Алхимия любви (повесть, отрывок третий)— А, прошу, прошу! — оправдывается Беба. — Я не принимала никакого участия в этом деле! Если кто заслужил похвалы, то это моя подруга Пепи, которая перед вами! Впрочем, я представляю вам её без формальностей!
— Нам очень приятно, очень приятно! — слышны голоса со всех сторон.
— Прошу тебя, Софочка, зачем ты так? Ведь именно ты приготовила всё, а я тебе только помогла! — скромничает златовласка в салатном платье и с известным самодовольством краснеет.
— Итак, вы только замолвили слово о президенте Соединённых штатов Рузвельте, — поворачивается к Власаки Топлийски пожилой господин в очках с сандвичем с тонкой как гвоздь рыбкой. — Вы правы, Рузвельт гениален! Будь у них другой президент, японцы теперь проглотили бы Америку, — наскоро заключает он и глотает соблазнительный сандвич.
Вот как новоподанные закуски внезапно преображают всё общество и всем развязывают рты. Даже знаменитый Брия Саварен, автор "Физиологии вкуса", позавидовал бы необычайному аппетиту нашей свадебной компании и написал бы какое-то новое сочинение из области гастрономии, встань он из могилы и увидь это почти сладострастное выражение лиц гостей, которые, жмурясь, глотают угощение. Нет прежнего молчания, нет нервной ломки серных спичек. Чёрт побери, человеческий мозг находится словно не в голове, а в желудке! Удовлетворённое благоутробие воистину неисчерпаемый источник вдохновения. Какие прекрасные мысли возбуждает хотя бы ломтик колбасы, или сандвич с икрой семги, украшенный колечком лука! Весёлые чревоугодники с увлечением едят и беседуют на разные темы. Бачо Димитр бает как однажды он познакомился с турком, который затем оказался обыкновеннем болгарином, мошенником из национал-либеральной партии; другой господин, врач-ветеринар, держит патетическую речь о душевном состоянии стельной коровы и об интеллигентности мулов; агроном в свою очередь говорит об универсальных свойствах сои, из которой производятся разнообразнейшие товары, даже музыкальные инструменты; толстенький господин всерьёз утверждает, что существует загробная жизнь и сам он видел наяву свою покойную супругу, которая явилась однажды поздним вечером и попросила не забыть о ней в поминальный день Не менее словоохотливы и остальные сотрапезники. Говорит и генерал, говорит и Власаки Топлийски, говорит и старый учитель, говорят и женщины, говорят все — просто чтобы занять головы болтовнёй. А Буби здесь за виночерпия, он постоянно откуда-то приносит вино в фарфоровом кувшине, добросовестно обходит стол и подливает в опустевшие бокалы.
— А что, разве не с кем тут спеть?— отзывается отец Бебы и его пискливый голосок неожиданно прерывает все разговоры.
— И то верно, разве бывает свадьба без песни?! — поддакивает другой и все присутствующие с подозрением переглядываются.
— Пепи, Пепи, спой что-нибудь! — радостно заявляет невеста, садясь к подруге и вдохновляюще обнимает её.
— Ах, Софочка, этого не ждала я от тебя! — сердится златовласка и стыдливо скрывается за широкой спиной агронома.
— Прошу тебя, Пепи! — настаивает Беба. — Сделай мне удовольствие!
— А, барышня, хатыр
(зд. желание, из тур. — прим. перев.) невесты исполняй! Таков обычай! — наставнически заключает бачо Димитр.
— Да мне ли этакой петь?
— Не слушайте её, у неё чудесный голос! Она на последнем курсе Музыкальной академии! — поясняет Беба.
Давно бросающий плотоядные взгляды на живой сандвич в салатном платье, встаёт со стула и грациозно близится к стыдливой певице.
— Мадемуазель Пепи! — с торжественным поклоном произносит будущий дипломат. — От имени всей компании коленопреклонённейше прошу Вас спеть нам какую-нибудь песню!
— Но которую?... Мне ничего не приходит на ум, — бормочет златовласка, будучи смущена и поколебоена восхитительным обращением галантного кавалера.
— Выбор мы предоставляем вам! — говорит атташе, сгибаясь дугой и подавая руку певице, чтобы увести её к пианино в соседней комнате.
— Боже мой, вы убедитесь, что я не умею петь! — кокетничает Пепи и хватает кавалера под руку.
