-- Да откуда ты можешь знать, состоятелен ли я? – с оттенком надменности посмотрел ему в глаза Николай. – Так… Я хочу пообедать. Изволь принести всё вон к тому столику…

Властность – черта, которая даётся не всякому. Официант, наученный опытом, понимал эту истину.

Спустя несколько минут на столике появились осетринка, фаршированный угорь, салат из каких-то невиданных ингредиентов, а тот же официант с самым угодливым видом интересовался почти интимным шёпотом:

-- Кагор, Кортон, Шато-Лароз?

До того дня Изюмскому редко приходилось употреблять крепкие напитки. Ещё в студенческие годы, попробовав обычную «Золотую осень» магазинного варианта он зарёкся выпивать. Но здесь предлагались совершенно иные вина, а сама форма ёмкостей, в которых оно сохранялось, свидетельствовала об их подлинности.

-- Кагор, -- кивнул он, налегая на душистого угря.

После нескольких глотков благородного французского вина в глазах Николая блеснули искорки, жизнь показалась более многокрасочной, нежели накануне, а в сознании начали вырисовываться неопределённые планы на будущее.

Подали десерт в виде торта с диковинным названием. Когда посуда опустела, Николай с чувством исполненного долга оглянулся в поисках официанта. Протянув ему купюру, он с выражением абсолютного спокойствия наблюдал за его реакцией.

-- Простите, -- едва не задыхаясь, промычал парень. – Но…

Для разрешения вопроса здесь тоже понадобился администратор, вслед за которым почти женскими шажками приплёлся и хозяин заведения. Узнав на купюре портрет, он побледнел и деланно улыбнулся:

-- Что вы, что вы! – радушно воскликнул он. – Какие деньги?! Да мы рады были просто доставить вам миг удовольствия. Мало того, мы приглашаем вас всегда питаться в нашем ресторане, и совершенно бесплатно!..

К вечеру существо Николая было настолько переполнено впечатлениями, что он долго не мог уснуть.

Прошла неделя, вторая… Наш герой жил припеваючи, не переставая удивляться превратностям судьбы. Но, как учит христианство, по обе стороны души человеческой всегда находятся два ангела – светлый и тёмный. Они наблюдают за его мыслями и поступками, подталкивают к тем или иным действиям, а потом их записывают в специальные блокноты: один – радуясь, а другой – злорадствуя. Так было и в случае с Изюмским. Где бы он ни был, что бы ни делал, за ним наблюдали как люди Фомина, так и люди Бернштейна. В то время, как первый испытывал радость по поводу успехов своего подопечного, второй нервничал, измышляя способы для выигрыша пари.

Что значит быть богом? Для этого вовсе не обязательно обладать сверхъестественными способностями, витать в заоблачных далях и управлять мистическими субстанциями. В земном смысле достаточно иметь возможность управлять случаем. До определённой степени это удавалось как Фомину, так и Бернштейну. Когда истекла вторая неделя, последний задумался. Это великая способность – уметь думать. Она помогает выжить и добиваться удобного для себя исхода. Не каждому из мира живых это дано…

«Этот Изюмский простак и глупец, -- размышлял он. – Нормальный человек, вдруг обретя возможность зажить на широкую ногу, начинает чего-то желать, чтобы компенсировать былую ущемлённость. Нормальный человек обязательно стремится приобрести лучшую квартиру, машину, поехать на какие-нибудь Канары, обзавестись любовницей, которой требуются дорогие подарки. А этот – экий идиот! – этот довольствуется самым необходимым. Он ни разу, даже из любопытства, не зашёл в автосалон, не провожал жадным взглядом красавиц, не попытался купить импортную мебель. Неужели ему вообще ничего не хочется? Надо бы пробудить в нём самые низменные желания, иначе придётся отдать свой бизнес этому выскочке.»

Начиная со следующего утра, Николай заметил, что около него присутствуют какие-то странные личности. Они пристально смотрят, как он выбирает покупки, как ест, какие блюда заказывает, как отдыхает. Спустя несколько дней, выходя из библиотеки, он чуть не столкнулся с миловидной блондинкой лет тридцати. Рядом с ней стояла девочка младшего возраста и плакала. По всей вероятности, матери не удавалось её успокоить. Увидев мужчину интеллигентной наружности, выходящего из храма знаний, она одарила его  красноречивым взглядом выразительных голубых глаз. От этой красоты Изюмский едва не тронулся умом. А если мужчине очень нравится женщина, он ни в чём не откажет и её ребёнку – таков закон природы. Употребляя всю чувственность и врождённые способности, Николай заговорил с девочкой, и вскоре та уже улыбалась.

