***
Так часом тяжко, що мені здається,
що серце в грудях вже не б`ється.
Що залишилась по мені
лиш тінь від мене на стіні.
І ця печаль, прискіплива, як слідчий.
І ця строфа, оголена, як відчай.
І дикий хміль, примерзлий до воріт.
І на криниці необбитий лід.

Ліна Костенко

***
Так тяжко мне, что кажется порой,
что сердце стало, поросло корой.
Что я отсель сошла на нет,
лишь тень осталась на стене.
И эта грусть — как следователь строгий.
И стих нагой, отчаянно убогий.
И к ворота`м примёрзший дикий хмель.
И на колодце наледь — мой апрель.

Лина Костэнко
перевод с украинского Терджимана Кырымлы

Перед полуднем

Разведренное небо раскинулось, синея.
В прохладе светлоярой вовсю цветут цветы,
и чары их, полнея вином, росой ,елеем,
пленительно сияют в лучах зари-мечты.

Рассвет обрёв бескрайне безоблачно-прохладный,
душа моя уходит в смирение и радость.
Но полдень наступает удушливо-досадный —
о вечный час печалей, усталость и несладость!

Разведренное небо раскинулось, синея.
Лучи-мечи светила полдневно горячи.
Цветы, упившись кровью, вином, росой, елеем,
безропотны и бледны — чела их знают чин.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Към пладня

Небето се разстила безоблачно и синьо.
Сред светлата прохлада нацъфнаха цветята
и чашките им, пълни със кръв, роса и вино,
пленително се греят в лъчите на зората.

И в светлата безбрежност на утрината хладна
душата ми почива в смирение и радост.
Но пладнята ще дойде задушна и досадна —
о, вечен час на скърби, умора и нерадост!

Небето се разстила безоблачно и синьо.
На слънцето лъчите към пладнята поглеждат.
Цветята, напоени с кръв, роса и вино —
безропотни и бледни, челата си навеждат.

Христо Ясенов

Изелина

Жду тебя я что ни утро, Изелина,
вечерами кличу бледную луну,
сплю и вижу твоё солнце, Изелина,
сплю и вижу твою чудную страну.

Ты поёшь мне сквозь нависшие ресницы
и рыдаёшь, непорочная, со мной;
ты смеёшься утром, только заяснится,
и когда заснёт вечор туман стеной.

И, забрёдший в обагрённую всеосень,
я в лесах ищу тебя, её улов;
ты палитра пестроцветных моих песен
ты виденье безначальных моих снов.

И когда, забытый без помина,
я сыщу твою благую глубь,
отвори врата мне сказки, Изелина,
менестреля-буреносца приголубь.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Изелина

Аз те чакам всяка сутрин, Изелина,
всяка вечер питам бледната луна
и сънувам твойто слънце, Изелина,
и сънувам твойта приказна страна.

Ти ми пееш през нависналите вейки
и ридаеш в непорочния ми плач;
ти си смееш през подранилите грейки
и в мъглата на задрямалия здрач.

И залутан из обагрената есен,
аз те търся и в горите, и отвън;
ти си краска в пъстроцветната ми песен,
ти си призрак в безначалния ми сън.

И когато, изостанал без родина,
аз потърся твойте приказни страни,
отвори ми своите порти, Изелина,
и певеца буреносен прегърни.

Христо Ясенов

В шесть

Эдварду Гиршу

Подобно дальней песне, подобно
мгновенному касанию пальца утюга,
это почти болит. Почти. Но затем
нечто утягивает — и гладкий живот вечера
скользит над землёй; сосны и спаниели
отвыли и вдруг забываются ко сну.
Когда воздух дубеет в дрёме облаков,
игольчатые паруса-пластинки уже без бороздок— 
искусственная игла проигрывателя 
поднимается! Это больно.
А затем на покрывало постели мальчик
кладёт карты как моряк на песок паруса,
и даже это напоминает мне расстановку столов,
и женщину, снова и снова зовущую детей,
криком в рупор мозолистых рук.
Затем нечто отпускает —
и в левой горсти она видит свои глаза,
а в правой — первую вечернюю звезду,
тянущую её к дальней песне неба. Затем
нечто ещё отпускает; длинный холст ночи
ветренно парит меж сосен.
Здесь и там крепчают огоньки,
подобные робким аплодисментам.

Сьюзен Стюарт
перевод с английского Терджимана Кырымлы

At Six 

for Edward Hirsch

Like a distant singing, like a finger sizzling
for just one moment on the iron, it almost
hurts. Almost. But then something pulls
away, and the smooth belly of evening
slides over the earth; the pines and the spaniels
stop howling and suddenly drop off to sleep.
While the air is numb with the drowsiness
of clouds, the needle sails free of the scars
on the record and the record player lifts
its artificial arm! This hurts.
But then a boy lays his cards on his bedspread
the way a sailor spreads his sails
on the sand, and even this reminds me
of tables being set, of a woman calling
and calling her children through blistered
hands. Then something lets go,
and in her left palm she sees her own eyes,
and in her right the evening’s first star
pulls her toward the distant
singing of the sky. Then something else
lets go; the long sheet of night
winds slowly through the pines.
Here and there the lights
go up, like a shy applauding.

Susan Stewart

Над волнами

Над морем птицы белые порхают,
пробужденные утром в сизой мгле;
над морем птицы белые порхают
и носят багряницы на крыле.

Белы, летают чайки над волнами,
ведреет утро, сон водицы блед;
белы, летают чайки над волнами,
и солнце греет путь в надводной мгле.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Над водите

Прехвъркат бели птици над морето,
събудени на утрото в мъглата;
прехвъркат бели птици над морето,
обагрени със пурпур по крилата.

