Эта  история произошла  в… Впрочем, место  не имеет  значения. В  конце–концов, она  могла произойти  в  любом городе  или  деревне, даже совсем  рядом  с вами.

 Когда  Рома появился  на  свет, была глубокая  ночь. В  то время, как  мать, измученная  трудными родами, находилась  в  полузабытьи, у  кроватки малыша  внезапно  появились три  женщины, облачённые  в странные  одежды. Это  были музы. Вообще – то, они чрезвычайно  редко  путешествуют в  компании  себе подобных, поскольку отличаются  ревностью  друг к дружке, да  и  одиночество ценят  превыше всего. Но  на  сей раз  случилось  так, что они  оказались  вместе. Взглянув  на мать, самая  старшая  из них покачала  головой, две  другие ограничились многозначительными  вздохами.Встав  у кроватки  ребёнка, они  в течение  нескольких  минут рассматривали  его лицо.Затем  та, которая  отличалась молодостью, произнесла:

 --Тебе  суждено  стать добрым  человеком. Я  дарю тебе  талант  чувствовать во  всём  музыку.

 Произнеся  эти слова, женщина  удалилась  на несколько  шагов, уступая  место второй  спутнице. Та, ещё  раз посмотрев  на  ребёнка, улыбнулась  и сказала:

  --А я  дарю тебе  талант  поэзии.

  Пришла  очередь самой  старшей.

 --Может, это  и  слишком многовато  для  одного человека, но  чтобы  не показаться жадной  в  глазах сестёр,  я  дарю тебе  талант  рисования. Счастья  тебе, дорогой мальчик! Хотя…

Что  именно хотела  сказать  последняя из муз, остаётся  загадкой.Возможно, она  сомневалась  в  том,что  человек, одарённый  талантами, может  быть счастлив?..

  Музы  исчезли столь  же  внезапно, как и  появились.

Спустя  несколько часов  мать Ромы  умерла. Отец  работал учителем  и  вполне обладал  всеми качествами, чтобы  воспитать  ребёнка. Каждое  утро он  отправлялся  на работу, оставляя  малыша  на попечение  своей  матери.

Ещё  с самого  раннего  возраста маленький  Рома поражал окружающих  своей любознательностью и склонностью  к  созерцанию. Он  мог часами любоваться  цветами и солнышком,божьей  коровкой  и игрой  солнечных  зайчиков на поверхности  пруда, вслушиваться  в шум дождика и  трели птичек. Когда его  речь  обрела внятность, все  сразу обратили  внимание на то, что  он  говорил стихами. В трёхлетнем  возрасте  он нарисовал свою  первую  картину. А когда  в садике  увидел  пианино, его ручонки  забегали  по клавишам с  такой  уверенностью, словно перед  этим упражнялись лет  десять.Этому  белобрысенькому  чуду не могли  нарадоваться  воспитательницы  и соседи; папу  вообще  распирало чувство  гордости  за такого  наследника.  Что касается бабушки, та  лишь  недовольно ворчала:

                --Все  ребятки – дети  как дети: в  футбол  играют, в прятки, а  этот –ненормальный  какой –то…

  Когда  мальчику исполнилось  шесть  лет  и  пришло время идти  в  первый класс, о  нём  знали не только  в  школе, но и в  столице  страны. Он уже  успел  прославиться первой  в  своей жизни  выставкой  картин, первым  сборником стихов  и  первыми музыкальными  произведениями.Нотная грамота  давалась ему  настолько легко, что  он  мог запечатлеть  на  бумаге не только  пение птиц, но и журчание  ручейков, шелест  ветерка в кронах  деревьев, дыхание  цветов, просыпающихся после прохладной  ночи, шёпот солнечного  лучика  над прудом.

 Что  такое, собственно, талант? Это нечто неуловимое, хрупкое и, вместе  с  тем, величественное  и могучее. Это  бесконечный  импульс, в котором  сосредотачиваетсявся  сила и мудрость  Вселенной, это феерическое и  непостижимое единение стихий  огня и  воды, сильного и слабого  начал, радости и страдания. Талант  живёт своей, непонятной  для  обывателей жизнью, он  требует  минимума в  плотском  и понимания в  духовном.

 Голубоглазого  Рому пытались  понять, его ценили, на него  возлагали  надежды. Пока он  был  маленьким, с ним  носились, как  с чудом невиданным, но  никому  и в  голову  не приходило, насколько он  уязвим.

 Школа  показалась Роману  слишком скучной. Предметы  давались  ему легко: он за  месяц  не только усвоил, но и перерос программу  первого  класса. С ним  бы  позаниматься, да  учительнице было  недосуг. Ей хотелось, чтобы  все  дети были одинаковы, ведь с такими и уроки проходят  однообразно и просто.

 В это время  отец Ромы был  вынужден оставить  работу в школе. Для  того, чтобы побольше зарабатывать, он уехал  в столицу, где трудился строителем.Теперь  мальчонке  стало даже  не  с кем поговорить о том, что представляло  для него  интерес. Единственной радостью  для него было то время, когда  он  оставался в полном одиночестве. В такие часы он мог слушать природу, рисовать, играть и сочинять. Но  когда дома находилась бабка, становилось  тягостно.

  --Вот  другие  мальчишки увлекаются машинами, ремонтируют велосипеды, какую-то пользу приносят,-- без конца ворчала она. – А от  тебякакая  польза? Кому нужны твои рисунки,твои дурацкие стишки и твоё дребезжание на пианино?

  Иногда приезжал  папа. Он привозил с собой деньги (которые старуха сразу прятала) и много положительных  эмоций. Он очень  любил сына и с удовольствием посвящал ему всё свободное время. Однако выходной быстро подходил к концу, папа уезжал и Рома снова  оставался в обществе вечно всем недовольной старухи.

В один из студёных осенних дней бабка заболела воспалением лёгких. Будучи от природы мальчиком добрым и отзывчивым, Рома  позвал  соседку и сбегал  за  врачом. Он просиживал у  постели больной дни и ночи, стараясь удовлетворить  каждый её каприз: давал  ей лекарства, кормил  с ложечки, убирал в доме. Но сердце  старухи так и не прониклось к ребёнку  симпатией, лёд  отчуждения не растаял.

                Когда Роме  было восемь лет, его сбила машина,вследствие чего  оказались  сломаны обе ноги. Неопытный врач неправильно их  зафиксировал, что  привело к инвалидности. Теперь  мальчик, не имея возможности  сбежать, был  вынужден целыми днями выслушивать злую старушечью  болтовню, его  жизнь превращалась в сплошной  мрак.Бабушке и в голову не  приходило, что ребёнка нужно вкусно  кормить, утешать,вывозить  на прогулки. Она даже  отказывала ему в  бумаге и карандашах, а любимое  пианино продала чужим людям. А однажды, заметив,что Рома  пишет  очередное стихотворение, выхватила тетрадь  из его  рук и бросила в огонь.

  В тот  день мальчик впервые в жизни заплакал -- беззвучно, беспомощно, от бессилия и страдания, -- и плакал с таким страдальческим выражением лица, словно взрослая мать плачет по своим убитым детям.

 Но у него  ещё  оставался отец. После продолжительного  отсутствия он приехал  домой. Как всегда, папа привёз с  собой деньги. Но в этот  раз он о чём-то  долго спорил с матерью,запершись в  соседней  комнате. Краем уха Роман улавливал  обрывки разговора, из чего понял  двеновости: во-первых, у папы в городе появилась тётя, с которой он намерен создать новую семью, а во-вторых, перед этим он хочет увезти сына в столицу,чтобы там его прооперировали. Бабушка выражала протест против того и другого,но, к счастью, отец, не прислушивался к её словам.

                С этими словами он едва заметно кивнул в сторону, где скромно стоял человек лет тридцати пяти. Ничего особенного этот худощавый очкарик в больничной одежде собою не представлял, если не брать во внимание взгляд мутновато-серых, каких-то маслянистых и неприятных глаз, которыми он пожирал платочек из шифона, которым была перевязана шея «Милочки». В этом взгляде сосредоточились всевозможные эмоции, какие только присущи человеку: восхищение, азарт, ласка, догадка (вроде той, которая осенила в своё время Архимеда), тайна…

                -- Простите, Станислав Андреевич! – невольно краснея, ответила женщина. – Просто я не думала, что он будет здесь… Я с ночного дежурства…

                -- Ладно, ступайте… -- отмахнулся врач, продолжая путь.

      Спускаясь по лестнице, женщина невольно прикрыла злосчастный платочек рукой, то и дело бросая брезгливые взгляды на пациента.

                -- Никифоров, ану-ка извольте пройти в палату! – приказал доктор.

                Оказавшись в кабинете, он налил из графина стакан воды и, сделав несколько глотков, сказал, обращаясь к некоему молодому человеку:

                -- Вот так мы и живём, как видите…

        Саша Васильев, аспирант одного из столичных вузов, сам выбрал винницкую больницу имени Ющенко и Станислава Андреевича в качестве научного руководителя. В определённых кругах считали, что во всей стране не сыскать такого профессионала по сумеречным состояниям и неврозам. Это был его первый день в роли ученика и коллеги уважаемого доктора.

                -- Вы знаете, скольких усилий стоит понять чью-то болезнь? – сказал тот. – Да и болезнь ли в обычном значении этого слова? Я, когда был молодым, обратил внимание на то, что подавляющее большинство пациентов в реальной жизни были вполне адекватными людьми. Как это принято говорить в миру – «нормальными».

                -- Да, смею согласиться, -- кивнул Саша. – Однажды в жизни происходит нечто такое, вследствие чего нарушается работа психики, и с этого момента человека как бы перемыкает… Да это и есть вполне нормальные люди, только более восприимчивые, нежели остальные. Только разобраться бы в причине нарушения, но для этого следует вживаться…

                -- Вживаться? Наверное… Вот взять хотя бы того же Никифорова. Ещё год назад этот человек ничем не отличался от миллионов ему подобных. Даже более того: он был довольно талантливым физиком, писал стихи, любил. Но однажды та, которую он любил, предала его. Вот так просто, как в наше время принято – ушла к другому мужчине, из постели в постель. Конечно, парень переживал, но время, как говорится, лечит… Прошли месяцы. Рана зажила, он смирился, начал даже забывать… Однажды, убирая в шкафу, он обнаружил пустяковую вещицу – платочек из шифона – один из тех аксессуаров, с помощью которых женщины пытаются подчеркнуть свою нежность. Вроде бы и ерунда, но беда заключалась в том, что этот платок принадлежал его бывшей пассии. Что такое средний мужчина? Это смесь романтика и прагматика, чувствительности и жестокости, нежности и грубости. В определённый момент он бывает особенно уязвим, в силу чего его может задеть невинное, но неосторожно сказанное словечко.

                -- Бывает, -- согласился аспирант.

                -- Так вот, платочек был обнаружен в неподходящий момент. Вам известна закономерность развития любовного страдания? Вначале оно, как острая бритва, режет по сердцу, потом, со временем, притупляется; спустя ещё время человек начинает вспоминать приятные моменты, какие связывали его с бывшей женщиной. А спустя ещё время плохое забывается напрочь, уступая место только хорошему.

                -- Защитная реакция…

        -- Верно. У каждого это происходит по-своему, но для большинства людей характерен именно такой расклад. Так вот, Никифоров нашёл платок именно в тот момент, когда плохие воспоминания почти улетучились из памяти. Этот платок стал для него напоминанием о былой привязанности,  чувствах,  надеждах. Если бы вместо платка он нашёл ту женщину, он, несомненно, не сумел бы перебороть себя и жить, как будто ничего не произошло.