-- Какое милое дитя! – восхищённо воскликнул он, будучи не в силах оторвать взгляд от глаз женщины.

-- У вас очень добрые глаза, -- мягким, нежным голосом ответила она.

«Я ей понравился! – ликовал он. – Я ей понравился!»

Они познакомились, потом долго бродили по городу. Изюмский даже не заметил, что больше говорит он; она же придерживалась тактики более мудрой и надёжной – выслушивала. Слушать ещё надо уметь, не каждому это дано. Есть люди, которые слушают, почти не задавая вопросов, в нужный момент одаривая собеседника нужным взглядом, пожатием руки, якобы непроизвольным жестом, восклицанием. И эти взгляды, жесты и восклицание действуют получше слов – человек открывается, как книга. К вечеру молодой человек и не заметил, что Неля знала о нём почти всё, в то время, как он о ней – ровным счётом ничего. А ещё он совершенно забыл о некой сельской Офелии, по которой совсем недавно многозначительно вздыхал…

«Завтра мы снова встретимся, -- подавляя ускоренное сердцебиение, размышлял Николай. – Завтра… Как долго ждать! Это такая женщина, такая!.. Господи, за что же мне выпало такое счастье? Ещё недавно я был безвестным нищим неудачником, а сегодня, пожалуй, не нашлось бы людей, которые не пытались бы угадать мои желания и не исполнили бы моих капризов. Да ещё Неля… Какой подарок судьбы!..»

Войдя в свою квартиру, он был несказанно удивлён, заметив, что окна наглухо зашторены. Он отчётливо помнил, как на рассвете самолично их раскрывал. Подчиняясь неведомому инстинкту, сердце замерло в груди.

-- Проходите, Николай Иванович, -- прозвучал чей-то приглушенный голос.

В кресле у самой стены сидел мужчина неопределённого возраста.

-- Свет, пожалуйста, не включайте, -- предостерегающе добавил он. – Конспирация…

Понемногу приходя в себя, хозяин уселся в другое кресло.

-- Я от вашего хорошего знакомого, -- отрекомендовался гость. – Фомина…

-- А…

-- Вам от него большой привет. Он хвалит вас за сдержанность и хочет предостеречь от кое-каких ошибок.

-- Я внимательно слушаю.

-- Кое-кому было бы очень выгодно, если бы в вас вдруг пробудились нездоровые желания. У вас могут завестись новые знакомые… Вы ведь должны знать древнюю истину: друзья притягиваются деньгами, а враги – завистью. Войдя к вам в доверие, нечистые на руку люди могут увлечь вас игрой или вредными привычками. Бывают ещё роковые встречи с нехорошими женщинами. У таких ангельское личико, но чёрная душа…

-- Да, я понимаю… Впрочем, на сей счёт господин Фомин может оставаться спокойным. У меня не возникает желания покупать автомобиль, кататься по заграницам, заводить любовниц. Алкоголем, наркотиками и игрой никогда не увлекался.

-- Господин Фомин будет рад это услышать, -- улыбнулся краем рта новый знакомый. – Ну что же… Желаю вам удачи…

Почему этот человек пришёл в гости столь странным образом? Почему именно сегодня? Да и выражался как-то расплывчато… Сложилось впечатление, будто он явился сюда не для наставлений, а просто чтобы посмотреть на него.

Машина Изюмскому была действительно не нужна, поскольку он не имел ни прав, ни желания её водить. Путешествия ему никогда не нравились, поскольку его неизменно укачивало; да и перемен он не терпел. Игры… Это вообще не вписывалось ни в какие рамки… Он с нетерпением дожидался наступления утра. В полдень он снова встретится с Нелей. Она обещала прийти без дочери и весь день посвятить ему. Какая женщина!..

