Вот уж странный букет! Тройка грубых цветов:

словно в школе и са-а-амой противной училке!

Кавалер, видно, долго не мучил опилки:

– Десять гривен? Беру! – и подарок готов.

Удивляет:  пропущен без малого год

между давнишней встречей и этой, насущной,

но картинку, что вижу: неряшлив, опущен, –

отделяет лет десять каких-то невзгод!

– Чем был занят? Ответ – размазня на кефире.

– Где работаешь? Ясно. (Уволился!  – бред!)

Значит, снова с товарищем в тесной квартире

долбишь лозунг: «Работа – источник всех бед!»

Ты бы в зеркало глянул, любовничек хренов!

(Уж прости за таблетку –  кривое словцо,

только дурь, от зрачков убегая по венам,

не разрулит проблему «в облом-впадлецо»).

Умолкаю. Да я б не истратила слова!

Но букет столь ужасен, что горько нести.

Где здесь кладбище, люди?! На холмик суровый

возложить его данью истлевшей кости…

Разносила жизнь

словно жёсткую, тесную обувь:

научилась деньги

как следует добывать,

повидала страны, людей…

Да ты глазами не хлопай,

ну-ка живо стели

нашу прелесть – складную кровать!

Ведь заморским негром –

что святым духом –

сыт не будешь:

только галочка в поле done.

Вот попробуй теперь

скулить над ухом,

дескать, чёрный жезл

знатнее, чем твой елдан!

Сношаться, конечно же,

можно и там, на чужбине –

под муторный виски,

под "Мэри" в томатной крови…

Но я-то недаром

вернулась: у нас в Украине

диван застилают 

по чистой и светлой любви.

Стреляй в часы!

Устрой себе тир, трактир,

grand plaisir

на изломе стрелок.

Я буду ждать. Мир мелок,

полночь глупа.

Фонарь! Гори,

как опухший нос,

за который водит

стерва-губа!

Мир в сговоре:

считает молекулы по весне.

Тесней 

становится в лифте,

гримёрной и кладовой.

Стреляй в часы!

Побуду вдовой

рассвета,

наглого соловья,

балкона, пахнущего бельём…

На беспроцентный заём

у завтра

устройся с шиком на чердаке:

возьми вины одушевлённый бокал,

монету с рубленой головой,

стремянку, 

леску, 

клочок 

письма – оборванный крик…

Валяй! 

Пали в циферблат!

Секундной стрелки волчок

укусит больно, 

старик.

Лёгкая дряблость ляжек портит мой зад:

велосипед спасает, но не зимой.

Мне 28, что десять лет назад

казалось причиной уйти на покой.

Но вот дожила. Робко вскрываю сейф

предчувствий: что там? Снова поиск себя

либо другого по имени... Чак? Дейв?

Мишель? Ван? – отца будущего дитя.

Страшно, как в детстве без света лезть под стол

(на что мы тогда не шли ради игры!),

за тридцать почувствовать лёгкий укол,

проходя мимо школы и детворы.

Однако, если встречают вопросом:

"Почему не звонишь, не заходишь в дом?",

молвлю: чувства до тотального сноса

иллюзий иные, нежели потом.

Как пОтом стечь на сердечную мышцу

можно лишь в первый раз влюбившись до слёз,

так волком глядеть на мужские лица

не выйдет без свежих рубцов от колёс

постылости, несущихся по твоей

магистрали со скоростью 200 в час.

Мужчины устали?!.. А кто спросит нас?

Сорвана с катушек – с петель,

выброшена в мусор – в слова.

Был бы у меня укулель*, 

заиграла б втрирукава,

заплясала б всемероног,

надорвала б сердце до грыж!

Был бы у моей души log*,

он гласил бы: "Падаю. Кыш!"

Не смотрите крови в глаза,

не тащите тело к пруду:

падает всего лишь слеза

на ЬВОБЮЛ в дорийском ладу.

----------------------------------------------------------

* укулель - http://music-zone.org.ua/ukulel

* Лог — (англ. log) журнал событий, дневник, запись, протокол

Не простится и не забудется –

только сердце вконец измается.

Ходят бляди по моей улице,

каблуками во тьму впиваются.

Вертят сальными ягодицами,

отпускают смешки да возгласы.