Всё общество замирает в учтивом ожидании музыкального номера. Атташе снимает чехол со старого пианино из красного дерева, чьи пожелтевшие клавиши дышат чем-то чахоточным. Пепи садится на круглый стульчик и, взяв несколько бравурных аккордов, поворачивается к своему импресарио и интимно шепчет ему на ухо своё намерение.
— Внимание, прошу! Мадемуазель Пепи исполнит предсмертную арию Виолетты из оперы "Травиата"! — сообщает импресарио.
После столь важного анонса девушка в салатном платье приобретает очень серьёзный вид и после трёх-четырёх однообразных тактов смело поднимает красивую головку и запевает арию с таким неожиданным здесь лиризмом, что всех собравшихся пронимает холодная дрожь. Бескрайне печальный голос певицы медленно покоряет смолкшую атмосферу просторной квартиры и вызывает искуственное затмение в сердцах слушателей. При этом лицо Пепи принимает некое сверхтрагическое выражение, словно она сама готова испустить дух за честь и славу искусства оперы, но, будьте спокойны, это всего лишь актёрская мимика, подсказывающая присутствующим, как выглядела Виолетта в смертный час. Не важно, что аккомпанемент опрощён, без диезов и бемолей — главное то, что исполнительница всё-таки достигает желанного эффекта скромными средствами импровизации и вызывает общее впечатление чего-то воистину безвозвратно уходящего.
— Браво! Браво! Чудесный голос! — раздаются одобряющие вскрики в зелёном вестибюле, когда певица завершает номер под покровительственные аплодисменты своего щедрого кавалера.
— "Травиата" написана Моцартом, правда? — наивно интересуется бачо Димитр, а ветеринарный врач презрительно усмехается и нарочно громко отвечает ему:
— Вы ошибаетесь! "Травиату" написал не Моцарт, а Верди.
— Ах, верно, я же всегда её путаю с "Севильским цирюльником"! — снова ошибаясь, поправляется симпатичный профан, нисколько не чувствуя себя задетым язвительным замечанием соседа.
— То что вы пропели, барышня, очень красиво, но, по правде скажу вам, отдаёт европейщиной. А сообразите вы "Воркуй мне, воркуй, горлица" ("Гукни ми, гукни, гугутке"), чтобы сердца наши на место своё упали! — говорит загадочный и никому здесь не известный господин с крупной как тыква головой и длинными, пышными усами, похожий на околийского (районного, — прим. перев.) начальника времени режима Стамболова (1887 – 1894 гг., когда Стефан Стамболов, убеждённый западник, — прим. перев.)
— Да, да, "Гукни, ми гукни, гугутке"! — живо отзываются некоторые гости, любители народных песен.
Воодушевлённая удачным дебютом Пепи не заставляет долго упрашивать себя. Покружившись на стульчике, она сильно бьёт по клавишам и запевает голосисто и весело:
— Гук-ни, ми гук-ни-и, гу-у-гутке, ле-ле!...
Загадочный господин откидывается на стул, благостно икает, достаёт из кармана розовый гребешок и под пение девушки блаженно расчёсывает пышные свои усы, которые трещат и искрятся как электрическая машинка. Со стороны он совершенно похож на отца кого-то из молодожёнов, или по меньшей мере на кума, настолько непринуждённо его поведение и столь победоносна его улыбка во всю ширь тыквенного лица. Полковничек несколько раз, насупившись, крестит взглядом этого неведомого гостя и всё пытается идентифицировать сомнительную личность, но то генерал с ним заговорит, то кто иной из присутствующих отвлечёт его внимание — и загадочный господин подобно сфинску остаётся под покровом тайны. В конце концов, естественно, провидение приходит на помощь — и его милость изволит демаскироваться самолично. Вот как это происходит.
После завершения концерта старый волчий аппетит снова овладевает гостями, и они жадно набрасываются на оставшиеся блюда. И пока все чавкают и беседуют между собой, сидящий слева от усача господин в очках любезно обращается к соседу и заговаривает с ним, скажем, о прошлогоднем снеге. Слово за словом двое увлекаются беседой и обмениваются самыми различными вопросами. Сначала их разговор идёт вполне естественно, но лицо таинственной особы затем выражает изумление, после — разочарование, наконец — смущение и необъяснимую неловкость. Затем таинственный гость вдруг испуганно оглядывается и под сурдинку незаметно встаёт из-за стола и покидает вестибюль. Незаметно, разумеется, для всех, но не для отца Бебы, который вонзает ему в спину свой недружелюбный взгляд.