За весь следующий день он узнал, что Неля разведена, живёт в пригороде у родителей. Да это для него не играло никакой роли. Какое дело ему до её родителей или загородного дома? Главное, что она свободна и дарит свои лучшие часы именно ему. Ему одному…

На следующий день она пригласила его в ресторан. Если приглашает дама, это далеко не всегда означает, что и платить собирается она. Естественно, что расплачивался Николай…снова показав стомиллионную купюру… Ему показалось, что Неля как-то слишком внимательно относится к его вкусам, выбору блюд и одежде.

-- Коля, завтра мне предстоит встретиться с некоторыми старыми знакомыми, -- заявила она. – Они будут с мужьями…

-- Ну и…? – непонимающе уставился на неё Изюмский.

-- Ты не мог бы составить мне компанию?

-- О, с удовольствием!

-- Я знала, что ты мне не откажешь, -- улыбнулась она (ох, уж эта очаровательная и неповторимая её улыбка!). – Только… Понимаешь, там особенное общество… Они будут все во фраках…

-- С пресловутыми бабочками? – не без презрения улыбнулся он.

-- Да, с бабочками… Тебе нужен такой костюм… Но если у тебя его нет, я могу купить…

Разве может настоящий мужчина позволить даме сердца тратиться на него? Николай уже успел привыкнуть к тому, что ему дарят просто так – костюм, обувь, обеды, -- потому не сомневался, что и на этот раз всё получится.

-- Кроме того, нам нужен транспорт… Они все приезжают на дорогих машинах…

-- Ну…решим мы и этот вопрос.

-- И… мне нужны украшения – таковы неписанные правила этого круга людей.

-- А у тебя нет драгоценностей? – опешил Изюмский. – Чтобы у такой красивой женщины и не было какого-то колье или броши – уму непостижимо…

-- Увы… При разводе бывший муж всё отнял, -- печально вздохнула Неля.

-- Нелли, я всё решу… Даже если мне придётся разориться. Будет у тебя и колье, и машина, и всё, что пожелаешь.

-- Спасибо, -- потупила взор женщина. – Ты настоящий рыцарь…

-- Мне хотелось бы посвятить жизнь служению тебе, я хочу всегда находиться рядом с тобой… Нелли, выходи за меня замуж!

Она подняла взор и долго смотрела ему в глаза, словно любуясь или изучая.

-- Скажи, Неля, я тебе хоть немного нравлюсь? Ты пойдёшь за меня?

Вместо ответа она поднялась на цыпочки и одарила его скромным, невинным поцелуем.

-- Неля! Это означает «да»? – вскричал Николай. – Да я ради тебя всё сделаю!

-- Да, да…  -- улыбалась она в ответ.

Спустя полчаса женщина распахнула резную дверь, оберегавшую вход в изящный двухэтажный дом. Его можно было бы назвать пустым, если бы в гостиной не находился мужчина, одетый в летний костюм.

-- Ну, как дела? – без вступлений поинтересовался он.

-- Сейчас расскажу, -- выдохнула Неля, падая в удобное кресло. – Дай-ка мне чего-нибудь выпить.

-- Может, тебе лучше водки?

-- А, давай водку. С этими романтиками стоит лишь связаться: даже не выпьешь ничего, потому что всё время приходится разыгрывать из себя порядочную. Итак… Могу тебя обрадовать, папа: он наш.

-- Наш? В каком смысле?

-- Я в течение последних дней только и делала, что прислушивалась к его словам, изучала привычки, вкусы и прочее. Он, в принципе, человек толковый, способен к преданности. В общем, муж получился бы хоть куда.

-- Ты так полагаешь?

(прод. следует)