                -- Живая женщина разговаривает, думает, потому сама по себе невольно служит напоминанием как о приятных сторонах бытия, так и отрицательных.

                -- Совершенно верно! Платочек молча и покорно принимал его взгляды, прикосновения, слова. Он превратился в своеобразный символ всего того, чего Никифорову не хватало в реальной жизни. Привязанность его к этой вещи развивалась быстрее, чем обычно в подобных случаях. Если в течение первой недели Никифорову было вполне достаточно просто смотреть на него минуту-другую и ограничиться вздохом сожаления, то уже к конце месяца он посвящал ему всё свободное время, лаская его не только взглядом, но и руками.

                -- И до какой же формы дошло?..

                -- Вы обратили внимание, как он смотрел на медсестру? Точнее, не на неё, а на платочек, повязанный вокруг её шеи?

                -- М-да… -- понимающе ухмыльнулся Васильев. – Мне рассказывали, будто какой-то человек даже переживал оргастические ощущения с фетишем…

                -- В этом случае аналогично… И, что самое интересное, сам Никифоров полностью отдаёт себе отчёт в нестандартности своей привязанности. Он её стыдится!..

                -- А каковы ваши прогнозы в данном случае?

                -- Прогнозы? У нас он находится вторую неделю. Успокоительные ванны, гипноз, аутотренинг… Через два месяца можно будет выписывать.

                -- Неужели вылечите?!

                -- Молодой человек, запомните раз и навсегда: слово «вылечить» в психиатрии совершенно неприемлемо. А вот «ослабить», «переключить внимание», «смягчить» -- это в самый раз…

                -- Во всяком случае, он безопасен для окружающих? Вы понимаете, о чём я?..

                -- О, конечно. Женщины в его компании могут себя чувствовать вполне спокойно. Ведь они его не интересуют. Только платок из шифона, только это… Ведь именно шифоновый платок превратился в олицетворение, в символ его былой привязанности. Мы его выпишем, он снова будет заниматься физикой, писать стихи. Да только никто не может точно спрогнозировать, как Никифоров себя поведёт в случае, если вдруг снова увидит платочек из шифона…

                -- А у вас есть ещё интересные случаи?

                -- Интересные? – переспросил доктор задумчиво глядя на Сашу. – Конечно. Если вы не против, пойдёмте, я покажу.

                -- Да, с удовольствием, -- с готовностью ответил аспирант, на ходу хватая свою папку.

                Прежде, чем пойти по палатам, доктор заглянул в ординаторскую и дал несколько распоряжений медсёстрам.

                -- Видите ли, наше время примечательно некоторыми важными моментами. Если каких-нибудь полвека назад люди страдали от непонимания, недостатка общения, последствий стрессов, то нынче они стремятся к уединению. Пространство, предусмотренное природой для общения с себе подобными, заполнено вдоволь. Даже, я бы сказал, переполнено. Телевидение, работа, общение с людьми на улицах, в магазинах, в интернете – всё это не оставляет места для самого себя. А «Я» -- это тонкая, хрупкая структура, нуждающаяся в самовыражении и самоутверждении. Мы дошли до того уровня, когда общество переполнило все «закрома» личности. И личность по сему поводу невыносимо страдает: она ищет малейшую возможность проявить себя, заявить о своём существовании, о своих потребностях. А общество не даёт такой возможности. Вследствие этого многие идут по пути малейшего сопротивления, замыкаясь в себе. Вот вам, в качестве примера, несколько таких случаев.

                Станислав Андреевич кивнул в сторону окон. Вдоль коридора их было восемь. Почти у каждого из них стояли мужчины и женщины. Они смотрели куда-то вдаль, некоторые из них, прикрыв глаза, о чём-то думали. Одна из женщин, расставив руки в стороны, шептала какие-то слова. У неё был вид курицы, которая, расставив крылья, пытается собрать и обогреть своих цыплят.

                -- Видите эту женщину? – продолжал доктор. – Это – Плерома всего, праматерь мира. Ни много ни мало…

                -- А что такое Плерома? – улыбнулся Саша, пожимая плечами. – Я, честно говоря, не знаю…

                -- Да я тоже не знал. Только когда вживаешься в состояние пациентов, приходится во многом разбираться… Плерома – это субстанция, на основе которой развивалась Вселенная. Грубо выражаясь, своеобразная матрица. Эта женщина однажды потеряла обоих маленьких детей. Погибли в автокатастрофе. Её стресс перешёл в такую форму… Представляя себя матерью мира, она стремится его сохранить от бедствий…

                -- А следующая? – спросил Васильев, указывая  на другую женщину, которая стояла с закрытыми глазами.

                -- А это, – прошу любить и жаловать, – её величество Истина.

                Видя округлившиеся глаза молодого коллеги, доктор улыбнулся:

                -- Да, как видите, ни много ни мало – сама Истина… Видите ли, эта женщина продолжительное время работала в… вы не поверите! – в правительстве.

                -- В правительстве?!

                -- Да. Не стану вам объяснять, что наше правительство – это сплошь лжецы и циники, поскольку вы и сами способны делать выводы на сей счёт. Её беда заключалась в том, что по образованию и призванию она – философ.

                -- Понятно, -- улыбнулся Саша. – Всё время сомневалась в правильности политики, анализировала происходящее в стране…

                -- Ну да… А вот тот молодой человек, -- вот он постоял немного у окна и теперь спешит в ванную, -- это жертва той грязи, которую общество ежеминутно выливает на личность.

                -- Как так?

                -- Последствия первого сексуального опыта.

                -- Да ну?!

        -- Представьте себе юного романтика – это личность эмоциональная, хрупкая, с развитым воображением. Он влюбляется скорее не в реальную женщину, а в тот ореол, который сам же создаёт вокруг неё. А когда доходит до дела… Гм…  Первый ров, который удаётся перепрыгнуть (я говорю "ров" в смысле фигуральном) не заключает в себе ничего интересного. Обычно он грязен, и поднимаешься оттуда немного испачканный, лишившись еще одной прелестной иллюзии, испытывая смутное отвращение и легкую грусть. Реальная сторона любви, когда впервые соприкасаешься с ней, слегка отталкивает; в мечтах она представлялась совсем иной, — более нежной, более утонченной. И у юноши осталось моральное и физическое ощущение тошноты, как бывает, когда случайно попадаешь рукой во что-нибудь липкое, а воды, чтобы помыться, рядом нет. Сколько ни оттирай — это остается. С тех пор он и моется… Пытается отмыться… По двадцать раз в день спешит в ванную, но, как вы понимаете, тщетно…

                -- Его девушка оказалась проституткой? Или он «подхватил» чего-нибудь?

                -- Да ни то, ни другое. Просто у современных девушек, уже имеющих какой-то опыт, почему-то редко встречается та форма чутья, женской чувственности, которая необходима в подобных делах.

-- Я бы сказал, что она просто не любила парня и допустила какую-то оплошность, а может быть, и грубость, вульгарность…

-- Именно так, дорогой коллега. Итак, как видите, у нас достаточно много случаев, которые могут служить показателями стремления индивида к уединённости…

-- Простите, доктор. А вот ещё женщина. Она вышла из палаты, у неё трясутся руки, а взгляд какой-то жалостливый…

-- А-а-а… Это бывшая учительница. Классический случай депрессивного состояния. Довели… Ну, специфика работы такая…

-- Вот как?... Я только что вспомнил свою учительницу… Мы, сорванцы-восьмиклассники, никогда не задумывались о чувствительности учителей…

-- Ну, эта дамочка страдает не от учеников, а из-за коллег. Надумали выжить её из коллектива, вот и подстраивали бессмысленные проверки, подстраивали каверзы… Канальи…

-- Я вот вас слушаю, -- задумчиво произнёс Васильев после минутной паузы. – И поражаюсь вашему умению настолько глубоко понимать пациентов. Вам приходится вживаться, пропускать сквозь себя страдания каждого из них. Наверное, это рано или поздно сказывается?..

-- Вы не договорили, но я всё прекрасно понял, -- понимающе улыбнулся доктор. -- Нет, мне самому сумасшествие пока не грозит… Вроде бы…

В этот момент из ближайшей палаты вышла женщина лет сорока с крохотным зеркальцем в руке.

-- Станислав Андреевич, -- полушёпотом обратилась она к старику. – У меня снова проблема.

-- Что случилось, дорогая Зиночка? – сочувственно и даже обеспокоенно поинтересовался доктор.

-- Снова… Моё лицо!..

-- Ану-ка, подойдём поближе к окошечку, -- предложил он, демонстративно всматриваясь в лицо пациентки. – А, это чепуха. Сейчас, сейчас…

С этими словами он извлёк из кармана халата кисточку наподобие ученической и осторожно погладил мягкими шерстинками совершенно чистые щёки пациентки.

-- Ну вот… -- закончил он. – Вы ведь знаете, что мой метод безотказный. Через час от вашей беды не останется и следа.

-- Ой, Станислав Андреевич! -- воскликнула -- Вы – настоящее золото!

Дождавшись, когда за нею закроется дверь, врач объяснил:

-- У неё была дочь шестнадцати лет. Красивая девочка, способная. А эта дамочка всё больше собой занималась. Она весьма щепетильно относилась к собственной красоте, нежели ко всему остальному на свете. Наверное, вам известно, что иногда детскими болезнями болеют во взрослом возрасте? Так вот, дочь этой Зины заболела корью. У взрослых это чревато всякими последствиями, даже самыми сложными. Пока девочка мучилась от высокой температуры, мамаша, едва заметив сыпь на её лице, заперлась в своей комнате и переживала о красоте.

-- Так могла бы, по крайней мере, вызвать «скорую»… -- недоумённо возмутился Саша.

-- Вот именно… Она «дождалась», что ребёнок скончался… С тех пор Зина и переживает, что на лице появилась сыпь.

Когда они вернулись в кабинет, доктор, закурив, сказал:

--  Сумасшедшие привлекают меня куда более, чем те, которых общество считает «нормальными». Да и что такое, собственно, «нормальность»? Человеческое общество подразделяется на две половины, одна из которых склонна к заболеваниям шизофренического порядка, а другая – циклотимического. Всё... Так что «нормальных» нет и в помине. К тому же, учитывая всё, что происходит с обществом, лучше иметь дело с пациентами, нежели с теми, кто не считает себя сумасшедшими. Эти люди живут в таинственной стране причудливых сновидений, в непроницаемом мраке безумия, где всё, что они видели на земле, всё, что они любили и делали, возобновляется в их сознании и становится воображаемой жизнью, не подчинённой законам, которые управляют миром и мыслями людей. Для них невозможного не существует, невероятное исчезает, фантастическое становится правдоподобным, а сверхъестественное — привычным. Старая преграда логики, глухая стена разума, здравый смысл, ограничивающий порывы нашей мысли, — всё это рушится, падает, валится перед силой их воображения, которое вырвалось на волю, попало в необъятный мир фантазии и мчится гигантскими скачками, не зная удержу. Для них всё возможно, всё сбывается, им не надо прилагать никаких усилий, чтобы господствовать над событиями, подчинять себе обстоятельства, преодолевать препятствия. Достаточно каприза их воли, чтобы они стали принцами, императорами или богами, обладателями всех сокровищ мира, всех его благ, чтобы они могли насладиться всеми радостями жизни, быть вечно юными, красивыми, любимыми, сильными. Только они одни могут быть счастливы на земле… Я люблю заглядывать в их блуждающий ум, как заглядывают в бездну, где бурлит на самом дне неведомый поток, бегущий неизвестно откуда и неизвестно куда… Однако не следует заглядывать в эту пропасть слишком часто, смотреть в эту бездну слишком пристально, ибо все равно никогда не узнаешь, где начинается этот поток и куда он убегает. В конце концов это только вода, подобная той, что течет по равнине, и мы не много узнаем, глядя на неё. К тому же, если слишком долго смотреть в бездну, она начинает смотреть на тебя…

Покидая кабинет руководителя, Саша обратил внимание на книжный шкаф, на верхней полке которого, помимо литературы, покоилась мягкая игрушка. Это был Чебурашка зелёного цвета с наивными, добрыми глазами.