— Знаком ли ты, Милан, с этим господином? — спрашивает господина в очках запасной полковничек, когда человек с пышными усами исчезает.
А Милана разбирает хохот, он неудержимо, истерически смеётся с перекошенным лицом, чуть не лопаясь.
— Ну в чём дело? — удивляется хозяин, пока господин в очках весь сотрясается в спазмах припадочного хихикания и держится за живот обеими руками.
— О-ох! — устало стонет он, наконец приходит в себя и трёт слезящиеся глаза. — Никогда я не думал, что подобное может случиться!
— И что же? Что произошло?
— Ох, итак, вы все видели этого господина, который сидел рядом со мной?!
— Видели! Ну и что?
— Ну вот, разговорился я с ним о том о сём и возми да спроси его, вы, спрашиваю, родич Потайниковых, или Омайниковых? Кто такие, спрашивает он, эти Омайниковы и Потайниковы? Господи, отвечаю я ему, Потайников говорвам, да не сте нещо роднина на Потайникови или на Омайникови? Кои, казва той, Потайникови и Омайникови? Ами че, казвам, Потайников — отец невесты, а Омайников — жениха. Вот как, удивился этот господин, значит, невеста в девичестве никогда не звалась Харлампиевой? Не звалась, говорю я ему. С чего это вам пришло в голову? Таким образом я совершенно сбил его с толку. Оказывается, приехал он из Белоградчика в Софию, гостил у какой-то своей родственницы, у старой женщины. А во второй день его пребывания в Софии та сломала ногу и слегла в кровать. И заверещала она, дескать ,в воскресенье мне надо быть на свадьбе Харлампиевой! Десать лет, сказала она, жили мы с её семьёй по соседству. А невесту, говорит, знала я с детства, даже качала её на руках. Дескать, ты обязан хотя бы поздравить её.
Обязательно наведаюсь, пообещал гость и тем успокоил старуху. Что она ему затем наговорила, в котором часу приказала явиться в которую церковь, один Господь знает. Важно то, что он всё перепутал и направился не на свадьбу Харлампиевой, а явился к нам.
Рассказ господина в очках озадачил присутствующих, которые зацокали языками и принялись оживлённо комментировать невероятный случай.
— Неужели он не смог в самом начале понять что ошибся? — довольно сердито обращается отец Бебы к очкарику к известному Милану, которого он едва ли не подозревает как соучастника визитёра из Белоградчика. — Наконец, перепутал он так перепутал, но зачем ему были идти к нам домой и распоряжаться тут? Хочу, говорит, барышня, чтобы вы спели мне "Гукни ми, гукни, гугутке"! Что за нахалы живут на этом свете.
— Интересно, откуда он узнал наш адрес?! — размышляет вслух Власаки Топлийски.
— Он выведал его у кого-то из нас, — поясняет толстенький господин. — Он спросил, где живут молодожёны, и кто-то ему назвал улицу и номер дома. Церковь недалеко отсюда.
— И когда он пришёл сюда следом за нами?
— Чёрт его знает, когда он пришёл! Мы сели за стол, а он — на тот стул. Только тогда я его заметил.
— Поймите вы в чём дело, господа! — строго говорит старый генерал запаса и его фиолетовое лицо тотчас испещряют синие жилки. — Непростительно наивно думать, что его милость уж так случайно перепутал свадьбы и по ошибке пришёл к нам. У мення есть все основания утверждать, что этот незнакомец не из Белоградчика и он вообще не намеревался прийти на свадьбу некой Харлампиевой, а попросту явился нарочно на наше торжество. Он затесался среди нас как шпион!
— А-а-а! — испуганно восклицают дрогнувшие гости, устрашённые неожиданным открытием генерала.
— Чтобы шпионить за нами? — неосторожно переспрашивает господин в очках. — Да кто мы такие?! Что за интерес шпиониить за нами?
— За вами может быть никакого, — перебивает его генерал, — но я — генерал запаса, а господин Потайников — полковник запаса! Не зная в чём дело, вы лучше не вмешивайтесь!
— Но он не был похож на...
— Прошу тебя, Милан, замолчи! — серчает хозяин и неразумный гость наконец умолкает, отказываясь от дальнейшей защиты господина с пышными усами.