     -- Ты чего? -- с непонимающим видом насторожилась Наталья.
     -- Просто не могу понять, что удивительного в твоей истории, -- ответила Ирина с видом Знайки.
    -- Но он мне изменил! Изменил!!! -- отчаянно воскликнула Суркова.
    -- Ещё скажи, будто он тебя предал, -- бездушно фыркнула подруга, грациозным движением поправляя причёску.
    -- А разве не так? Именно предал, предал!
    -- Это всё эмоции. Давай-ка разберёмся.
    -- Ну, давай. А что тут разбираться? И я вообще не понимаю: на чьей ты сейчас стороне?
    -- На стороне истины, дорогая. Итак... Для начала спрошу: любила ли ты его, выходя замуж?
    -- Ну... Нет, естественно... Однако...
    -- Никаких "однако"! Видишь, ты даже находишь возможным вставить слово "естественно"... Дальше: он тебя любил, обещал что-то, клялся?
     -- Нет, но... у нас с Сурковым деловые отношению, союз прагматичных людей...
    -- Ой, не смеши мои годы! -- деланно засмеялась Фролова. -- "Деловые отношения"... Звучит громко, но... Не слишком ли ты льстишь себе? Если бы эти слова исходили из уст какого-нибудь финансового туза, иимджмейкера, политика, я бы ещё поверила. Но когда слышу такое от тебя...
     -- Но почему?! -- негодующе напряглась Суркова.
     -- А ты вспомни, что представляла собой к 25 годам. Пережившая несколько неудачных романов и аборт, нищая, никому не нужная училка литературы...И в этом не было бы беды, будь ты обыкновенной, заурядной, скромной тёткой. Уехала бы на работу в захолустное село, вышла бы замуж за такого же скромного учителишку, родила бы пару сопливых детишек и могла бы вполне наслаждаться своим простым, но, вместе с тем, и значительным бабским уделом. Но у тебя ведь были запросы, гордыня: стирать вручную, спать с простым учителем, ходить по сельскому болоту, ковыряться в огороде -- тебе казалось, что ты выше всего этого. К счастью или несчастью тебе встретился Сурков. Мне неизвестно, почему он остановил свой выбор именно на тебе. Честно... Может, увидел в тебе опору... Но ты не политик, не идеолог, не дочь одного из сионских мудрецов, не мафиози международного уровня...  Да какую там опору!... Или, скорее всего, глупышку, которая не станет совать нос в его дела и не сумеет превратиться в соперницу... Как бы там ни было, он женился.
     При этих словах из уст Ирины вырвался смешок. Наталья невозмутимо сохраняла задумчивый вид, с жадностью впитывая каждое слово.
     -- Так вот, для того, чтобы назвать твоё сожительство с Сурковым союзом, ты, милая, явно не дотягиваешь. Следовательно, никакого союза между вами нет и быть не может.
     -- Но у нас... У нас... Мы уже привыкли друг к другу! У нас сложились дружеские отношения. Может, и любовь уже есть!
    -- Не будь смешной,  -- прервала её подруга. -- Или, быть может, я чего-то не знаю? Неужели многоуважаемый господин Сурков, найдя тебя в одном из грязных студенческих общежитий и обнаружив, что ты -- невинный цветок, вздыхал под твоими окнами, пел серенады, покупал на последние копейки розы для тебя, влезал к тебе через окно на пятом этаже, рискуя свалиться с проржавевшей пожарной лестницы? Или, быть может, он сейчас привозит тебе охапки цветов, назначает тебе свидания, стремится в твои объятия, чтобы выцеловать каждый миллиметр твоего тела, смотрит на тебе с вожделением, как это бывает в 15-16 лет?  
     -- Ну... у нас всё упорядочено... -- краснея, ответила Наталья. -- Мы...
     -- Послушай, подружка, -- остановила её Ира. -- Никакого "мы" у вас нет. Господин Сурков -- это одно, а ты -- нелюбимая, надоевшая приставка к нему... Даже не к нему самому, а к его мебели. Не более. Я даже уверена, что вы и спите в разных комнатах, завтракаете в разных местах и в разное время, ездите отдыхать в разные уголки нашей маленькой планетки. Потому, наверное, не стоит заговаривать о какой-то измене или предательстве с его стороны. Потому что изменить возможно только тому человеку, которому ты присягал, клялся... как солдат. Предать можно только то, что когда-то существовало. У вас двоих не было ничего...
     После этих жёстких, но вполне справедливых слов в квартире воцарилась тишина. Стало слышно, как где-то в уголке неистово жужжит заблудившаяся муха. Наверное, запуталась в паутине. В эту минуту Наталье показалось, будто она чем-то напоминает ту несчастную муху...
     -- Ира, что же мне делать? -- наконец вздохнула Наталья с обречённым видом.
    Та ответила не сразу. Прежде всего, она поставила на плиту чайник, после чего закурила.
     -- Натали, мы с тобой знакомы очень давно. Помнишь, ещё с первого курса?
    -- Да... Столько лет...
     -- Так вот, благодаря этому, я знаю о тебе то, чего не ведает ни одна живая душа. Вот почему я позволяю себе выражаться без обиняков и конкретно. У тебя есть два выхода...
     -- Ты предлагаешь мне развестись? -- вставила подруга.
     -- Это один из них, но он нежелателен.