Для того, чтобы выйти к проезжей части, следовало обойти отделение и, пройдя мимо окна кабинета заведующего, выйти на асфальтированную тропинку. Оказавшись напротив окна, Саша бросил мимоходом взгляд в ту сторону и был несказанно удивлён, увидев в окне силуэт доктора, державшего в руках… Чебурашку. Он с ним разговаривал!..

Прошёл месяц. Сталкиваясь с пациентами ежедневно и еженощно, Васильев проникался их проблемами. У каждого из них существовала своя собственная логика, своя концепция мироздания и порядка вещей. Вместе с тем, в их понимании всё объяснялось предельно просто, а смысл их философии сводился к чистым и честным правилам, как у детей. Здесь не было характерных для «нормального» общества подлостей, козней, лжи. Всё чаще и чаще Саша задумывался: «Так кто же в действительности болен – эти люди или общество в целом?» Однажды он отважился поделиться своими мыслями с доктором, однако тот, хитро улыбнувшись, только прижал указательный палец к своим губам:

-- Тише, тише, дорогой… Ш-ш-ш!...

-- Да он ради меня готов на всё. Ну… В известном смысле. Вы, мужчины, говорите: «ради тебя» в то время, как думаете: «ради того, чтобы спать с тобой».

Мужчина улыбнулся:

-- Дочь, всё в соответствии с законом природы.

-- Как бы там ни было, завтра наш знакомый будет вынужден разменять купюру, потому что пообещал мне купить колье. А я постараюсь выбрать самое дорогое, какое есть, -- чтоб уж наверняка.

-- Ты молодец, дочь…

-- Папа, только я вот подумала: может, стоит открыть ему правду?

-- Да что ты! Ни в коем случае. Он убежит от нас.

-- Так ты ведь найдёшь… Папа, можно, в крайнем случае, рассказать ему всё, предложить то же самое, что и твой Фомин, только чтобы он уже был на нашей стороне.

-- Думаешь, твой старик настолько глуп, чтобы не провертеть в голове такой вариант? Неля, я уже думал над этим. Если бы перед нами был обыкновенный человечишко, он бы согласился. А этот – бог знает, как он поступит… Он может замкнуться в себе, и тогда никакие наши ухищрения не помогут. Нет, оставим открытую игру на крайний случай.

-- Что ж… Возможно, ты и прав…

В это время Николай не просто шёл, а летел по дороге, мечтая о Неле и беспрестанно повторяя: «Боже, какая женщина!» Он не заметил, как из-за поворота выехал автомобиль, управляемый подвыпившими малолетками. Он пришёл в сознание только на следующий день и был несказанно удивлён, обнаружив себя в больничной палате.

-- У вас перелом правой голени, сотрясение мозга и вывих руки, -- сообщил пожилой эскулап. – Вам придётся провести у нас месяц или даже более.

-- Но у меня нет на это средств, -- пролепетал больной. – Ну, разве что вот это…

С этими словами он извлёк из бумажника сто миллионов.

-- Ну, это для деток, -- ухмыльнулся доктор. – Мои внуки тоже сделали с помощью фотошопа  купюры по миллиону… Ладно, не волнуйтесь. В нашей больнице действует программа, благодаря которой лечение не будет вам стоить ровным счётом ничего.

В иной момент Николай был бы вполне удовлетворён создавшимся положением: никуда не надо ходить, подвергая риску себя и вверенные ему деньги, судьба словно сама предохраняет его от соблазнов. Но Неля! Сегодня он должен встретиться с ней, сегодня такой ответственный вечер… Позвонить бы ей, сообщить о случившемся несчастье, но, ему даже неизвестны ни её номер телефона, ни фамилия.

Прошло полтора месяца, прежде чем Николая выписали из лечебницы. Таким образом, до конца испытания оставалось чуть меньше месяца. За период, посвящённый ничегонеделанию, он о многом передумал, а о Неле уже и не вспоминая. О чувствах и намерениях женщины говорят факты. Невольно пришли в голову воспоминания из детства. Маленькому Коле едва исполнилось десять, когда у мамы появился друг. Сколько они повстречались – неделю, две? Однажды тот человек пригласил их обоих на рыбалку, но сам же не явился в назначенный час. Прождав некоторое время, мать обеспокоилась и начала обзванивать милицию и больницы. Оказалось, что у этого друга посреди ночи проявился аппендицит… Неля, зная фамилию Николая, могла бы и побеспокоиться…

Вернувшись домой, он был несказанно удивлён, обнаружив, что квартира сгорела. О причинах пожара можно было лишь догадываться. Пожарные выдвинули стандартное предположение: замыкание в проводке. В уме Изюмского роились какие-то смутные предположения, но обращаться с ними было не к кому: казалось, о его существовании позабыли не только соседи, но и Фомин со своими служаками. Некая могущественная и бездушная сила подталкивала его к размену купюры.

Требовалось произвести капитальный ремонт, но ввиду отсутствия средств пришлось его отложить на неопределённые времена. Сейчас следовало позаботиться о том, как дожить оставшееся время. В мире что-то изменилось. Это он понял уже по тому, как его приняли в знакомых ресторанах. Если раньше все стремились ему услужить, теперь старались спровадить, как бомжа. Не евши сутки, Николай попытался продать квартиру хотя бы за бесценок – всё-таки это позволило бы выжить. Увы, без документов покупатели отказывались заключать сделку. Начинались третьи сутки голода и безысходности. Это могло плохо закончиться. За это время он успел проверить прессу, из которой следовало, что господин Фомин пребывает в добром здравии. «Значит, таково испытание, -- решил он. – Для них это как игра. С каждым её витком условия усложняются.»

И тогда он отважился на отчаянный шаг: выйдя за город, он остановил первую попавшуюся попутку и уехал в столицу. Большие города на то и существуют, чтобы в них было легче затеряться. Устроившись подсобником на одно из строительств, он получил возможность элементарно выживать. Мышцы, непривычные к тяжёлому физическому труду, поначалу болели, но уже через неделю он чувствовал себя в сносной форме. Уступая его просьбе, прораб выплачивал его заработок ежедневно. Это было продуманное решение, ведь мало ли как могли повернуться обстоятельства.

День за днём одна и та же рутина:

-- Раствор! – и вот Николай спешит с двумя вёдрами жижи на второй или третий этаж.

-- Кирпич! – и он, подхватив с десяток кирпичей, бежит изо всех сил.

К концу дня он уже не чувствовал ни аппетита, ни желания жить. Коллеги плелись в ближайший кабак, стремясь залить тоску водкой, а он, кое-как втиснув в себя вчерашнюю резиновую пиццу и запив её водой, заваливался на груду грязных мешков и засыпал.

В один из дней сентября полил дождь, в связи с чем работа приостановилась. Получив возможность сосредоточиться на отвлечённых темах, Николай вдруг вспомнил, что в этот день истекает срок договора с Фоминым. Это означало, что он, наконец, может вернуться домой, встретиться с «хозяином жизни» и навсегда решить ряд проблем. Но выполнит ли своё обещание Фомин? Впрочем, Изюмский к тому времени уже не мечтал о миллионе долларов, издании книг, фильмах. Ему просто хотелось жить спокойно, не оглядываясь по сторонам, не опасаясь слежки или чьего-то коварства.

На следующий день он уже находился в родном городе. Как выйти на связь с Фоминым? Этот вопрос занимал его постольку, поскольку уже давно не замечал вокруг себя пристальных взглядов, свидетельствующих о наблюдении за его скромной особой. Наверное, его упустили из виду и не могут найти.

Прежде всего, Николай снова просмотрел прессу. Свежие газеты пестрели шокирующими заголовками: «Обвал на бирже!», «Такой-то комбинат перешёл в собственность Фомина!», «Продан с молотка такой-то комплекс!» В банках царил переполох, милиция сосредоточилась у важных объектов, без видимой причины поднимались цены на товары первой необходимости. Но Изюмский-то понимал, в чём дело: команда Фомина прикарманивала всю собственность Бернштейна. Кое-где даже происходили аресты или убийства.

Читая последнюю газету и думая, куда податься, Николай ощутил лёгкое прикосновение в плечу. Оглянувшись, он увидел тщательно выбритого человека с приятной улыбкой на холёном лице.

-- Николай Иванович, сколько лет, сколько зим! – воскликнул он, протягивая руку. – А мы думали-гадали о том, куда вы исчезли! Вам привет от Фомина.

Николай вкратце поведал историю своих злоключений, на что собеседник одобрительно кивнул.

-- Вы всё правильно сделали. Это даже хорошо, что вам удалось спрятаться даже от наших людей. Ведь некоторые из них известны нашим недругам и по их следам они могли выйти и на вас. Ну, как бы там ни было, теперь вы в полнейшей безопасности. Как говорится, для Бернштейна поезд ушёл, а после боя кулаками не машут. Ну, что же… Сейчас я сообщу шефу о вашем появлении. Полагаю, что в течение ближайшего часа вы и встретитесь. Ох, как же я вам завидую, Николай Иванович! Ух, заживёте ведь!..

Он пил кофе в неприметном кафе для простонародья, когда подошла она. Всё такая же красивая, такая же обаятельная, с чарующей улыбкой. Только в глазах можно было различить тщательно скрываемую грусть.

-- Привет, Коля! – искренне обрадовалась женщина.

-- Неля?! – привстал от удивления он. – Мы давно не виделись…

-- Где ты был, дорогой?

-- Сначала в больнице, потом… Я ведь думал, что ты обо мне забыла…

-- Глупенький…

Всё та же улыбка, те же нежные руки…

-- Коля, давай поговорим?

-- С удовольствием, милая!

-- Только…Не мог бы ты заказать для меня кофе?

-- О, естественно!..

Вскочив с места, Изюмский поспешил к прилавку. В этот час заведение было безлюдным, если не брать во внимание бармена и уборщицы, снующей между столами. Никто не видел, как красивая белокурая женщина извлекла из сумочки какой-то пакетик и высыпала его содержимое в чашку Николая.

Спустя пять минут он уснул. Во всяком случае, так показалось бармену. Женщина поднялась с места, подошла к нему и произнесла приятным голосом:

-- Простите моего друга за то, что он уснул. У него был тяжёлый период, пусть отдохнёт.

-- Да не вопрос, -- улыбнулся тот, понимающе кивнув.

Он с умилением видел, как Неля подошла к Изюмскому и нагнулась, чтобы поцеловать. Но так казалось лишь бармену, который наблюдал эту сцену со спины. На самом деле женщина извлекла из внутреннего кармана несостоявшегося любовника лоскуток бумаги и, скомкав, незаметно сжала в руке.

Это была пресловутая купюра достоинством в сто миллионов гривен…

        Возвращались они, держась за руки. Уже заняв места в своей лодке, они увидели, как со стороны острова к ним приближаются ещё две. В одной из них сидел Колян. Заметив его, Лиля привстала и приветливо помахала рукой.

