Он выдержал все мои слёзы, страдания,
желание жить с отрицательным вектором.
Тиха, весела, а присмотришься – да не я,
а смесь мертвяка, прачки и фининспектора.

Готовлю – не пробую, сводки – не слушаю,
порезалась – кровь не идёт: стыло капает.
У ног разлеглась доходящею тушею
способность горЯ говорить. Вот те на, поэт!

Он дал темноту, привнеся столько ясности –
солёной, свечной – в панораму текущего,
в задворки себя, где, избегнув опасности,
зову изнутри. Да услышат зовущего!

Лиечка, мать твою!
Называй меня только так!
Если близость исчезла,
а химию время истёрло,
не пиши мне вообще,
размозжи телефоном кулак!
За холодное Л.
перережу трухлявое горло.

Истязание чувств
этот твой мировой договор:
«Распростимся, а там –
будь что будет!» Как больно, как странно
долетать криком птицы
до кромки синеющих гор,
понимать, что за ними –
завеса густого тумана.

Возвращая Рождественский
дар – оплеухой – Творцу,
ты нарушил движение
рун – шестерёнок вселенной.
И тоскуешь теперь
по двоим: дерзкой Л. и отцу.
Алкоголь принесёт облегченье,
игра – перемены?

Но – валяй! Продвигайся
наезженным рельсом судьбы
в глубину тупиков,
где пороки твои плодоносят.
По дорогам Любви,
не минуя засад и стрельбы,
ходят храбрые: 

Из темноты торчат кусты
и тяжелеют ноги.
К девятилетию мосты
истоптаны в тревоге.

Лишь год назад любой амбал
шарахался от гриппа,
теперь – ракеты правят бал
и зеленеют RIP'ы.

Детишки счастливы: «Бомбят!
Ура, урок отменят!»
Отменят вас, невежд-зверят.
Для масс осталась тень от

образования для всех,
хорошего и даром.
Век цифровых онлайн-потех
объял одним пожаром

и президентскую семью
с элитным логопедом,
и волка, зайца и свинью,
обнявшихся под пледом

кромешной тьмы в кривом пенсне,
чьи колдовские руки
сдают, как карты, сны во сне –
пророческие look'и

инфант-имплантов в цвет шмотья
и VIP-гробов в рассрочку.
Но отвлеклась. К чему же я?
Кукусу – девять! Точка.

На балконе лежит пила

И осталось лишь плавить воск,
задевая углами колени,
надгрызая кромешные стены
клыком фитиля;
выходить на мороз –
под шуршание снега и елей,
упереться в сугроб,
что в незыблемый столп бытия.

Протащиться к ларьку,
где, как водится, тоже нет света,
убедиться – наощупь –
в могуществе тьмы на Земле.
Отпирая свечами
ночное обличье планеты,
заприметить Шахед,
проскользивший, как чёрт на метле.

Рождество – через месяц.
Дожить бы весёлой и тёплой
до мигающих белок
в подъюбниках хвойных телес.
Я пойду на мороз,
и Луна, словно белая свёкла,
обнаружит себя
на прилавке нежданных чудес.

Идите нахуй, господа, идите нахуй!
Тащить всю вашу нелюбовь,
как пианинный гроб, домой,
ежесекундно приближаясь к краху?!

Окститесь, малодушные рабы!
Обрубки крыльев окуная в океаны,
вы проклинаете обрыдлую сутану,
что бросили на берегу. Кабы

тот чёрный холм тряпья и обстоятельств
поджёг бы кто недрогнувшей рукой,
вы б наслаждались праздной наготой
и грубым сексом – лучшим из приятельств.

В хламину пьяные, задроченные псы,
ловцы синиц и снов о личной катастрофе:
Идите Нахуй!  Скатертью – к Голгофе.
Распятье-шоу! Будут ли бисы?

Холодно. И отключают свет.
Двери вжались в петли, впускают сипло.
Отзвуков тебя в этом мире нет.
Осень и война. Полагаешь, влипла?

Вечная зависимость: от любви, примет,
вкусного обеда, горячей ванны...
Отзвукам тебя – миллионы лет,
словно пенью дюн в тишине Ботсваны.

Время – лишь иллюзия. Зыбкий фон
для суженья взглядов на дорогое.
Отзвуки тебя – личный камертон:
он далёк и чист, как река в Нагое.

Войны – липосакция тех жиров,
что набили сердце тугою ватой.
И теперь не важно: Steinway, Petrof –
я звучу собой. Рассыпаю злато

на стигматы дней – что на дно ручья.
Да взрастут цветы из ростков-бемолей!
В отзвуках себя – светлая, ничья –
принимаю мир в неизбежнй роли.

Верблюд в горбах фильтрует пиво,
коты хранят в хвостах сосиски.
На дне морей бутыль текилы
содержит нашу переписку.

Маячит Годовщина Встречи –

Яйца почешу, поясок ослаблю,

Яблокам место в шарлотке,
курица краше в бульоне.
Срочно, налейте мне водки:
выстрелы слышу в районе

сердца и местных артерий – 
мост там вчера подорвали.
Юниты двух артиллерий
(знать бы, на что уповали?)

смертию пали печальной,
сгинув до третьего свиста.
Реет платочек венчальный
Матери Девы Пречистой

над обагрённым простором.
Здесь ли Любовь процветала?
«Глупая! – крикнули хором
груды костей и металла. – 

Пей лучше горькую водку,
трескай паштет под Пуччини,
но никогда больше – в топку! – 
мысль о женатом мужчине».