    -- Почему? Я обращусь в суд, последует раздел имущества...
    -- Не будь наивной. Пойми: если даже Сурков не отправит тебя к праотцам, то оставит с тем, с чем взял. Иными словами, ты уйдёшь из его дома голой и нищей, как церковная мышь.
    -- Но есть же справедливость на свете! -- воскликнула Наталья. -- Вот, к примеру, Шварценеггер...
     -- Ой, глупышка! Не забывай, в каком государстве мы обитаем. Да и твой супруг -- отнюдь не законопослушный губернатор Калифорнии. Наш суд примет то решение, которое максимально устроит господина Суркова. Но я говорю не о разводе.
    -- А о чём же?
    -- Заведи себе любовника.
   -- Любовника? Но... Зачем мне это?
   -- Ну, знаешь... Как ты можешь задавать себе такие вопросы? Ты страдаешь, от этого появляются морщинки, организм стареет. Для здоровья любовник, вот зачем. Ты нуждаешься в таком мужчине, который будет восхищаться тобой, дарить тебе цветы, дорожить каждой минутой, проведённой с тобой. Понимаешь?
     -- Что ты! Меня в этом городе многие знают в лицо. Узнают, набегут папарацци... Нет, нет!..
     -- Наташа, а зачем природа наделила тебя артистичностью? Можно всё предусмотреть.
     -- Ты полагаешь?.. -- нерешительно пролепетала та.
     -- Да, именно! Переодевание, склонность к интригам, чутьё -- всё это следует использовать. Тем более, с твоими-то финансовыми возможностями...
    Начиная с того дня, подстрекаемая словами подруги, Наталья всё чаще задумывалась над тем, как воплотить эту мечту в реальность. Поначалу она не испытывала никакой потребности в мужчине и казалось, что сумеет обойтись без него до конца дней. Однако уже спустя месяц или два в ней пробудился инстинкт завоевательницы. Этот древний монстр таится в существе каждой женщины, где может умереть вместе с ней, так и не пробудившись. Но уж если пробуждается -- берегись всякий! Это благодаря ему женщины умеют очаровывать одним лишь взглядом, это благодаря его влиянию всякий мужчина склонен видеть в женских глазах лишь то, что хочет увидеть; это он способен принудить мужчину страдать или совершать подвиги, унижаться или даже убиваться ради женщины.
    Ей приходилось часто выступать в роли спонсора выставок неизвестных и известных художников. На одной из них Наталья и познакомилась с неким Колей Власенко. Ничем особенным на фоне остальных он не выделялся. Сложение среднее, рост чуть выше среднего, волосы русые, глаза светлые... Скучно, как в милицейской сводке. Имея за плечами педагогическое образование, он трудился в теплицах какого-то фермера под столицей. Выходные проводил в городе. Судя по словам Николая, его жизнь не сложилась. Работал учителем, женился, развёлся... Ничего особенного... Стандартная история. Однако Наталья задавала ему немало вопросов, стремясь узнать об этом человеке как можно больше.
     Какими глазами он смотрел на неё! Создавалось впечатление, будто во всём мире он видит лишь её одну. Какими словами он её называл! Ему удавалось выразить своё восхищение так, как это не сумел бы сделать никто другой; причём, делалось это в столь утончённой форме, что отказать ему было просто невозможно.
     Прежде всего, женщину обрадовал тот факт, что избранник не догадывается о том, что перед ним -- законная супруга одного из наиболее влиятельных лиц государства. Это неведение исключало возможность подвоха или шантажа с его стороны в будущем. Как и полагается дамам добропорядочным, Наталья заставила Николя ухаживать за собой три месяца, прежде чем позволила свидание в уединённой обстановке. Поощряя его взгляды и намерения, она сумела влюбить его в себя до такой степени, что он уже не представлял жизни без неё. А однажды Наталья отважилась на проверку этого мужчины на честность: ей представился случай подбросить ему бумажник с большой суммой денег.  Иной на его месте, узрев большие деньги, удрал бы в свою провинцию, позабыв о любви. Но этот повёл себя не так. При первой же возможности он поделился своей удачей с избранницей.
      -- Что мне с этими деньгами делать? -- спросил он.
     -- А что бы ты хотел? -- поинтересовалась она.
    -- Я бы хотел... -- сбивчиво начал он. -- Если ты не против, конечно... Снять где-нибудь дом или квартиру для нас...
      С этими словами воздыхатель покраснел.
      За три месяца ухаживаний этот человек успел чем-то прийтись ей по сердцу. Слова, жесты, его взгляды не имели ничего общего с теми, которые доставались на её долю от других особ мужского пола. Он взирал на неё с таким благоговением, с каким древний жрец мог смотреть на свою богиню.  Откровенно говоря, такое преклонение нравилось ей. Это была романтика подлинная, во всей своей красе и бесхитростности. Это было именно то, чего ей не хватало на протяжении многих лет, а может и всю жизнь.
     -- Конечно же... Делай то, что считаешь нужным, -- мягко, тоном Цирцеи, ответила Наталья, одаривая его самым многообещающим взглядом, на который была способна.