     --Послушай, Лиля, -- сказал Артём. – Я немного устал. Может, вернёмся домой?

   --Нет, что ты! – отрицательно замотала она головой. – Скоро стемнеет, тут будет иллюминация, танцы… Да и эти молодые люди обещали мне интересный вечер.

     --Ты их знаешь?

     --Ну да… Некоторых…

    --Ты как хочешь, а я должен ещё успеть к отцу, -- довольно решительно сказал он.– Было бы неплохо познакомить вас…

     --Нет, нет! –игриво изображая детскую капризность, произнесла она. – Ну, котик,ты же понимаешь…

     Но,видя, что Артём направил лодку в сторону, противоположную той, которая была её целью, Лиля возмутилась более решительно:

   --Это что такое? Да как ты смеешь?!

    --Мы едем домой!

    --Так… -- притопывая ножкой, заявила она. – Если ты сейчас же не поменяешь направление, я брошусь в реку!

     Взглянув ей в глаза, Артём понял, что она способна привести угрозу в действие, потому послушно начал загребать левым веслом. Лодка развернулась. В этот момент судно Коляна едва прикоснулось носом к их лодке. Увидев протянутую руку нового знакомого, Лиля ухватилась за неё и тут же очутилась в его объятиях.

   --Лиля, ты куда?.. – растерянно окликнул её друг, но она ограничилась только прощальным жестом, даже не оглядываясь на брошенного жениха.

     От неожиданности такого поворота Артём опешил. Одно весло выпало из его руки и,подхваченное течением, устремилось вдаль. Прошло немало времени, пока, наконец, удалось его догнать и спасти вдвух километрах ниже по течению. Когда он благополучно вернулся к острову, уже надвигалась ночь. В густых сумерках можно было разглядеть столики, навесы,людей, но знакомого силуэта среди них не было. К этому времени публика заметно отсеялась: на противоположной стороне начались танцы. Самки, виляя бёдрами,скакали, задирая юбки и демонстрируя нижнее бельё. Их ноги с непостижимой лёгкостью поднимались выше голов. Они раскачивали животами, трясли задом и грудями, распространяя вокруг себя едкий запах общедоступной женской плоти.Самцы то приседали к земле, как жабы, то подпрыгивали, словно кузнечики, то ложились на пол и вращались, как юлы, отвратительно гримасничая, производя в такт музыке непристойные жесты.

Выпрыгнув на берег, Артём поспешил к столикам, среди которых копошилась официантка, одетая в засаленный фартук – столь же грязный, как и всё это заведение.

     --Вы не видели Лилю?

     --Нет, не видела, -- отрезала женщина, не глядя на него.

     Но парню показалось, будто на её губах затаилась ироническая улыбка.

    --Вы не видели Лилю? – спросил он у двух девиц, медленно сосущих пиво из больших стаканов.

    --Лильку? А зачем она тебе? – заплетаясь в словах, ответили рты, напоминающие кровавые пятна.

     --Ну, вы ведь знаете Лилю… -- не расслышав, продолжал он.

     --Да пошла та Лилька!.. – запинаясь ответила одна из девиц. – Где-то там…

   С этими словами она сделала неопределённый жест рукой в сторону кустарника.

     Не медля ни секунды, Артём устремился туда.

    --Лиля! Лиля! – звал он, пока не осознал, что в таком месте могут быть и другие люди. Он умолк, остановился и прислушался. Откуда-то из-за кустов послышались шорохи. Ступая на цыпочках,влюблённый направился туда, стараясь не наступить на сухую веточку или камень.

    Он снова прислушался. Неподалёку от него два голоса шептали слова и производили стоны. Сердце застыло в груди: этот голос! Этот голос выражал эмоции точно также, как совсем недавно, на противоположном берегу! Бежать, бежать отсюда,уехать далеко, забыться в длительном сне, чтобы, проснувшись, больше никогда не вспомнить об этой девице!

     Его разум рвался вперёд, но ноги увлекли дальше – в кусты. Шаг за шагом, он пробирался, царапая лицо о ветки. И вот, наконец, они…

    Если бы Лиля была с мужчиной, это не оказало бы такого воздействия на Артёма. Но она была с мужчиной и женщиной! Их липкие от пота тела переплелись, как зловредные глисты в отхожем месте, и исторгали из себя крики, означающие максимум удовольствия.

  Не помня себя, Артём устремился обратно. Он бежал, спотыкаясь и падая, снова царапая лицо о ветки, пока, наконец, не оказался у самой воды. В этот миг громкая музыка вдруг замерла и сидящие на площадке услышали душераздирающий крик:

     --Лилька!

   Затем последовал неистовый прыжок – прыжок зверя, который стремится ухватить добычу за самое горло. Артём бросился в реку. Вода, вздрогнув от потрясения, податливо расступилась, после чего снова сомкнулась.

    --Это тот малый! – воскликнули пьяные девицы.

    На«острове блаженства» закопошились, забегали. Кто-то нырнул, кто-то отвязывал лодку. В этом месте, несмотря на сравнительно медленное течение, река глубока и богата на водовороты. Тело Артёма искали около часа, пока, наконец, один из спасателей не воскликнул:

   --Нашёл! Я его зацепил!

   Он осторожно подтягивал багром страшную добычу. Вскоре над водой показалось нечто,напоминающее человеческое тело.

   При искусственном освещении труп казался страшным и позеленевшим. Во рту, носу, в ушах было полно ила. Окоченевшие пальцы имели отвратительный вид. Всё телопокрылось чем-то вроде слизи черноватого цвета. Лицо опухло, а с волос,залепленных илом, текла грязная вода.

   --Кто это ? – спросил спасатель у собравшихся, но те лишь пожимали плечами.

     К толпе присоединилась Лиля со своей компанией.

     --Что здесь произошло? – спросила она у кого-то.

      --Да какой-то дурак утонул, -- с безразличием и неудовольствием ответили ей.Неясное предчувствие заставило её сердце тревожно затрепетать в груди.

Проталкиваясь к берегу, она не отводила взгляда от спасателя, склонившего голову над телом. Наконец, оказавшись в первом ряду, девица застыла в ужасе.

-- Артём! – закричала она во весь голос.

Ноги под ней подкосились и предательски уронили худое тело наземь. Склонившись над бывшим женихом, Лиля сцепила руки и продолжала кричать не своим голосом. Тот схватил её за плечи и сильно встряхнул. Это привело её в чувство.

-- Ты его знаешь?

Это был спасатель.

-- Это…это Артём, сын мэра…-- пролепетала она.

Спасатель потерял к ней интерес и отдал в руки компании, с которой она только что проводила время.

Заметив Коляна, она всхлипнула:

-- А он умер? Действительно умер?

-- Умер, -- как-то отвлечённо ответил тот, оглядываясь на кусты. – Пойдём, мы сейчас успокоим тебя.

-- Да, -- изображая на лице ужимку, подхватила знакомая Коляна. – Пойдём, здесь тебе больше нечего делать.Мы тебя вылечим, вот увидишь…

Лиля позволила себя увлечь и в следующую минуту уже удалялась медленными шагами в ночной мрак, склонив голову на плечо новой знакомой.

     Друг мой! Уже два письма подряд ты интересуешься, куда исчезла моя соседка. Ты какую именно соседку имеешь ввиду – молоденькую Алину или её мать? Дело в том, что однажды исчезли они обе, но у каждой был для этого свой повод… Впрочем, я попытаюсь удовлетворить твоё любопытство и, стремясь единожды и навсегда удовлетворить твоё любопытство, расскажу об этих женщинах всё, что мне известно.

Дом этой Валерии Кирилловны в глазах соседей выглядел как таинственный замок, вход в которых охраняли семь джиннов. Кроме избранных, наезжавших к ней по определённым дням, доступ в дом был закрыт для всего мира. Если бы это были времена средневековья, можно было бы предположить, что дама живёт на наследство, оставшееся после состоятельных родственников; но в наше-то время, когда доходы подавляющего большинства граждан фиксируются в соответствующих службах и скрыть что-либо фактически невозможно, оставалось только диву даваться, как хозяйке удаётся содержать такой дом, не говоря уже об удовлетворении потребностей ежедневных, насущных.

Дом состоял из двух этажей, с двумя балконами – на востоке и западе, -- так что могло создаться впечатление, будто здесь обитает сказочная муза или, по меньшей мере, поэтесса, художница, которой нравится созерцать восход солнца и его закат. Согласно подсчётам соседа-строителя, на первом этаже должна была располагаться гостиная, ванная, кухня и столовая, а на втором – туалет, три спальни, кабинет и библиотека. Однажды ему удалось побывать во дворе, куда его пригласили срочно что-то починить. Краем глаза он сумел заглянуть в окно (а может, и во все окна), потому приходилось ему верить на слово. О внутреннем убранстве этого райского уголка можно было лишь догадываться, однако уже по оформлению клумб стоило кое-что предполагать на сей счёт.

То, на что у среднеарифметической хозяйки частного дома выделяется не более сотки земли, здесь занимало более двадцати. Посреди двора даже с улицы можно было видеть бассейн с лесенкой и небольшой вышкой для ныряния, здесь находились две беседки с замысловатой резьбой, и тысячи цветов, среди которых можно было узнать представителей разных уголков планеты. Предметом зависти простонародья стала также оранжерея размером в две сотки. Да что там говорить! Один лишь каменный забор, которым всё это ограждено, стоил столько, что можно было бы на эти деньги купить всю улицу.

До определённого момента мне лишь раз удалось увидеть хозяйку, да и то мельком, когда она спешно усаживалась в автомобиль. Но каким бы ничтожным не был отрезок времени, взгляд молодого мужчины с лёгкостью выхватывает в силуэте женщины самое важное и интересное: белокурые волосы до плеч, розовые щёки, светлые глаза, довольно пухленькие губы, заслуживающий уважения бюст, фигурка… Чего ещё надо?..

Это было год назад, когда Валерия Кирилловна удостаивала наше захолустье своими визитами довольно редко. Поговаривали, будто она в течение длительного времени работала на крайнем Севере, заработала кучу денег и теперь вкладывает их в недвижимость. Но мне-то какая разница? Живёт  себе человек, ну и пусть…

Однако приблизительно полгода назад я стал встречать её почти ежедневно. По вечерам  в окнах загорался свет, на улицу доносилась музыка, то и дело слышался многоголосый смех. Публика состояла, в основном, из представителей мужского пола. Здесь можно было встретить бывших рэкетиров, превратившихся в депутатов, начальника местного ГАИ, по складу своей натуры ничем не отличающегося от бандитов, крупных бизнесменов… Тогда я и увидел впервые дочь этой женщины. Звали её Алиной. Она разительно отличалась от матери, скорее похожей на опытную куртизанку, нежели на женщину строгих правил. Именно она однажды познакомила меня с матерью. Вечерами, когда ей становилось невмоготу от гуляний, организованных матерью, она пряталась в своей комнате, предпочитая оставаться наедине с ноутбуком, чем танцевать с мамиными знакомыми. По странной случайности (а может быть, в силу чистоты своей сущности) девушка не догадывалась, с какой целью мать всё организовывала. Так уж повелось в нашем мире… В нём полно куртизанок, родившихся для того, чтобы быть честными женщинами. В нём немало и честных женщин, которых обстоятельства превратили в куртизанок.