Старый генерал отпивает несколько глотков вина, чем перекрашивает своё фиолетовое лицо в тёмно-синий цвет и наконец обращается к покорной ему аудитории, продолжая разоблачение прежним непоколебимо уверенным тоном.
— С известной поры, — заявляет он, — коммунисты приняли совершенно новую тактику. Они шастают на свадьбы, на похороны, завязывают знакомства с людьми из хорошего общества и мотают на ус их разговоры. Приходишь ты, например, в помывочную, где банщик оказывается коммунистом. Он знай трёт и заговаривает тебя, расспрашивает, чем ты занимаешься, каково твоё мнение насчёт международного положения и только невзначай шутит, дескать, на вас, господин мой, грязи (игра слов: "кир" — "грязь, ороговевшая кожа". тюркизм, но также и уст. "господин", — прим. перев.) многовато. Никакого кира на мне нет, ответит дурак и ничуть не заподозрит провокации. А умный поймёт, что дело пахнет Карлом Марксом. Знаете, что значит фраза "у вас, господин мой, кира много"? Это намёк, что вы, господин, принадлежите к гадкой буржуазии. Дескать, айда к нам, мы соскребём ваш кир и сделаем из вас коммуниста. Как видите, банщик с одной стороны шпионит за вами, выведывает ваши мысли, а с другой — открыто проповедует коммунизм там, где ему, пропагандисту, ничего не угрожает. Так и этот, только что сбежавший отсюда господин прокололся на ерунде, будучи в сущности махровым коммунистическим функционером. Он загодя узнал, что выходит замуж офицерская дочь, выведал наверное, что на свадьбе буду присутствовать и я. Он похоже решил выведать тут интересные сведения. Разве вы не заметили его манёвр, когда он вынудил барышню спеть "Гукни ми, гукни, гугутке"? Он хотел испытать наш патриотизм, чтим ли мы болгарское. Не поддержи его, я уверен, он приказал бы: "Тогда, барышня, исполните нам "Интернационал"! А то, смотрю я, этот тип всё на меня зыркает и ухмыляется, ведь он выуживал у меня хоть какие-нибудь сведения, чтобы затем донести их в Москву. Хорошо, что шпион сам поймался в рытую им яму и раскололся, иначе я бы разоблачил его и набио ему морду. Эй, господа, берегитесь и посматривайте! Замечайте с кем говорите и о чём! Ложась спать, хорошенько запирайте двери и под кроватью смотрите! Эти люди способны на всё. Не заметите как полыхнёт революция!
Глубоко потрясённые гениальной прозорливостью генерала многие присутствующие трепещут от мысли, что они только что благостно сиживали с опасным большевицким агентом и совершенно нечаянно могли стать родоотступниками (изменниками родины, — прим. перев.) и пораженцами (зд. пацифистами, — прим. перев.) Есть среди них, конечно, и те, кто думает, будто господин с пышными усами не был таким страшным, что он всё-таки прибыл Белоградчика и по ошибке попал на чужую свадьбу, но никто из маловеров не смеет подать голос, поскольку старый генерал непоколебим в своём убеждении как пирамида Хеопса и ,встретив малейшее возражение, он устроил бы настоящий скандал и заклеймил бы неверующего как смертельного врага государства.
— По его манере есть видно было, что он коммунист! Этот тип глотал, не жуя, куски поросятины! Ишь какой конспиратор! — злобно добавляет хозяин, который никак не может смириться с мыслью, что незнакомый гость каннибальствовал и портил ветер в его доме.
Но разговоры людские подобны облакам. Реют они взад и вперёд, то рассыпаются, то вновь собираются, принимая чудеснейшие очертания, пушистые и белоснежные, они внезапно становятся мрачными и грозовыми, но наконец небо яснеет и на горизонте воцаряется прежний покой. Сотрапезники скоро заговаривают на иную тему и забывают неприятную историю с незнакомцем, их внимание влекут подобно мощным магнитам влекут блюда с закусками, весело звенят бокалы, звучат новые тосты, высказываются новые пожелания — и так незаметно наступает поздний вечер, когда в соседней комнате начинает оглушающе бубнеть радио, и Буби вертит волшебную стрелку этого музыкального перпетуум мобиле, словно пытая огромный кран, из которого щедро льются звуки по всей квартире. И в музыкальном коктейле, где слышатся по нескольку тактов из Девятой симфонии, увертюры "Парсифаля", коронных арий оперных певцов и певиц, наконец из громкоговорителя звучит в целое танго, увлекая за собой пёструю вереницу танцевальных шлягеров.