окончание. следует

       То и дело опираясь о стену, судорожно цепляясь озябшими до костей, дрожащими пальцами за крючки, вбитые в глиняную штукатурку, Маше кое-как удалось добраться до двери. Перед глазами мелькали загадочные блики, ослабевшие вследствие продолжительного недоедания ноги подкашивались, едва выдерживая вес изнурённого тела.
      Ещё год назад знакомые восклицали, высказывая родителям девочки своё восхищение:
       -- Ой, как же ваша дочь выросла! Уже совсем взрослая!..
       Чего уж там!.. Маша Зайцева действительно казалась старше своих законных двенадцати лет: в течение какого-то года угловатое подростковое тело удивительным образом налилось жизненной силой, округлились бёдра, изменилась походка, во взгляде появилась женственность, придающая известное очарование лицу.На неё стали обращать внимание старшие парни, провожая её какими-то странными взглядами, почему-то принуждающими опускать взор и краснеть.
        Так было ещё осенью, когда правление колхоза устроило праздник в честь окончания уборочной страды. Урожай зерновых культур превысил ожидания во много раз, так что с уборкой едва справились.
         Праздник... Много людей сидели за грубыми столами, поедая нехитрую снедь, веселясь, кушая незамысловатую еду, с наслаждением попивая мутную водку. По всей округе разносились ароматы вареной картошки, огурцов, жаркого из телёнка; лица людей излучали удовлетворённость жизнью и надежды на лучшее. Сосед, дед Никон, участник Первой мировой войны, играл на старой гармошке, беззастенчиво подмигивая пляшущим бабёнкам. Со стороны могло бы показаться, что подлинный рай находится именно здесь и чего ещё можно требовать от жизни. Сколько человеку нужно для ощущения счастья? План первой пятилетки выполнен досрочно, земля находится, как уверяет председатель колхоза, в полной собственности народа, а товарищи Сталин и Каганович денно и нощно беспокоятся об интересах серого крестьянина-шапочника.
 Куда же рассеялись иллюзии, куда улетучилась радость, куда исчезли хлеб и коровы? Из сотни голов, которыми гордилась деревня, к концу зимы осталась всего одна, да и ту реквизировали какие-то плохие дядьки с "кирпичными" лицами, одетые в кожаные куртки, а её владельцев увезли в неизвестном направлении.
        Хлеб... При воспоминании об осеннем пиршестве Маша почувствовала, как нечто жестокое и неумолимое сжало внутренности, вызвав острую и тягучую боль, -- так давно ей не приходилось есть. В течение осени в деревню несколько раз приезжали продотряды. Какие-то "не наши" люди принуждали крестьян сдавать в фонд государства всё зерно, а впоследствии и картошку. Они обыскивали сараи, чердаки, срывали полы, полагая, что где-то там могут находиться припрятанные припасы. К сожалению, отец Маши считался единоличником. Имея своё поле, он трудился с раннего утра до глубокой ночи, владел собственной пасекой из полусотни ульев, содержал несколько коров, почти полсотни свиней; вся живность находилась в добротном помещении, а ещё в его распоряжении были маслобойка, круподёрка и кони.Его арестовали в ноябре по доносу одного из ретивых членов колхоза. Конечно, это мог быть один из многих завистников, но разве таких мало?..
      Следует сказать, что в колхозы народ вступал с неохотой. Почему, спрашивается, если власть обещала едва ли не золотые горы? Да всё объясняется просто. При советской власти было известно несколько видов коллективного хозяйства: общества совместного обрабатывания земель, кооперативы, общины и коммуны. Если в первых трёх видах каждый получал то, что заработал, независимо от размеров личного имущества, и мог в любое время расторгнуть договор с обществом, то при коммуне обобществлялось также личное имущество крестьянина, а за труды деньги не выплачивались. Вместо денег вёлся подсчёт трудодней, а в конце года каждый труженик получал определённый процент от общего количества