Алина училась в престижном столичном вузе. Не просто числилась, а прилежно училась. Сам понимаешь, бывают такие ситуации у студентов, когда они нуждаются в помощи. Вот и Алине однажды понадобилось содействие в подготовке… Впрочем, эти подробности тебе не нужны, не правда ли? Таким образом, я получил возможность несколько раз побывать в гостях у этой прелестной девушки, беседовал с ней и сделал вывод: в этом шикарном доме живут под одной крышей врождённая куртизанка и чистая, порядочная девушка.

В те дни я получил возможность не только присмотреться к стилю жизни обеих женщин, но и как бы вникнуть в их вкусы, привычки, само мышление. Я узнал, что Валерия происходит из этой деревеньки, и некоторые люди даже помнят её совсем маленькой и босой. В подростковом возрасте родитель-военный увёз её куда-то в далёкие края. Чем она жила, как жила, чем интересовалась, с кем дружила, что заканчивала – это осталось для меня тайной. Впрочем, если бы я мог предположить, чем завершится моё знакомство с этой парочкой, я бы, конечно, проявил более глубокий интерес ко всему, но тогда… Словом, ты понимаешь меня… Однако, по оформлению комнат тоже можно делать какие-то выводы. А я был вынужден их осмотреть почти все, кроме личной спальни хозяйки дома. Стены украшали более-менее дорогие картины, на которых были запечатлены несколько пошловатые сцены. Например, на одной из них изображалось, как по стремянке поднимается юная девушка. Зрителю видны лишь её упругие ножки, остальной осталось за кадром. Ножки едва прикрыты платьицем, краями которого трепещет лёгкий ветерок. Ещё видно, что в левой руке девушка держит небольшое ведёрко, в которое намерена собирать черешни. Зато внизу стоит мужчина. Жадным, хищным и пошлым взглядом он вперился в эти ножки или даже немного повыше…

Были там и картины с более откровенными сюжетами.

Картины отражали подлинное состояние нравственности матери и её знакомых, и девушке поневоле приходилось с этим мириться. Я заметил, что проходя по комнатам, она старается не смотреть на стены. Однажды мне пришлось стать свидетелем неприятного разговора Алины с Валерией.

-- Мама, я считаю, что среди твоих знакомых нет ни одного порядочного человека.

-- Ты? Почему ты так думаешь? – возмущённо воскликнула та.

-- Как же, мама?! Да за километр видно, что все они – проходимцы. Их интересует лишь лёгкая выгода, приятное времяпровождение, игра в карты. Зачем ты их приглашаешь?

-- Алина, ты ещё слишком юная… Понимаешь, нам нужно содержать дом, нужно позаботиться о твоём будущем…

-- Мама, да лучше бы мы жили в простом домике, в какой-нибудь хибарке на краю земли и ели похлёбку из глиняной миски, чем быть вынужденными улыбаться всяким обормотам.

-- Дочь, вот осенью ты уедешь, а мне тут придётся умирать от скуки…

-- Мама, я тебе честно говорю: если так будет продолжаться, я сюда больше не приеду.

-- Ах так! В таком случае, и за учёбу свою плати сама.

-- Обойдусь без учёбы, если понадобится!

Интересно разгадывать людей вроде друзей Валерии Кирилловны. Прикрывая внешним лоском и напускной строгостью натуры развращённые и пошлые, они остаются приземлёнными и невероятно глупыми. Соответственно уровню глупости в них развивается и хамство, подлость, а равно и то, что я называю канальством.

В другой раз я застал Алину плачущей. Но, едва заметив меня, она привела себя в порядок и, несмотря на покрасневшие глаза, улыбалась. В тот же вечер, уже уходя, я услышал ещё один разговор дочери с матерью.

-- Мать, я тебя предупреждала, не правда и?

-- Ты о чём, дорогая?

-- Дошло до того, что твои знакомые уже и в карты играют на меня!

-- Как? Ты что!

-- Я лично слышала разговор двух твоих друзей. Послушай, мама. Я даю тебе две недели, чтобы со всем этим покончить. Ты спроваживаешь этих трутней и котов, продаёшь этот проклятый дом, и мы уедем куда подальше. Будем честно трудиться, а если и нет – денег с дом хватит надолго. Ты согласна?

-- Алинушка, но я хочу устроить твою личную жизнь… -- растерянно всхлипнула мать. – Ты понимаешь, я хочу найти тебе приличного мужа…

-- Мне? Мужа? – рассмеялась девушка. – Из числа этих кобелей? Запомни, мама: если за две недели ты не покончишь с этой дурацкой жизнью, я покончу с собой!

Что за характер? Для того, чтобы дочь отваживалась перечить матери в столь трудных темах, для того, чтобы она могла противостоять стилю жизни, её окружающему, требовалась исключительная сила воли. Кем был отец этой девушки? Кто его знает… Однажды она заикнулась на сей счёт, но настолько неопределённо, что не отважусь высказывать свои предположения. Единственное, о чём можно говорить с уверенностью – он принадлежал к числу тех людей, которых называют русскими олигархами.

С того дня Алина часто пропадала из дому. Я не раз видел её в центре города. Она прогуливалась, но с таким выражением лица, что можно было предположить, будто высматривает суженного. Кто знает… Вполне возможно, у неё возникла мысль о скоропостижном замужестве, чтобы навсегда сменить место жительства и даже фамилию…

Если бы я был свободен в известном смысле, я бы неминуемо женился на этой девушке. Даже если не брать во внимание её моральных качеств, она была очень хороша собой. Но у меня и мысли такой не возникало, тем более, что никто не мог ожидать такой развязки.

. К концу срока, назначенного Алиной, я отмечал, что она и улыбаться стала реже. А в одно пасмурное утро её нашли мёртвой в собственной спальне. Некоторые признаки указывали на то, что перед смертью девушка не мучилась. Наверное, злосчастная судьба, в конце-концов, сжалилась над несчастной, подсказав ей наиболее приемлемый способ сведения счетов с жизнью. На подушке обнаружили несколько пустых упаковок от клофеллина.

Гроб утопал в цветах, приехали священники. Похороны собрали многочисленную толпу, в которой не было ни одной физиономии из числа завсегдатаев Валерии Кирилловны. Она плакала настолько искренне, что невольно создавалось впечатление, будто ей хочется отдать дочери после смерти всё то, чего не дала ей при  жизни.

Что было дальше? Не прошло и двух недель, как Валерия снова начала принимать друзей. С каждым днём музыка гремела всё громче, смех становился веселее. Это не нравилось ни мне, ни соседям, ни кое-кому из тех же друзей. Некоторые перестали наведываться в дом, где столь быстро забывают о горе.

А однажды всё загорелось. Вдруг, без видимой причины, без свидетелей. Тебе когда-нибудь приходилось наблюдать, как горят деревянные покрытия, внутренняя отделка, паркет? Им были покрыты стены, потолки и полы дома, флигеля, сауны. Даже кирпич там был какой-то особенный, потому что тоже горел. Огонь уничтожил не только дом с пристройками, но и хозяйку с частью её посетителей. Пока приехали ребята из МЧС, со всем было покончено. Исследовали причины трагедии, но куда там… Выгорело всё дотла. Говорят, что мог иметь место и поджог, но для того, чтобы сгорело наверняка, виновнику следовало обладать кое-какими познаниями.

Кто  и с какой целью устроил это? Может, всё же был у Алины некий тайный воздыхатель, впоследствии переживающий её смерть? Кто знает…

                Как правило, после того, как создаётся молодая семья, друзья жены становятся друзьями семьи, чем не могут похвастаться друзья мужа. Что здесь играет роль определяющую, а что – дополнительную, незначительную? Попробуй догадаться… Однако, мы вправе сделать предположение, что молодая женщина, стремясь избежать изучающих взглядов со стороны друзей мужа, инстинктивно их отваживает от дома, как будто опасаясь, что они могут понять нечто такое, чего не понимает сам муж.

                Как бы там ни было, Василий Перепёлкин мог бы похвастать тем, что в его семье как раз всё не так. Федя Липкин, его единственный друг, начиная ещё с первого курса, остался другом семьи. Он часто приходил в гости, предлагая свою руку как Василию, в случае надобности, так и его супруге – Жанночке, которая не пропускала случая чем-то уколоть мужа. Да, именно так и было, сколько Василий себя помнил в роли мужа.

                С Федей он познакомил Жанну ещё за два месяца до свадьбы. С тех пор так и повелось: куда супруги, туда и друг семьи, что бы ни делали Перепёлкины, туда и приглашали Федю. Большей частью приглашала, конечно, жена. Вася захотел на рыбалку – тут же об этом узнаёт Федя и, естественно, присоединяется. Вася на работе задерживается, а молодая жена захотела в театр, Федя всегда рядом, предлагает руку и помогает снять шубку в гардеробе. Словом, друг единственный и незаменимый.

                Подходил к концу знойный июньский день. Ещё уходя на работу, Василий предупредил жену о том, что вернётся рано, поскольку в этот день предполагалось всего одно дело. День был не присутственным, так что кроме обыкновенной рутины ничего не предвиделось. Обыкновенно члены суда в подобные дни могут освободиться раньше обычного.

                -- Заберёшь, в таком случае, Аркашу из садика, -- вялым голосом сказала жена, переворачиваясь в удобной постели.

                -- Ладно, будет сделано, -- ответил он и поспешил, так как хотел успеть на работу пораньше.

                Как и надеялся, Вася закончил дела к обеду. Закрыв кабинет и распрощавшись с сотрудниками, он поехал в садик, где нашёл своего малыша. Аркадий представлял из себя молодого человека трёх с половиной лет, с собственными взглядами на мироздание и его законы. Ему казалось, будто мир должен вертеться вокруг его личности. Капризничая и постоянно притопывая ножкой, когда выражал желания, мальчик успел изрядно надоесть пассажирам автобуса, в котором они ехали с отцом. Наконец, одна бабулька не выдержала и сказала:

                -- Папаша, а не сводить ли вам своего сына в зоопарк?

                «И действительно, почему бы и нет?» – подумал Вася. Он давно не бывал в этом заведении, а малому будет приятно и подавно.

                Бродили они по зоопарку часа полтора, если не больше. Вспомнив о том, что ребёнку следовало бы покушать, Перепёлкин счёл нужным отвезти его домой, будучи уверен, что мама к этому времени успела что-то приготовить. Увы, в доме ничего съестного не оказалось, в силу чего Вася вынужден был приступить к стряпне.

                Приготовить макароны с подливой – дело не хитрое, но требующее определённых навыков. У Васи оные были, поскольку ему приходилось довольно часто заменять жену на кухне. Как раз в ту минуту, когда он процеживал макароны, прозвучал звонок в дверь. Кое-как отставив посуду в сторону, он поспешил открыть.

                То была соседка по площадке – старая Сима Срулевна, которая, от нечего делать, наблюдает на всеми жильцами подъезда.

                -- Ой, здравствуйте, Василий! –воскликнула она, беззастенчиво картавя. – А я хотела бы поговорить с вашей женой. А шо, разве её нету дома?

                Баба Сима явно не была артисткой, потому что лгать совершенно не умела. Ведь она знала, что Жанны нет дома…

                -- Тётя Сима, не хитрите, -- улыбнулся Вася. – У вас есть дело ко мне?

                -- Ой, Вася! – всплеснула она руками. – Послушайте. Вы умный человек… Вы добрый и отзывчивый, за мальчиком своим присматриваете, готовите… А вот ваша жена… она не совеем та…

                -- Что вы имеете ввиду? – напыжился Перепёлкин, невольно настораживаясь. – Неужели вы верите дворовыми сплетницам? Вы, умная женщина?!..