Прехвъркат бели чайки над водите —
водите дремят, утрото ведрее,
прехвъркат бели чайки над водите
и слънцето посоката им грее.

Христо Ясенов

***
У гранитых ограждений думу думающих зданий
зарыдает скорбь-утайка, душу выплеснет до дна...
И проснутся-встрепенутся стаи дремлющих страданий...
как запеет, как заплачет городская тишина.

И гнетут мне сердце эти домы, думы и ограды,
эти пёстрые бульвары, суета, туман и сплин:
жажду я громов и молний, и железной баррикады...
и железной баррикады и... расколотых витрин!

Жажду я паденья замков, вихрей, бури и разрухи,
ливней серных и пожаров, мiру посланных с небес..
мне бы видеть пламя в окнах града стольного старухи,
ведь и в пламени от мiра есть... сокровище чудес!

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

***
През гранитните огради на замислените здания
всяка скрита скръб заплака, всяка горест зарида...
И събужда се вълната на заспалите страдания...
сякаш пее, сякаш плаче тишината на града.

И тежат ми на душата тия улици и сгради,
тия пъстри булеварди, пълни с хора и мъгла:
аз жадувам гръм и грохот и железни барикади —
и железни барикади и — почупени стъкла!

Аз жадувам гръм и трясък, и рушения на замъци,
и оловен дъжд, и огън от самите небеса —
аз бих искал да погледам всяко здание във пламъци,
че и в пламъците земни има — има чудеса!

Христо Ясенов

Телеги

Помрачилась гадюка-распутка,
что ведёт неизвестно куда,
что, как осень кровавая, жутко
рубит надвое мир без суда.

Долго грубым телегам влачится,
долго старым по грязи скрипеть?
Много дней на равнину сочится
дождь унылый как хлипкая твердь.

Много дней этот путь безнадёжный
неотступно казнит их дождём
и топырит бесовские дёжки,
и сосёт в проездной водоём.

Дождь и путь, пустота без исхода,
часом сёл проездных нищета,
да певучих завоев скорода,
да скрипучих колёс маета.

Заунывка головки баючит
и дорогу гляди коротит;
сотня буйволов чёрных как тучи
деннонощно телеги катит.

В грязном поле старухи-телеги
точно вы в бесконечном пути!
Дни как спицы, похожие в беге:
знай колёса по жизни верти.

Атанас Далчев
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Коли

Дълъг път, потъмнял и разкалян,
който води незнайно къде,
който прав в есента кървоалена
като меч е разсякъл света.

Още колко остава да минат
тези стари и груби коли?
Много дни във полета пустинни
непрестанния дъжд ги вали.

Много дни в този път безнадежден
ги следи неотстъпно дъжда
и разгъва чудовищна мрежа
от изпредена в нишки вода.

Дъжд и път, дъжд и път пуст и черен
и понякога бедни села;
само скръбната песен размерена
на скриптящи безспир колела.

Тази песен, която приспива
и скъсява далечния път:
като нощ почернелите биволи
денонощно покорно вървят.

В грязном поле старухи-телеги
точно вы в бесконечном пути!
Дни как спицы колёсные в беге —
знай колёса, скрипуха, верти.

Стари груби коли сред полята,
ето ви по безкрайния път!
Като спиците на колелата ви
едносъщите дни се въртят.

Атанас Далчев

Печаль

Я просыпаюсь рано: ночи стоки
колышет, дышит белая весна
А я один, и плачу одинокий,
в испуге плачу, как дитя в преддверье сна.

И плачу я... И тишина одна карает
того, кто опечален и пропал...
И вижу я как зорька догорает,
и плачу, что рассвета не видал.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Печал

Събуждам се: на ранно утро здрача—
и бяла пролет лъха нанавън...
А аз съм сам и през самотност плача,
и плача кат уплашено дете насън.

И плача аз... Една ме слуша тишината —
едничък дух от скърби залинял...
И гледам как изгрява вън зората,
и плача, че зора не съм видял.

Христо Ясенов

Тёплые сумерки

Кровавый дым: заря тихонько умирает;
бесшумны, волны тёплых сумерков пахнули.
Приходит ночь. Моя душа вдруг понимает,
что день-красавец скоро стихнет в карауле.

Померкло всё. Но тихо, кротко, не иначе.
Душа моя катит в кошмарный сон, где грубо
расплакались луга, весна тихонько плачет --
побледшая зима цветы целует в губы.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Топла здрач

Във кървав дим зората тихичко умира.
Безшумните вълни на топъл здрач полъхват:
Приижда нощ. Душата ми започва да разбира,
че стъпките на моя хубав ден заглъхват.

Помръкна веч. Застина кротко тишината.
Душата ми кошмарен сън заспа и засънува:
— Разплакали се тихичко на пролетта цветята,
че бледа зима ги по устните целува.

Христо Ясенов

И плакали цветы

Метель метёт. И вечер нежит поле.
И тополя внимают белой скорби.
И всё одна, в мольбе своей как в боли,
душа моя себя страданьем гробит.

Увял тот день. И плакали цветы,
тая тогда под свежим снегом вздохи...
так плачем мы со скорбью пустоты,
друг другом рождены и слитно плохи.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


И плакаха цветята

Поле от сняг. И мека вечер пада.
Във бяла скръб прислушани тополи.
И пак една душа самотна страда,
и пак сама в страдания с моли.

Увехнал ден. И плакаха цветята —
под пресен сняг въздишки притаени... —
И с мойта скръб ний плачем в тишината,
един във друг, един от друг родени.

Христо Ясенов