совместно выработанной продукции, однако в зависимости от количества едоков в семье и имущества. При вступлении в колхоз заявитель практически дарил коллективу всё своё имущество. Часто случалось, что приезжали "плохие дядьки" и начинали разбирать крышу дома, если она была из жести, или уводили коров, увозили ульи -- в общественную собственность. Далеко не всегда всё отнятое должным образом содержалось; обычно коровы или пасеки хирели без досмотра и гибли. Зная эту практику, крестьяне редко вступали в колхозы по собственному желанию. В принципе, от вступления туда мог выиграть лишь нищий пролетарий, не имеющий ничего. А для власти коммуна была чрезвычайно выгодной, поскольку обеспечивала тотальный контроль над сельским населением и превращали его в раба.
         Вот почему родители Маши Зайцевой решительно отказывались писать заявление о вступлении в колхоз. Им угрожали, называя контрой, кулаками, тиранами. Да о какой тирании могла идти речь, если всё имущество было нажито тяжёлым трудом? Но, увы, ничего не попишешь... После того, как увезли отца, прибыла бригада комсомольцев и тщательно обчистила жалкие остатки продовольствия, которые ещё можно было отыскать.
         После этого жить становилось с каждым днём мрачнее и холоднее. И ещё голод... После конфискации коров, свиней, пасеки, зерна, пришли колхозные мужики, которые увели козу и переловили всех кур. Один из этих дядей не погнушался даже выдернуть грубой, грязной рукой красную ленточку из длинной Машиной косы. А потом, как раз в канун первого снегопада, разобрали крышу: ведь колхоз нуждался в качественной листовой стали...
        Голод...С утра просыпаться очень тяжело из-за головокружения. Спали в одежде. Во-первых, потому что простыней не осталось, как и подушек. Иногда матери удавалось обменивать их на ведро зерна или муки. Во-вторых, из-за вечного холода. Дрова находились в лесу, а привезти их оттуда нечем. Да и наказывали серьёзно, если поймают -- расхищение социалистического имущества. Если бы даже удалось добраться до леса пешком по снегу, чтобы набрать валежника, вернуться обратно было бы проблемой -- сил не хватало. Один из соседей однажды отправился в лес, набрал хвороста, но поле преодолеть не сумел. Так и замёрз...
       Головокружения и слабость -- вечные спутники голода. Иногда удавалось собрать хвороста и старой соломы в саду или огороде. Ещё попадались сухие, вымерзшие стебли кукурузы. Казалось, это же совсем рядом. Но и такой груз дотащить до дома был чреват одышкой и обмороками. Кое-как запихнув сие ненадёжное топливо в печь, мать осторожно разжигала огонь и вскоре хата наполнялась дымком. Как-то в подсознании человеческом едва ли не с пелёнок запечатлевается, что дым -- неотъемлемая часть огня, тепла, а значит и жизни. Поэтому при первом же запахе дыма Маша и её младший брат Ваня (которому в ту пору исполнилось семь лет) подбирались поближе к печке и вдыхали этот запах с превеликим наслаждением.В эти минуты в глазах детей отражалось подлинное блаженство. Если удавалось найти что-то съедобное, мать готовила похлёбку. Например, из картофельных очистков или мышей...
 К семье "врага народа" не проявляла сочувствия ни одна живая душа. Соответственно, никому и в голову не приходило незаметно подбросить пару сухарей вконец отощавшим деткам, которые своим видом напоминали мумии.
       Мать уже давно не плакала -- слёзы высохли. В её некогда красивых глазах поселилась мрачная, неутолимая тоска. И волосы стали белыми-белыми...
      Утром приходилось труднее всего. Главная сложность состояла в процессе подъёма, когда надо было принудить измученную плоть подняться с кровати. Тело, до того истощённое, что под его весом давно не скрипели ржавые пружины, напрочь отказывалось воспринимать повеления разума. Но вставать было необходимо, ибо подъём означал движение, а движение есть жизнь.