                -- Вася, жена вам изменяет! – выпалила еврейка, инстинктивно отступая назад.

                -- Чего?! – воскликнул Перепёлкин, напыживаясь, как старый петух. – Да вы в своём уме? Тоже мне, сыщица… Мата Хари, блин!..

                С этими словами он захлопнул дверь перед носом у соседки, которая хотела ещё что-то сказать.

                Из-за двери доносились невнятные звуки:

                -- Вася, вы извините… Но… Все знают… Дом говорит…

                -- Всё, ну вас в баню, дорогие соседи! -- в сердцах промолвил он, возвращаясь на кухню.

                Впрочем, мысли его были далеко от макарон, потому что, подавая их малому, он вместо хлеба положил пирожное. К слову, разбалованный сорванец был этому несказанно рад, но папа в эту минуту думал не об этом, а о словах бабы Симы.

                Да ну!.. Его Жанночка? Быть того не может!.. Да, она в последнее время кажется особенно нервной,  и ссорится чаще, нежели обыкновенно… Но в данный момент она, наверное, у одной из подруг… Или в компании Феди… Какой же всё-таки классный друг ему попался!.. На него можно положиться…

                В этот момент хлопнула дверь и послышались возбуждённые, но приглушенные  голоса.

                -- Опять этот увалень макаронами будет кормить! – ворчала Жанночка.

                -- Ну что ты, Жанна! – примирительным тоном успокаивал её Федя. -- У тебя отличный муж. Зачем ты так о нём?

                После этого послышался шёпот и звук поцелуя.

                Выглянув из-за кухонной двери, Василий увидел не просто дружеский поцелуй, а поцелуй интимный, характерный для двух людей, которых связывает нечто иное, нежели обыкновенная дружба. Женщина даже изволила приподнять правую ножку…

                В этот момент Вася почувствовал, как опасно сжалось его сердце. Переживая, хоть бы не схватить инфаркт, он опёрся на косяк двери и произнёс не просто голосом-тенорком, характерным для его упитанной комплекции, а настоящим гласом из преисподней:

                -- Понятно… Значит, вы оба меня обманывали всё это время?

                Федя, отшатнувшись от любовницы, взглянул ему в глаза, но, увидев в них  слова Цезаря: «И ты, Брут?!», он понурил взор от стыда, и застыл у двери. В отличие от него, Жанночка, вмиг справившись с первым шоком, сделала попытку перейти в наступление.

                -- А чего ты такой мямля? Тюфяк, импотент несчастный!..

                Зная из судейского опыта, что женщины часто употребляют такое выражение скорее ради того, чтобы уколоть мужей, нежели сознаваясь в собственной ненасытности, Перепёлкин сделал над собой усилие и улыбнулся.

                -- Так, друзья мои, -- заявил он. – Вы поймались… Ты, неверная жена, и ты, друг…

Я хочу, чтобы вы немедленно покинули мою квартиру.

                -- Да ты что? – опешила жена. – Это наша общая квартира. Как ты смеешь нас выгонять?!

                -- Дорогая, -- вставил словечко Липкин. – Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не набрасывалась на мужа?

                -- Тоже мне… защитничек нашёлся, -- фыркнула Жанна.

                -- Жанна, ты ведь знаешь: я – юрист. Квартиру свою я от тебя очищу по-любому, чего бы мне это не стоило. Потому лучше будет, если ты уберёшься тихо и без шума.

                Помедлив минуту, она издала вздох сожаления и произнесла:

                -- Хоть вещи можно собрать?

                -- Вперёд, -- кивнул Василий.

                Пока она собиралась, выгребая из шкафа всё, что попадалось под руку, Фёдор подошёл к бывшему другу.

                -- Вася, ты понимаешь…

                -- Ой, ну хоть бы ты помалкивал! – презрительно улыбнулся хозяин квартиры. – Улепётывай вместе со своей дамочкой сердца. Скатертью дорожка!

                Собрав чемоданы, в которые упаковала всё, что только могла, Жанна заявила:

                -- Я – мать. Ребёнка я забираю с собой!

                -- А вот это у тебя не получится, -- саркастически засмеялся Василий. – Я найду способ отсудить его у тебя, можешь мне поверить!..

                В этот миг в глазах Жанны вспыхнул некий огонёк, означающий готовность к подлости.

                -- В таком случае послушай, что я тебе скажу, милый. Ты говоришь, что я тебе изменяю? Так знай же: я изменяла тебе с первого же дня нашего знакомства, с первого дня нашей совместной жизни. С твоим другом, да… И ребёнок – от него, а не от тебя!

                У Василия отвисла челюсть. Наверное, эта каналья в юбке отдаёт себе отчёт, что Василий имеет возможность заказать анализ ДНК и проверить эту информацию. Её голос звучал более, чем уверенно… Значит, не лжёт…

                Воспользовавшись смятением мужа, Жанна быстро собрала малыша и ретировалась из квартиры вместе с любовником.

                … Прошло несколько месяцев.  В течение первой недели Перепёлкин подбадривал себя мыслью, что из создавшегося положения вышел по-геройски, почти что раздавив гадину. Но такое чувство поддерживало его недолго. Уже спустя две недели после ухода Жанны ему захотелось женской ласки. Привыкший лишь к одной женщине, он ассоциировал всевозможное блаженство именно с нею, потому начал себя ловить на сомнении: а вдруг её оговорили? Но баба Сима говорила, что «знают все»… Значит, весь подъезд, весь дом, вся улица знала, а он оставался в неведении.

                С этого момента в Василии начала накапливаться немая обида, переходившая в злость. Временами он представлял, что бы случилось, если бы судьба подстроила им сейчас встречу. Он бы одарил её презрением, он бы обязательно опустил эту самку на то место, какое ей подобает…

                Одним из последствий развода стало ежемесячное взыскание с Василия некоторой суммы, против которого он ничего не мог возразить. Положение обязывало безропотно подчиниться, хотя в иное время, будучи в иной шкуре, он, конечно, не замедлил бы развить на этой почве скандал. Сумма получалась неплохая, если учесть, что доходы Василия были высокими.

-- Наверное, от стыда, -- судили сплетницы, каждая из которых, несомненно, представляет себя в высшей степени порядочную и честную женщину.

Не проходило и дня, чтобы в кабаках, конторах или рынках не перебирали косточки Галине и её непутёвой дочери.

Но вот наступил день, когда публика, наконец, сумела расслабиться: в районной газете было опубликовано объявление о том, что такого-то числа состоится показательный суд над детоубийцей. Число совпадало с датой, на которую ожидался бесплатный рейс местного автобуса. Вот почему, еще начиная с обеденной поры, многие почтенные жители села начали тщательно мыться, приводить в порядок одежду и делать причёски – они наивно полагали, будто заседание суда не сможет состояться без их присутствия.

Когда в зал ввели подследственную, послышались реплики:

-- Позорище!

-- Таких расстреливать надо!

-- Куда милиция смотрит?!

Секретарь суда постучал ручкой о поверхность стола:

-- Тихо, товарищи! Встать, суд идёт!

Из другой двери одна за другой появились три фигуры, облачённые в мантии. Их глаза ничего не выражали – то ли в силу профессиональной традиции (мол, Фемида не должна выражать эмоций), то ли из-за очков, бросающих на присутствующих водянистые отсветы. Заняв места в креслах, члены суда пошептались, после чего председатель по фамилии Кулаковский, прокашлявшись, заявил:

-- Что ж, приступим…

Но с какой стороны приступить, он не знал. Проработав на своей должности около двадцати лет, он до сих пор не сталкивался ни с чем подобным. Собственно, с одной стороны, всё было ясно, как на ладони: родила, убила, спрятала. Но с другой – оставалось достаточно много неясностей, из-за которых опытный адвокат мог бы «завалить» обвинение. Девица совершила грешок, забеременела. Тщательно скрывая своё положение, продолжала трудиться на ферме у Сметаны, но потом ушла в неизвестном направлении. Её не видели в деревне  достаточно много времени. Однако перед самым сроком она снова объявилась. Только вместо того, чтобы вернуться к хозяевам и матери, она поселилась в самой крайней лачуге.

-- Скажите, подсудимая, -- спросил председатель, -- почему вы не обратились в больницу, почему вам не помогала мать?

-- Не знаю… -- промямлила Татьяна, поднимаясь с места.

Опустив глаза, она тупо смотрела куда-то в пол.

«Решила сыграть тупицу или же такая и есть? – задался вопросом Кулаковский. – Как же повернуть дело таким образом, чтобы не затронуть достоинство Сметаны? Сметана – кум областного начальника милиции. Наверное, стоит подвести эту глупышку к заявлению, что Сметана ничего не ведал о её положении и даже её саму никогда в глаза не видел.»

-- Как вы собирались рожать, если не состояли на медицинском учёте?

-- А я спросила у одной бабушки, -- ответила девица с той простотой, которая обычно свидетельствует о чистоте помыслов и ангельской невинности.

-- А почему ваша мать не повезла вас на осмотр врача?

-- Так мать же побила меня за то, что я отдалась за поездки в соседнее село…

В зале послышался смешок.

-- Какие поездки? – с недоумением взглянул на подсудимую Кулаковский.

-- Ну… Возила я с фермы Сметаны молоко и яйца в садик. А Сережка-ветеринар меня подвозил. Он сказал, что забава должна быть, я не давалась…

-- Кто такой этот «Серёжка»?

-- Я же говорю – ветеринар. Он подвозил меня на машине. Я не хотела платить по шесть гривен каждый раз, так он согласился за три. Только потом пришлось… Ну…того…

Присутствующие в зале крестьянки потупили взоры, а мужики захохотали:

-- Ай да Серёга!..

Судебный процесс мог превратиться в комедию. «Вот и Сметану уже выдала, зараза, -- начинал нервничать судья. – Что я скажу людям?»

-- Серёжка – это ваш любовник?

-- Та нет! Дался он мне! – покраснев, воскликнула девица. – Просто пришлось…

-- Это он отец ребёнка?

-- Какого именно ребёнка? До него я была нетронутой…

-- Я, кажется, чего-то не понимаю… -- почесал лысую голову Кулаковский. – Вы ведь признаёте, что родили ребёнка и убили его?

-- Да, вот вам святой крест!.. Но Серёжка – отец только того ребёнка, которого я выбросила в яму для свеклы.

-- Вы хотите сказать, что был… ещё один ребёнок?!

-- Ну да. Только он не от Серёги. Это уже после того, как мать меня побила, я встретила Петьку. Это тракторист из соседнего села… Второй ребёнок от него. Да и как же он мог быть от Серёжки? Ведь я с ним была всего лишь один раз…

От этих слов зал взорвался смехом, сколь бы кощунственно он не выглядел. Этой простой и наивной глупости не хотелось верить, но каждый, кто видел в эту минуту глаза Татьяны, переставал сомневаться, что она действительно верит в то, что говорит. Вместе с тем, это казалось удивительным фактом, если учесть, что в наше время каждая третьеклассница знает на сей счёт больше, чем эта взрослая тупица.

Пока присутствующие вытирали слёзы и слюни, судьи удалились на совещание. Возвратившись из совещательной комнаты, председатель объявил, что ввиду открывшихся подробностей заседание придётся отложить на неделю.

За это время нашли и допросили Тракториста и ветеринара, отыскали старуху, с которой советовалась подсудимая, выяснили ещё кое-какие факты. Вместе с тем, к Татьяне приставили государственного адвоката, в задачу которого вменялось не столько защищать её, сколько завуалировать причастность Сметаны. На неё повлияли увещевательные речи этого человека, потому она была готова рассказывать всё без обиняков.

