В топоте конницы,
в шорохе зелени,
в пении звезд, –
всюду
находил я твой Покой,
усыпанный бусинками нежности,
целующий руки,
умытые серым
беспросветным дождем,
в инерции распада
распыляющий на
кварки
твой ласковый голос,
зовущий  туда,
где нет уже тревоги
и нервной
печали.
Где – грезы, грезы, грезы….

Звук завернутой в рог трубы не говорит об окончании травли. Он только напоминает о кишечных трубах тружеников смерти, требующих нового пресыщения, и прерывает круговерть кровопускания лишь на время, чтобы сделать его потом еще более изощренным и приятным. - К делу, господа! Ведь вы так любите жизнь!

- Эй, мужик! Отдай то, что у тебя в левом кармане.То, что греет твое жалкое кроткое сердце. Окружающие тебя вещи давно нами проданы. Единственное, что у тебя осталось, это воздух. И поверь, если бы его можно было отнять у тебя и тебе же втридорога продать, то это было бы уже давно сделано. Но пока технологии до этого не доросли. А когда дорастут, то уж поверь - мы тебе зададим. И детям твоим. И внукам. Всех - в новое экономическое рабство. Прикрепим к производствам нашим - и... чтобы и не дышать!..

                 (Перевод предвыборной речи на настоящий, понимаемый язык, кандидата в главные бандюганы страны).

В эту зиму для тебя я приготовил холод.
Январский, домашний, радостный, ручной.
Тот, что от пьяного уклона оси.Он извне.
А внутри - горячий пирог из любящего сердца.
Готового отдать огонь рождественских праздников
Удивленному миру.
Давно уставшему от ленивого поедания Вифлеемской звезды.

Он гладил и гладил ее волосы, слушал наивный лепет о какой-то чепухе и ощущал, как внутренность наполнялась тихим дрожанием простого счастья. От вдыхания той, которая, не колеблясь, разделила с ним свое, умытое вчерашней слезой, небо.

Разлив вздох свободы в мрак, называемый браком, ты убежал из него в стремление видеть горячие вишневые рассветы, в которых уже нет подглядывания за жизнью, а есть вдыхание в разорванную грудь лечащего Северного ветра.

След упавшего камня,
Разбудивший ото сна
Стаю.
Отказавшуюся умереть.
И обретшую в сыром воздухе
Новый взрыв свободы
Необъяснимой, первичной,
Зовущей к спирали вверх.
Туда, где заканчивается зверь
И начинается ангел.
В область, изощренную словом
"Надо".
И все для того,
Чтобы забыть в ней о дроблении.
И войти в "Радость"
Переходящей в "Присутствие"
Чтобы там остаться
И, наконец, умереть в Жизнь.
И просто любить...
любить...
любить...

- Мишя, ви размениваете жизнь на мелочи как какой-нибудь еврей.

- Кто? Я? Я - как еврей?

- Ви, ви, Мишя. Не я же.

- Это я - еврей? Я? А ви - нет? И ваш отец никогда не бил замечен в синагоге? А ваша мать не имела усов над верхней красивой губой? Не смешите миня, Изя!

- Не смешите? Вас? Какой смех-какой смех? Да ви, Мишя даже в евреи не годитесь. Полное неумение распихивать мисли по карманам.

- Это я не гожусь? Я?

- Ви, Ви, Мишя. Из вас еврей как из миня житель Папуа-Гвинеи.

- Чьто?!... Это я не еврей?.. Я не еврей?.. Да я еврей пабольше вашего... Мой дедушка был раввином в этом... как его... в Виннице. Неплохим, между прочим.

- Ладно. Успокойтесь, Мишя. Волноваться не всегда вредно. Но не всегда и полезно. Ви, конечно, еврей, Мишя. Только станете им еще больше, когда одолжите мне пять рублей. Этим ви докажите ко мне свою родственность и любовь к отвратительной до полного безобразия жизни.

- Идите, Изя, в тухес. После таких нервов я вам могу дать... только по физиономии. Это жь надо.... я - не еврей... я... а кто тогда еврей?... если я не еврей...
 

Запись в формате ожидания чуда,

Снега и замерзшей слезы.

Стучание клавиш в висках

До оформления мечты,

Сбывающейся лишь в изломе,

Дразнящем беззаботностью

Многоголосия букв.

Выдыхающих семя изнутри

Засидевшегося естества.

Смеющегося, плюющего на бытие

За шершавым старым окном

Отцовского дома.

Ожидавшего сто лет пришествия

Но так и не дождавшегося.

Уставшего,

Принявшего обет молчания

За нас,

Смотрящих с надеждой

На Вифлеемскую звезду.

Тысячи лет падающую,

Но так и не дошедшую

До сытых сердец

Тех, кто навсегда забыл,

Откуда их душа родом.

Каюсь...

Каждый день каюсь...

И этому нет

Ни конца и ни края...

Каюсь...

Варька, страшно громко стеная о своей тяжелой жизни, вбежала в комнату. Некоторое время обидчиво рассказывая, что ее забыли, плюнули на нее, что она тоже имеет сердце, которое между-прочим, иногда болит, что она в конце концов любит всех нас и заслужила на то же самое, ходила нервно по комнате, потом успокоилась, беспардонно взобралась ко мне на колени (а я ведь занят - пишу вот для вас тут) и - успокоилась. Ласково задышала с хрипотцой и задремала.

Варвара - дама зрелого возраста. Требующая для себя особого внимания и тепла. Варвара - кошка. Какой-то там охренительной породы. С длинной шерстью и слишком добрыми глазами. Таким глазам отказать никак нельзя. Поэтому мучаюсь с ней на руках и кое-как щелкаю клавишами. Ибо, любовь - все-таки важнее.