        Пошатываясь, даже не пытаясь подавлять хроническую зевоту, добирались до двери, чтобы начать поиски чего-нибудь съестного. От голодного взгляда не ускользали ни одинокие былинки со съедобными зёрнышками, ни мышь, ни кошка; он то и дело рыскал во все стороны. Вслед за сестрой плёлся Ваня, чьё тщедушное тело ёжилось в старенькой телогрейке, оставшейся после отца.
     -- Ванюша, ты двигайся, -- слабым, точно чужим голосом произносит мать, следуя сзади. -- Старайся, миленький, не то замёрзнешь.
       В процессе поисков собирались всевозможные горючие материалы -- соломинки, хворостинки, щепки. Но много ли этого добра возможно добыть из-под снега? Ещё в конце осени мать разобрала на дрова чердаки хлева и сарая. Как будто предчувствовала, что наступит необходимость. Расходовали эти запасы весьма экономно, но зима выдалась очень суровая, вследствие чего от дров не осталось ничего ещё до наступления февраля.
        Быть изгоями -- плохая судьба. Слова "враги народа" и "дети врагов народа" заставляют шарахаться даже родственников. В двухстах шагах от Зайцевых жил человек, приходившийся Маше родным дядей.Он вступил в колхоз ещё за два года до описываемых событий, и когда сестра пришла к нему за помощью, грубо вытолкал её прочь.
       -- И чтоб духу вашего здесь не было! -- вопил он на всю улицу. -- Ничего от меня не получите, контра проклятая!..
      После этого мать приказала детям навсегда забыть о существовании дяди.
       Неспеша, по крупицам, собирали на скудную баланду и растопку ненасытной печи. Спешить было некуда, поскольку этой несчастной семье колхоз объявил бойкот. Узнав, что всем, кто имеет отношение к колхозу, выдаётся паёк, состоящий из куска чёрного, как матушка-земля хлеба и какой-то крупы, мать хотела устроиться хотя бы уборщицей или разнорабочей, но её не приняли. Всё-таки "жена врага народа"... "Детей врага" отказались учить в школе.
       Пока печь отдавала остатки тепла, семья подкреплялась горячим наваром. Точнее, кипятком, в котором, при тщательном рассмотрении, можно было заметить несколько зёрнышек.
       -- Ма, а что, если сходить на колхозное поле? -- спросил как-то Ваня, мечтательно глядя в окно. -- Там ведь остались зёрна...
      --Не вздумай! -- жёстко прервала мать. -- Нельзя!
       Ей приходилось слышать о случаях, когда доведённые до отчаяния люди пытались выковырять из-под снега прошлогодние зёрнышки. Согласно закону об охране социалистической собственности, все они получали по десять лет лагерей. Но объяснить голодным детям глупость и бессмысленность сего закона -- занятие довольно сложное и трудоёмкое, если учесть, что от продолжительного недоедания голова почти не соображает, а язык ворочается с превеликим трудом.
       А ещё страх... Он поселился в сердце вместе с голодом и насилием. После ареста мужа женщине пришлось немало претерпеть от односельчан. У людей ведь как у кур: стоит лишь упасть -- заклюют, затопчут. Были и угрозы, и наглые приставания, и камнями бросались, и плевали. Была и попытка поджога. Поначалу даже били детей -- отпрыски тех, которым власть как бы дала на это "добро". Сложно представить, до какой степени мог бы дойти произвол нищих пролетариев-колхозников, если бы не массовый голод, отвлёкший эти не отягощённые интеллектом и совестью умы на более приземлённые темы. Как раз опасаясь за жизни детей, мать предпочитала молчать и оставлять политические темы далеко в стороне.
 После полуденного отдыха подниматься было сущей пыткой, но следовало снова отправляться на поиски еды и топлива. Принимая мучения детей близко к сердцу, мать постоянно терзала себя при виде их истощённых фигурок. А ещё боялась, как бы их не увезли в приют. Подобные факты имели место. Как правило, дети исчезали навсегда. Обыкновенно их помещали в трудовые колонии, в которых по системе "гениального" Макаренко из них "делали" послушных исполнителей-рабов.
          (прод. следует)