И вот стол и стулья сдвигаются в сторону, ковёр в вестибюле скатывается — и в образованном свободном пространстве начинаются танцы. Первыми на импровизированную домашнюю арену выходят атташе и Пепи, за ними — бачо Димитр и полненькая дама с пером в шляпке. Трое девушек танцуют по всем правилам танцевального искусства и всё же взаимно сталкиваются, обмениваясь "пардонами", а самым неуклюжим оказывается агроном, который движется как танк и постоянно давит ноги своей жене.
В это время люди поумереннее сидят за краем стола и кончают закуски, а отец Бебы раздаёт всем по тонкой брошюре, собственное сочинение с тревожным заголовком "Почему мы проиграли войну".
— Есть у меня эта книжка. Вы мне дали её в прошлом году, — говорит генерал при подношении ценного дара.
— Ничего, ничего, господин генерал, возьмите второй экземпляр! — настаивает щедрый автор, почти насилом пихая в генеральские руки премудрую брошюрку.
Далеко за полночь веселье благополучно завершается. Первыми ускользают молодожёны. Они заявляют, что устали, наскоро прощаются со всеми и направляются в свой будущий дом на улице Майского букета, восьмой номер, сиречь в квартиру Буби. Хоть гостям неприятно совершенно естественное завершение торжества, они посматривают на свои часы, одеваются и по одному уходят. Власаки Топлийски и агроном со своими жёнами образуют нагруженную свадебными дарами счастливую четвёрку и уходят вместе. Не менее счастлив атташе, которому вменяется приятная обязанность доставить Пепи домой.
Родители Буби остаются спать у своих гостеприимных сватов. Неудобно, знаете ли, смущать молодожёнов в брачную ночь.
Старый учитель извиняется за беспокойство.
— Прошу тебя, сват, — успокаивает его отец Бебы, — не говори мне такие вещи! Вы со сватьей ляжете на наши кровати, а мы с женой устроимся на кушетке и миндере (пристенная лавка, — прим. перев.)!
— Нет, лучше мы поспим на кушетке и миндере, а вы устроитесь в спальне! — возражает учитель.
— Да ну, как же вам спать на кушетке и миндере? Куда это годится? — препирается хозяин и хлопает дорогого гостя по плечу.
— Почему нет? — упорствует сват. — Если вы желаете доставить нам удовольствие, извильте спать на кушетке и миндере!
Поговорив о том же тем же образом ещё полчаса, они начинают неудержимо зевать друг другу в лицо — и старый учитель с его женой наконец уступают галантности хозяев, и отправляются ночевать в спальню.
Окна квартиры на четвёртом этаже скоро гаснут в ночи и высокий кооперативный дом засыпает глубоким сном.
Вдалеке вижу я, братья мои, как литературный критик строит кислую мину и сердится, поскольку автор уделил столь много места свадьбе двоих героев. Ничего, пусть он сердится. Таково его ремесло. Ведь, правду скажем, с точки зрения литературной геометрии ропот критика оправдан: каждое произведение состоит из вступления, изложения и заключения. Нельзя так уж произвольно описывать разные свадьбы и занимать воображение читателя совершенно обыденными людьми, пока главные герои постоянно ждут твоего пера и представления их во всевозможых ракурсах и ситуациях. Что за нахальство, в самом деле? Где тут алхимия любви? Что за тянучие сказки ты, господин автор, выдаёшь нам за изысканное повествование?
От такого упрёка, естественно, автор должен защититься. Прежде всего, скажет он, алхимия без свадьбы невозможна. Более того, свадьба, так сказать, — важнейший процессалхимизации людей. Она осуществляет помешательство жизни влюблённых, будучи чем-то вроде легендарной панацеи, при помощи которой стародавние алхимики превращали олово в золото. Но если тогдашняя алхимия преобразовывала неблагородные металлы в благородные, то алхимия любви обеспечивает совершенно обратный процесс: после свадьбы благородные влюблённые становятся неблагородными.
Впрочем, лучше всего нам рассказывать простенько и так напрямик достичь самой правды.