Очередное заседание уже велось как по маслу. Как и в прошлый раз, мать подсудимой отсутствовала.

-- Я хочу сказать, что я совершенно несчастливая, -- заявила Татьяна.

В её речи на сей раз чувствовалась уверенность, -- наверное, адвокат хорошо её подготовил.

-- Когда я родилась, матери не было до меня никакого дела. Она могла оставить меня голодной и уйти шляться с мужиками. За мной присматривали соседки. А позже, когда я уже подросла, она только использовала меня в плане «Принеси воды» или «Сходи в магазин». Наверное, мои ровесники чувствовали, что я не такая, как они, поэтому со мной никто не дружил. Так что в школе я была одинокой, а возвращаясь домой, получала оплеухи за то, что не успела сделать ту или иную работу. Да, я глуповата. Но кому было меня учить?

Когда со мной случилось то, что случилось, мать, вместо того, чтобы проявить сочувствие, только побила меня. Вначале я не хотела этого ребёнка, мне было стыдно. Да и куда мне было рожать, если ни денег, ни вещей… Но потом во мне что-то проснулось. Я почувствовала, как ребёнок стучится в моём животе и прониклась к нему большой любовью. Ведь кроме него у меня никого не было… Моя мать настаивала, что будет лучше родить и продать это дитя на органы. Она слышала, будто есть в Киеве люди, которые этим занимаются. Мне стало страшно… Именно по этой причине однажды я сбежала из-под её надзора. Поселившись в другой деревне, я помогала одной старушке. Она мне платила какие-то деньги. На них я покупала пелёночки и всё, что необходимо. Мне хотелось пробыть там до самых родов, но та бабка внезапно умерла и мне пришлось покинуть её дом.

-- Значит, вы не хотели убивать малыша?

-- Нет, конечно!

-- Так почему же убили?

-- Дело было вот как. Вернувшись в свою деревню, я старалась жить тихо, чтобы не встречаться с матерью. Я боялась за ребёнка. Мне казалось, будто время терпит и я сумею в нужный момент обратиться в больницу. Но всё случилось раньше, чем я думала. Схватило меня на кухне, когда я собиралась готовить еду. Хоть и трудно было, я согрела воды, после чего улеглась на пол, -- чтоб постели не запачкать. Мне казалось, что мои кости раздвигает страшная и безжалостная сила. Было такое чувство, будто меня пытаются разорвать изнутри. Я промучилась час или два, подталкивая ребёнка, как могла. Почувствовав, что он вышел, я подняла его. Как же я радовалась его появлению! Кое-как добравшись до своей кровати, я запеленала младенца и уложила его. Но вдруг снова почувствовала такие же боли, как раньше. Снова чудовищная сила принудила меня упасть на пол и мучиться в болях. Так появился ещё один малыш.

-- Стало быть, это была двойня? – спросил Кулаковский, не скрывая гримасы отвращения, непроизвольно отразившейся на его сытом лице.

-- Да, именно двойня! Я этого тоже подняла, уложила в кровать и потом долго смотрела на них. Возможное ли это дело, скажите? Двое детей сразу! У меня – безработной, не имеющей ни жилья, ни мужа… Один – ещё куда ни шло, но двое?.. Разве я знала, что мне делать?! Один был точно лишний. Надо было выбрать. Но как я могла выбрать, если они оба были беззащитными и такими милыми? А ещё внутри всё болело, ноги подкашивались… Не выдержала я… Не знаю, что на меня нашло… Положила я на детей подушку и улеглась на неё… А потом всю ночь проплакала. Конечно, малыши померли под подушкой. Забрезжил рассвет, я взяла их, прижала к себе и вышла во двор. Одного я опустила в буряковую яму и присыпала землёй. Яма старая, со стен сыпется земля… А второго закопала в клубничной грядке…

-- Почему, зачем? Разве нельзя было их похоронить вместе?

-- Так покойники ж переговариваются, когда вместе лежат… Разве я знаю?..

В зале царила гробовая тишина. Некоторые бабы плакали, иные, будучи не в силах сдержаться, предпочли покинуть заседание.

-- Что было дальше? – спросила секретарь суда.

-- Потом?.. Потом мне стало так худо, что я слегла. Началось сильное кровотечение. Пришла соседка. Взглянув на меня, она сразу побежала за фельдшером. Тот, осмотрев меня, сразу всё понял… Я всё сказала, как на исповеди… Делайте теперь со мной всё, что хотите. Все равно мне жизни больше нет…

                Несмотря на признание Татьяны, приговора по её делу в тот день не вынесли.. Её поместили в психиатрическую клинику, обследовали на предмет вменяемости, а спустя месяц оправдали…

     -- Солнышко, ты, кажется, в плохом настроении,-- заботливым тоном произнёс Никита, отрывая голову от подушки.

     Несмотря на то, что они уже более года вместе, ему всегда доставляло удовольствие наблюдать, как Света просыпается, сбрасывает с себя одеяло, встаёт и, подходя к окну, на ходу набрасывает на себя голубенький пеньюар, обрамлённый по краям мелкими розовыми цветочками. После хорошей ночи и крепкого сна её движения чем-то напоминали кошачьи; вместе с тем, в её выразительных карих глазах отражалась едва уловимая, кокетливая застенчивость. Под тканью пеньюара при солнечном свете просматривались упругие холмики грудей, трепещущие, как два воробышка. Ей нравилось замечать, как он любуется ею.

                Поправив кудрявые чёрные волосы, которые тотчас же игривыми змейками растеклись по почти юношеским плечам, Света, не оглядываясь на мужа, ответила:

                -- Никита, тебе не кажется, что наши отношения исчерпали себя?

                Опешив от неожиданности, тот уселся на кровати, уставившись на жену непонимающим взглядом.

                -- Что?.. Ты... серьёзно?..

       -- Серьёзнее некуда. И лучшее, что тебе остаётся в данной ситуации, это поскорее собрать манатки и навсегда покинуть эту квартиру.

       С этими словами женщина повернулась к нему лицом и вперила в него пристальный, изучающий, колючий взгляд. "Она не шутит, -- заключил Никита, вставая. -- Странное дело: сегодня я впервые стесняюсь её..."

      Кое-как одевшись, он отважился снова встретиться с нею взглядом. Подойти бы к ней, обнять так, как ей всегда нравилось, пошептаться с нею, но... Её глаза продолжали сверлить его существо, не мигая, не оставляя никаких шансов.

       -- Светик, послушай... -- начал он, собравшись с мыслями. -- Кажется, до сих пор у нас всё было идеально. Мы понимали друг друга так, как это возможно только в едином целом. Даже наши интересы полностью совпадали -- музыка, йога, рыбалка... И в постели тебе всегда было хорошо со мной...

       -- Ты уверен? -- окидывая его насмешливым взором, отрезала она.

       Вот так, одним словом, она свела на нет все его аргументы.

      "Неужели она могла всё время притворяться? -- удивился Никита, съёживаясь, как человек, которого заподозрили в неполноценности. -- Но зачем?.."

        -- Так ты собираешь вещи или тебе помочь? -- нетерпеливо напомнила женщина, мельком взглянув на циферблат настенных часов.

      -- Я таки не могу понять... -- начал муж, но осёкся.

        -- Когда-нибудь да поймёшь, -- не без высокомерия прервала она. -- Пожили, подурачились и хватит. Вперёд! Или прикажешь мне вызывать милицию?

   Наверное, Никите прежде никогда не приходилось бывать в подобных ситуациях. Так ничего и не поняв, он молча собрал вещи в дорожную сумку и, вращая скулами от обиды, покинул это гнёздышко, в котором пережил немало счастливых часов.

 Подкравшись к двери, Светлана прислушалась к удаляющимся шагам, а когда дверь лифта закрылась и послышалось характерное гудение, уносящее этого человека из её жизни, вздохнула с облегчением:

                -- Наконец-то!..

      Улыбнувшись своему отражению в зеркале красивыми пухленькими губками, она подошла к телефону и набрала едва дрожащими пальчиками какой-то номер.

                -- Приветик, Анюточек! -- прочирикала она самым радушным тоном, на который была способна. -- У меня для тебя есть новость.

       -- Светка, у тебя совесть есть? -- ответил недовольный голос из трубки. -- Твоя новость могла подождать хотя бы часок? Я ещё сплю...

    -- Во-первых, ты уже не спишь, потому что я тебя разбудила; во-вторых, у меня с Никитой всё кончено.

-- Как?! Так, никуда не уходи. Я мигом буду у тебя!

       Положив трубку на место, Света снова взглянула в зеркало и, по-видимому, оставшись довольна собой, уселась в кресло. Наступила тишина, которую впору было бы назвать угрюмой или даже гробовой, если бы не тихое тиканье часов.

        Спустя несколько минут затрезвонил звонок.

        -- Что случилось? -- обеспокоенно воскликнула с порога сероглазая блондинка лет тридцати пяти.

-- Прогнала, вот и всё, -- отмахнулась Светлана, запирая за гостьей дверь.

-- Но за что? Ничего не понимаю... Такой мужчина!.. Подруга, что ты наделала?

-- Присаживайся, будем пить чай, -- предложила хозяйка. -- А пока вскипает вода, я всё расскажу.

-- Ну ты и чудишь! Ничего не понимаю! Вы же всего год, как поженились. И ты всегда его хвалила, восхищалась им...

-- Ну и что? Да, я влюбилась в этого поэта; да, я восхищалась... И было чем, если подумать...

-- Какие он стихи сочинял в твою честь!.. Господи, да уже хотя бы за это его следовало обожать до гробовой доски! А постель -- ты так восторгалась!...

-- Ну, да, Да... Аня, а теперь подумай, по сколько нам с тобой лет. По тридцать с чуточкой. Вокруг нас бурлит жизнь, мир расточает для нас яркие краски, нами восхищаются мужчины. Ты только обрати внимание, какое их великое множество!. Они испытывают ко мне неутолимое желание. Обязательно и неизменно! А что же я? Вместо того, чтобы принимать подарки от судьбы, я вынуждена сидеть взаперти, изображать верную жену, зацикливаться на Никите. А жизнь идёт! Даже не просто идёт, а летит! Нужно ловить мгновения счастья, чтобы в старости было о чём вспомнить.

-- Света, но что это тебе даёт? -- удивилась собеседница. -- Не лучше ли, как ты сказала, замкнуться в своей раковине и дорожить тем счастьем, которое выпало на твою долю? Света, неужели ты не знаешь о том, что каждый новый мужчина в нашем теле разлагает нас и вредит здоровью? Начнутся проблемы с яичниками, маткой… Я понимаю: соблазн велик, но…Ты ведь не любишь ни одного из них, влечёшь в свою постель ради спортивного интереса, а потом выбрасываешь вон. И после тебя каждый из них думает, что все бабы – сволочи.  М-да... Везёт же некоторым!..

-- Мне следовало уже давно порвать эти отношения, -- не обратив внимания на слова подруги, продолжала Света. -- Я даже несколько раз изменяла ему, но он ничего не понял. Знаешь, как это бывает? В один момент вдруг чувствуешь непреодолимое желание и отдаёшься... Отдаёшься скорее не конкретному мужчине, а той иллюзии, которая возникает в твоём воображении при встрече с ним. Или даже без желания, а просто ради того, чтобы ещё и ещё раз напомнить себе: «Я свободна»!

-- И ты продолжала встречаться с этими... мужчинами?