– Эй, подруги бордельнолицые!

кто таскал вас вчера за волосы?

Кто паскудно сопел и корчился

над изъезженными ландшафтами,

а когда алкоголь закончился,

сигаретными брудершафтами

погонял, дурёх, до спиртных ларьков?

– Кое-кто из тех, что с детьми… хмырьков!

Кто-то из семейных. На них трусы –

словно орден: «Муж Средней Полосы».

Вылинявший стяг над скупым холмом!

Чай, с таким живёшь? Тронулась умом?!

Передёрнуло и отбросило

на пустырь за домами... Слушайте,

почему лишь в начале осени

так отчётливо пахнет грушами?

Спелым яблоком, сладкой сливою,

виноградом, улыбкой, нежностью?

Днём, когда были все счастливыми –

извлечённые из промежности…

          Оно наступает спонтанно: когда вдруг садишься на велосипед, мчишь 2 квартала и тормозишь под окном мальчика, покинутого тобой в конце мая – раз и, казалось бы, навсегда. Сейчас середина июля – 16 число, экватор лета. Солнце выжимает соки из всего живого, а из влюблённого в жизнь – и подавно. 

          Набираю номер. Андрей берёт трубку и выходит на балкон – заспанный, взъерошенный, удивлённо-тревожный. У него гости – чувствую по интонации и знакомому «эээээээ», предварившему вразумительный ответ. Тысяча обнажённых женщин! Какое мне до этого дело? 

          Тащу велосипед на третий этаж. Дверь его квартиры приоткрыта. Кто-то успел улизнуть? В прихожей пахнет носками и перегаром. На кухне тусуется полузнакомая двойня – приятель Номер Четыре с приятелем Номер Икс – новеньким то бишь. Имена для таких – непозволительная роскошь, поэтому я нумерую.

          В квартире – однокомнатной гостинке – подозрительно чисто. Пол вымыт, в раковине только одна тарелка, мусор собран, а бельё аккуратными рядами сушится на балконе. Хм, на полочке в ванной – стаканчик с двумя зубными щётками. Двумя! Вот оно что...

          Андрей надевает футболку, берёт фотоаппарат и ключи. Всё остальное лежит у меня в рюкзаке – вода, деньги, салфетки, сменный топ и телефон. Мы выскальзываем из подъезда и движемся по направлению к лесу. Мы: я, он и знойное нечто, вызревшее в сердечной пустоте после умопомрачительного расставания.

          Наша цель – смотровая вышка, спрятанная за тридевять стволов, кустов, пней и полян, окутанных сладчайшим ароматом сосновой неги. Я вдыхаю в себя лето и беззаботно улыбаюсь – мой спутник улыбается в ответ: кажется, он тоже счастлив.

          Полчаса прямо, размеренным шагом, никуда не сворачивая, 10 минут по тропинке с опознавательной меткой 69, и вышка красуется перед нами.

          – Ух ты! Она внушительней, чем я думала.

          – Разденься, – просит Андрей и достаёт фотоаппарат. – Хочу заснять, как ты взбираешься на неё голая.

          Когда верхушки сосен остаются внизу, начинает захватывать дыхание. Ещё три пролёта узенькой металлической лестницы, и мы оказываемся на гребне конструкции – в кабинке, которая через люк в своём днище успела принять не один десяток гостей. Крышку люка можно закрыть – так и делаем. Теперь пространство в полтора квадратных метра становится совершенно безопасным для томного уединения. Андрей продолжает съёмку – я не возражаю. Мои ощущения фантастичны всегда – держит ли он в руке камеру, мои волосы либо…

          Спустя некоторое время на листе металла передо мной вспыхивают разрозненные надписи: «Аня + Дима = love», «люблю тебя, Катя», «вот это отдохнули!» и ещё две или три – теперь я в состоянии их прочесть.

          Мои зрачки сужаются, я ложусь на спину – прямо на голую, нагретую солнцем, сталь  – и слушаю своё сердце. Оно ликует, как заевший пластиночный марш. Ему сейчас легко и спокойно.

          Звонит телефон. Взглянув на экран, я отключаю звук. 

          – Кто это? – спрашивает Андрей. 

          – Понятно кто, – отвечаю, замявшись.