Есть одна пословица, которая гласит: каждое чудо на три дня. Так и наши герои быстро свыклись с новым своим супружеским статусом, худо бедно протянули свой медовый месяц, изредка ссорясь и поругиваясь — и вдруг оказались по пояс в мутной канаве пустого житейского существования. Так и зажили они на улице Майского букета в одноэтажном домике старого учителя. По праздникам Буби и Беба ходят на прогулки как провинциалы, жаждущие поглазеть на дворец, посещают именины родителей, на заговение носят своим кумовьям пару апельсинов, а на Пасху — кутью и крашенки, посещают раз в месяц ресторан, где они кушают кебабы, или ходят в кино посмотреть на Грейс Мур — и всё это происходит как-то машинально, глупо и в то же время преднамеренно так, что приобретает значение событий в серой жизни брачной пары.
Домик, в котором живут молодые супруги, состоит из трёх комнат. В одной находится их знаменитая английская спальня, в другой — спальня свёкра и свекрови, а третья комната — кабинет старого учителя, переступать чей порог он не позволяет никому. Целыми днями он сиживает в тапках в этой третьей комнате, где мастерит какую-то рельефную карту Болгарии, и только вечером обувается в старомодные ботинки с ластиком и ненадолго заходит в квартальную корчму выпить ракии, увидеться с друзьями и сообразить, что вообще происходит в мире.
А свекровь неустанно шастает с раннего утра до позднего вечера по всему дому и всё о чём-то бурчит: то уголь кончился, то трубы закопчены, то дети забрались в сад и обобрали яблоню, то, наконец, соседская кошка забралась в курятник и украла два цыплёнка у квочки. Конечно, сноха не сидит сложив руки. Она ходит следом за своей свекровью, успокаивает её, зовёт её мамой, но старая женщина немного нервная —постоянно хмурится и уличает свою помощницу в нерасторопности.
Так проходят недели и месяцы, и молодой супруг с каждым днём сильнее утопает в долгах, поскольку зарплаты ему не хватает, а родители записывают в тетрадь расходы на питание и делят их поровну. Хороший счёт — добрая дружба, как говорится. И так наступает неминучее время, когда счёт портится и добрые друзья начинают враждовать.
— Так дело не пойдёт! — однажды вечером заявляет молодой семье старый учитель. — Вы уже два месяца не вносите ни стотинки на питание. Мало того, что вы ничего не платите за жильё, вы и питаетесь бесплатно. Итак, в субботу жду ваших денег. Будь я миллионером, ничего не сказал бы вам, но пенсионер не способен питать четыре рта!
— Стыдно тебе, папа, так говорить, — краснея от смущения, отвечает отцу сын, — Подожди немного, пока я выберусь из долгов. Войди ты наконец в моё положение!
— Разве ты, господинчик, входишь в моё положение? — взрывается отец. — Тебя интересует, как я поззаю перед бакалейщиком и уговариваю хлебопёка? Ты посмотри на него! Мне стыдно требовать с него деньги на питание?! Стыдно тебе! Без денег лучше не жениться.
Последние слова старого учтителя жестоко рубят сердце снохи и оставляют неизлечимую рану. Не выслушав до конца спор отца и сына, она молча встаёт и уходит в свою спальню, бросается на кровать и долго трясётся в горьком и неудержимом плаче.
С того дня наши герои начинают питаться отдельно и живут в доме свёкра как чужие. Они покупают себе хлебушек, брынзу и маслинки, закрываются в спальне и с героическим терпением сносят бедность и лишения. Бывает, свекровь смилостивится и старается подбросить им гостинчик, но в таком случае сноха свирепо рычит и забрасывает приманку в какой-нибудь угол вестибюля, довольная и гордая тем, что презрела искушение.
— Ну хоть ты не нервничай! — скрипя зубами, смотрит из-под лоба на неё супруг.
— Извини, дружок! — шипит ему супруга, кривя губы и строя презрительную гримасу. — Если у тебя нет ни капли честолюбия, можешь подобрать приманку и съесть её!
Как следовало ожидать, полковничек запаса и его жена скоро вынюхивают испорченные отношения между молодыми и стариками и вмешиваются чтобы сгладить недоразумение. Но их вмешательство не вносит желанного умиротворения, напротив, усложняет положение и заваривает такую кашу, что в конце концов сами сваты и сватьи хватают бьют горшки.
— Хорошо, сват, добро, — уступает старый учитель. — Если ты считаешь, что деньги — не самое главное на этом свете, то забирай к себе молодых и корми их! Насколько они мои дети, настолько твои!