-- Нет, ни в коем случае. Я тут же забывала о них. С одними было хорошо, другие не вызывали вообще никаких физических ощущений. Да и не это важно... Ох, уж эти мужчины! Как же они глупы!.. А вот прошлой ночью я поняла, что привыкла к Никите, к его ласкам, к его поцелуям, что моё тело ждёт их, жаждет... Нет, так нельзя... И вот я решилась...

-- Ну и дела!.. -- задумчиво промолвила Анна. -- И куда же ты его спровадила? Насколько я помню, он давно развёлся с женой, дом остался для него недосягаемым. Куда он уехал?

-- Да кто его знает? -- с искренним безразличием пожала плечами Светлана. -- Скорее всего, к матери, в город В*.. А в данный момент, он, небось, подкатывает в троллейбусе к вокзалу.

Наступила пауза.

-- Света, а Никита знал  о том, что до него ты четыре раза была замужем? -- осторожно спросила Аня.

-- А зачем? Ему достаточно было знать об одном разе. Неужели ты полагаешь, что я должна была ему рассказать и обо всех своих любовниках и разовых партнёрах?!

Произнося эти слова, женщина смеялась каким-то неестественным, злостным смехом.

-- Ладно, Света, ты держись. Всё будет хорошо, -- сочувственным тоном сказала гостья. -- А я и забыла, что у меня стиральная машина включена. Я пойду, а?

Оказавшись на лестничной площадке, Анна вздохнула с облегчением: "Так, с этим покончено..."

Взглянув на часы, она задумалась: "Итак, она его выбросила, как использованную, ненужную вещь. Стало быть, он ей больше не нужен. Сейчас ровно десять часов. Поезд на В* уходит, насколько я помню, в одиннадцать с лишним. Если ехать троллейбусом, могу не успеть. А он не должен сегодня уехать!.."

Выйдя из подъезда решительным шагом, она завернула за угол дома и, выйдя на шоссе, подняла руку:

-- Такси, такси!...

Коровы медленно встают, сначала на передние ноги, затем с трудом приподнимают широкий зад, который кажется еще тяжелеё от огромного белого, грузно свисающего вымени. Галка, более известная по прозвищу «Акула», и её дочь, опустившись на колени под самым брюхом коров, тянут сильным движением пальцев набухший сосок, и всякий раз, как они его сжимают, в ведро падает тоненькая струйка молока. Чуть желтоватая пена поднимается по краям, и женщины переходят от коровы к корове, до конца их длинного ряда.

 - Что с тобой, Танька? - спросила она.

И дочь -- рослая, рыжая, с огненными волосами, с огненно-красными щеками, вся в веснушках, как будто огонь брызгами попал ей на лицо, когда она причесывалась однажды на солнышке, -- пролепетала, тихонько всхлипывая, как побитый ребенок.

 -- Не могу я больше таскать молоко.

Подозрительно взглянув на неё, мать повторила:

-- Да что с тобой?

    Татьяна повалилась на землю между вёдрами и, закрывая лицо фартуком, ответила:

    -- Очень уж тянет. Не могу!

      Насторожившись, мать в третий раз спросила:

     -- Да что с тобой, говори же!

    Дочь простонала:

   -- Боюсь, беременна я!

И зарыдала.

 Тут и Галина поставила вёдра, до того опешив, что не нашлась, что сказать.

  Наконец, запинаясь, она проговорила:

     -- Ты.., ты... Ты беременна, мерзавка? Ты что, сдурела?

     Сама Галка ещё с юности прослыла непутёвой. Когда-то, как и многие ровесницы, изрядно «погуляла», потом вышла замуж за такого же пролетария, потом развелась. От брака или же не от него у неё осталась дочь, к которой она была по-своему привязана. Периодически она устраивалась на какую-то работу – преимущественно сезонную, -- чтобы к зиме бросить её. Но уже третий год Акула трудится на Сметану, состоятельного фермера, довольствуясь не только зарплатой, но и возможностью напиться молока, бесплатно поесть и даже поспать в уютном фермерском сарае. Люди поговаривали, будто фермер использует Галину не только для работы, но и ещё для кое-каких услуг.

        Татьяна пробормотала:

      -- Да нет, боюсь, что так и есть.

Мать ошеломленно смотрела, как дочь лежит перед ней и плачет, и вдруг закричала:

       -- Так ты беременна? Ты беременна? Где ж ты это нагуляла, шлюха?

       Девушка, вздрагивая от волнения, и глядя на мать туповатыми, почти коровьими глазами, прошептала:

         -- Думается мне, в машине….

        Акула старалась понять, угадать, узнать, наконец, кто же виновник такого несчастья. Хорошо, если это парень при деньгах и глуповатый – можно будет Таньку пристроить и самой пожить за его счёт --, умеючи, можно всё уладить, и тогда это ещё полбеды: такие дела часто случаются с девушками, Танька не первая и не последняя. Но всё-таки неприятно: пройдёт дурная слава, а ведь они у всех на виду. Она спросила:

         -- Кто ж это с тобой сделал, потаскуха?..

       Дочь, решившись всё рассказать, шёпотом произнесла:

         -- Да, наверное, Серёжка….

     Тут Акула в ярости бросилась на дочь и принялась колотить её с таким остервенением, что платок сполз с её массивной головы. Она била её кулаком по голове, по спине, куда попало, и девица, растянувшись во всю длину меж двумя вёдрами, которые немножко её защищали, прикрывала только лицо ладонями. Коровы от удивления бросили щипать траву и, повернувшись, смотрели на них большими выпуклыми глазами. Крайняя замычала, вытянув морду по направлению к женщинам.

       Галина устав бить и запыхавшись, остановилась.  Приходя понемногу в себя, она попыталась разобраться в том, что произошло:

  -Серёжка? Да как же это приключилось? Как ты могла? С сыном Сметаны? Ты что, рехнулась? Не иначе как он тебя приворожил, прощелыга! Или ты не понимаешь, что от него ничего не перепадёт? Его отец не позволит себя облапошить! Чего доброго, ещё с работы прогонит…

       Татьяна, всё ещё уткнувшись лицом в пыль, тихонько сказала:

     -- Это не тот Серёжка… Не Сметана… Ветеринар…Я не платила за проезд.

-- За какой ещё проезд? – нахмурила брови мать, но в тот же миг е  осенило.

         Каждую неделю, по средам и субботам,  в Татьянины обязанности входило возить в сельский детсадик продукты с фермы: молоко, сливки и яйца. Она отправлялась в семь утра с двумя большими сумками: в одной молочные продукты, в другой -- яйца; выходила на большую дорогу и дожидалась там рейсового автобуса. Иногда он ездил, но чаще приходилось довольствоваться попутками. Поставив сумки наземь, Татьяна садилась на край канавы и со скучающим видом посматривала на дорогу.   В это время почти ежедневно из деревни выезжал в соседнее село ветеринар – молодой парнишка, направленный сюда по окончании техникума. Зарплата у него была не ахти какая, потому он довольствовался скромным, повидавшим немалое количество ремонтов «Москвичом». Сергей производил впечатление довольно ограниченного существа, но всё-таки это был веселый, здоровенный малый, до того опаленный солнцем, исстёганный ветрами, вымоченный ливнями и покрасневший от водки, что лицо и шея стали у него кирпичного цвета. Всякий раз, завидев мать и дочь издалека, он кричал:

        -- Привет, девчонки! Как здоровье? Как живёте?

      Но обыкновенно получалось так, что рядом с Татьяной матери не было.

   Она открывала заднюю дверь, ставила сумки на видавшее виды сидение, после чего сама усаживалась рядом с водителем. При этом она поднимала одну за другой ноги, чтобы сесть поудобнее, и платье, задираясь, демонстрировало аппетитные икры.

                И всякий раз парень отпускал одну и ту же шутку:

                -- Смотри-ка, они не похудели.

И Татьяна смеялась, находя это забавным. Затем раздавалось: "Но-о-о, Малютка!" – и машина, подчиняясь его велению, подозрительно урча, двигалась с места.

    Доставая кошелёк из глубокого кармана, пассажирка медленно извлекала несколько гривен — плату довольно символическую – и, опустив глаза, подавала их Сергею. Тот брал, говоря:

         -- А забавляться-то ещё не сегодня будем?

         И он хохотал от всей души, повернувшись всем туловищем, нагло пяля на неё похотливые глаза.    Всякий раз, отдавая ему эти деньги, она испытывала странную боль в области сердца. А когда в кошельке не находилось мелких купюр,  она страдала ещё больше, никак не решаясь разменять крупную.

       И как-то раз, расплачиваясь, она сказала:

     -- А ведь с меня, как с постоянной клиентки, тебе не стоило бы брать больше трёх гривен, а?    

Он засмеялся:

     --Три гривны, красавица? Нет, ты стоишь дороже, ей-богу.

       Она настаивала:

       -- Для тебя это не составило бы и полсотни в месяц.

        Неистово нажимая на педаль, он закричал:

      -- Ну, что же…  Я парень покладистый…  Так и быть, уступлю такой раскрасавице… Только мне чтоб за это была забава!

Она простодушно спросила:

      -- О чём это ты говоришь?

       Его это так рассмешило, что он даже закашлялся от хохота.

     -- Забава, чёрт возьми, и есть забава. Ну, какая бывает забава у девки с парнем, когда они остаются вдвоем и без музыки?

     Она поняла и, покраснев, заявила:

      -- Такая забава не по мне. И не нравишься ты мне вовсе.

Но он не смутился и повторил, всё больше и больше потешаясь:

       -- Не миновать тебе этой забавы, какая бывает у девки с парнем.

      И с той поры всякий раз, как она ему платила, он смотрел на неё раздевающим взглядом и бесцеремонно спрашивал:

       -- Ну как, забавляться-то ещё не сегодня будем?

Полагая, что на шутку следует отвечать в том же тоне, она отвечала:

           -- Сегодня нет, Серёженька, а уж в субботу непременно.

            И он удовлетворённо восклицал, смеясь, как всегда:

            -- Ладно, красавица, в субботу, значит.

Всё же в уме она прикидывала, что за два года поездок она переплатила добрых двести гривен, а в деревне такие деньги на дороге не валяются. Она подсчитала также, что ещё через два года получится целых полтысячи.

         И как-то раз, в весенний день, когда они ехали и он по обыкновению спросил её: "Ну как, забавляться будем?" она ответила:

                -- Как хочешь.

Он, нисколько не удивившись, с довольным видом остановил машину и пробормотал:

                -- Ну вот и хорошо. Я ведь знал, что так и будет...

                Три месяца спустя девица заметила, что беременна.

                Обо всём этом она, жалобно всхлипывая, рассказала матери, и та, побледнев от гнева, спросила:

                -- Сколько же ты выгадала?

Татьяна ответила:

                --Гривен триста...

 Тут бешенство крестьянки прорвалось, она бросилась на дочь и опять начала её так бить, что у самой дух перехватило. Потом, придя немного в себя, спросила:

                -- Ты сказала ему, что беременна?

                -- Ясное дело, не сказала.

                -- Почему не сказала?

                -- Да он опять бы заставил меня платить.

                Акула задумалась, потом, взявшись за вёдра, проговорила:

                -- Ну, ладно, вставай и постарайся дойти.

И, помолчав, добавила:

                -- Смотри, Танька, ничего ему не говори, пока сам не заметит, чтоб нам этим попользоваться до седьмого, а то и до девятого месяца.

                 Та поднялась, всё ещё плача, растрепанная, с распухшим лицом, и продолжила путь тяжелым шагом.

                -- Ясное дело, ничего не скажу, - проворчала она.