— Да заберу я их, почему мне их не забрать?! — растерянно отвечает ему полковничек запаса и робко моргает. — Я могу их приютить, не в этом дело! За вас мне стыдно! Ещё люди скажут, мол, смотри, прогнали их свёкор и свекровь, значит, были что-то неладное меж ними! Окажетесь вы плохими, ты понимаешь?
— Ну да, как издалека узнают нас люди, так шляпы снимут! — самодовольно заявляет свекровь. — Вы бережёте именно свою репутацию. Вы посадили свою дочь нам на шею, умыли руки, а теперь пришли учить нас!
— Никто не навязывал вам наши дочь! — внезапно скалится женщина с золотыми челюстями. — Не заверти ваш сын ей голову, она бы теперь ездила на автомобиле, была дамой из высшего общества! Сколько врачей и инженеров сватались за неё, а она — нет, хочу, говорить, по любви выйти замуж! Вот тебе и любовь, помни пока жива!
— Да-да, знаем мы ваших врачей и инженеров! — злорадно продолжает свекровь. — Они на бесприданницах не женятся! Только такие дураки как наш сын способны на такую глупость!
После этого словесного поединка без победителей семьи Омайниковых и Потайниковых остаются непримиримыми врагами. А было время, когда они уважали друг друга и прислушивались к мнению другого, когда на ночь глядя любезно уступали друг другу кушетку и миндер. Чёрт побери, но что-то нехорошее впутано в человеческие отношения! И все они вокруг денег вертятся — любовь и ненависть, рождение и смерть. Веется волоконо это как чёрный ангел по земле, коронует и свергает царей, устраивает войны и революции, делает людей христианами и антихристами, создаёт науки и религии, коварно проникает в совесть и колеблет её, взбирается даже на ложе влюблённых и до последней капли высасывает их любовь.
Неудобно мне вам это рассказывать, братья мои, но такова, к сожалению, правда. Может быть, где-то на других планетах и существует совершенно отличная от нашей жизнь — дай Бог. Вот умрём мы, чтобы зажить иначе — и отправимся туда, где не платят ни за что ни стотинки. Но покуда живы мы здесь, пока топчем эту грешную землю, надо нам в карманах деньгу иметь, иначе мы пропали. Разве старый учитель не сказал своему свату, что пусть забирает к себе молодых, если он считает, будто деньги — не самое главное на этом свете?
Но хитрого полковничка запаса не просто обвести вокруг пальца. Поначалу он для вида соглашается приютить молодых супругов и кормить их, но затем он пятится и философствует, что приймаком быть обидно, что жизнь это борьба, в которой каждому надо достойно участвовать, и так далее. Мошенник, он на словах развивает подобные теории, а сам стоит в стороне от жизненной борьбы и греется припасёнными двумястами тысяч левов, которые держит как долгосрочный вклад в банке.
Но комедия на этом не кончается. На сцену этого интимного домашнего театра выходят ещё многие — ехидная толпа маловажных артистов, желающих любой ценой принять участие в игре, пусть и в не слишком благодарнях ролях. Это близкие и дальние родственники обеих семей, это друзья и знакомые, которые начинают шушукаться и разнсить слухи о том, что сказал он, что ответила она, что свекровь и как тёща. Злоязычие всех этих доброжелателей с такой силой раздувает ненависть между сватами, что и молоды супруги начитают злиться друг на дружку — кровь водой не станет.
Часы тянутся как дни, а дни как годы — и серость сгущается. Где та флейка, которой супруг некогда хотел услащать тихие вечера брачной жизни? Где радость супруги, которая спешила создать семью, узаконить связь со своим любимым и смазивать мух с его лица, когда он спит?
Обелзверившиеся, озлобленные и всё ещё как-то смешно гордые в своей немоте и в закатной своей любви, одним дождливым утром наши герои грузят свой багаж на телегу и навсегда покидают маленький домик на улице Майского букета. Телега качается и трясёт английскую мебель, в стороне позванивает чугунок, а супруг идёт как за катафалком, осторожно неся горшок с фикусом.
И этим тоскливым изгнанием двоих супругов, которые мечтали о служанках, кухарках и о собственной квартире, и которые теперь плетутся куда-то на другой конец города, кончается сказка о любви. Беба и Буби уже мертвы. Новые люди с оловянными сердцами следуют за телегой с пожитками.
Он прошлого остался только свадебный портрет со лживыми улыбками.
Светослав Минков
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы
