Поэтому моя оценка Сталина была однозначной: для меня
этот человек был предателем дела коммунизма, нарушившим ход продвижения
страны к социализму по пути, ясно и четко указанному Лениным в его
статье «О кооперации», преступником, ради абсолютной власти уничтожившим
сотни тысяч большевиков и миллионы других ни в чем не повинных граждан
страны.
В пользу этих выводов говорили множество «железных», неопровержимых фактов.
Но уже тогда, в ходе работы над главой и личностных
качествах и характеристиках Гитлера, Сталина и Мао Цзедуна проявилось
различие между Сталиным и двумя другими тиранами.
Тогда я не придал этому обстоятельству значения, объяснив его для себя недостатком информации о Сталине.
Отличие Сталина от других «великих вождей» состояло в
том, что в нем не было той карикатурности, гротескности, которые столь
явно были присущи Гитлеру и Мао.
В этом смысле Сталин никак не «укладывался» под те параметры, которые совершенно четко обнаруживались у Гитлера и Мао.
Например, когда речь шла о манерах поведения,
свидетельства очевидцев, а также киноматериалы бесспорно подтверждали
неадекватность этих людей, которые как раз в их стремлении казаться
«великими» и становились смешными и нелепыми.
Применительно к Сталину признаков такого рода не обнаружилось, и мне пришлось ограничиться не очень-то убедительной фразой:
Сталин во фрак не наряжался и даже форму генералиссимуса не любил,
что же касается важности и величавости, то этих качеств у него тоже
было явно в избытке — это отчетливо видно даже по кинодокументальным
источникам.
Должен признать: именно по кинодокументальным
источникам видно, что в Сталине не было никакой «важности и
величавости», надутости и тому подобного.
Что касается грубости Сталина, о которой писал еще
Ленин в своем «политическом завещании», то, бесспорно, грубоватость
поведения была Сталину свойственна, а порой, видимо, и грубость.
Но в доступной тогда литературе при обилии примеров
жесткого поведения Сталина свидетельств грубости как черты характера все
же не нашлось.
Фраза «Есть множество свидетельств того, что
Сталин в общении с людьми был груб, что являлось для него, в сущности,
«нормой поведения», не совсем объективна: на самом деле эти
свидетельства показывали жесткость манеры поведения, от которой до
грубости все же есть определенная дистанция.
Поэтому как примером пришлось ограничиться эпизодом с
певицей Давыдовой, которой Сталин сделал не очень тактичное, но по сути
верное замечание.
Аналогично выглядит применительно к Сталину и такое
свойство тиранов, как садизм. В литературе свидетельств такого рода
«против Сталина» не нашлось. Поэтому в материале фрагмент на этот счет
получился соответствующим:
Гитлер, например, приказал засиять на пленку сцену мучительной казни участников заговора 20 июля 1944 г.
и, сидя в кинозале, наслаждался зрелищем жуткой смерти своих врагов —
они были повешены на фортепианных струнах, чтобы подольше мучились.
Сталину писали о пытках, которым подвергаются арестованные в
НКВД, но он, надо полагать, не пылал жалостью к тем, кого убивали по его
приказам, предварительно подвергнув пыткам.
Мао еще в тридцатые годы практиковал жуткие пытки своих противников.
В общем, явное «сопротивление материала», когда речь
шла о Сталине, уже тогда показывало, что эта фигура не так проста, как
может показаться на первый взгляд — при всем обилии бесспорных признаков
того, что сталинизм был даже более жестоким тираническим режимом, чем
гитлеризм и маоизм.
Вот этот парадокс до сих пор является неразрешимым:
сталинский режим был самым жестоким из всех тиранических режимов,
включая нацистский и маоистский, но Сталин по некоторым личностным
характеристикам тем не менее «не укладывается» в один ряд с Гитлером,
Мао и другими тиранами.
Причем это характеристики из тех, которые у тирана должны быть «по определению», тем у более у такого — как Сталин.
Объяснение этой загадки, безусловно, кроется в
богоизбранности русского народа и России, в том, что Сталин по Божьему
Промыслу должен был послужить не только орудием возмездия за
«февральскую революцию», за убийство царской семьи, но и орудием
превращения России в сверхдержаву.
Но в чем это объяснение состоит конкретно применительно к личности Сталина, неясно.
Ведь и Гитлер обеспечил Германии небывалый
научно-технологический и экономический рывок — и, тем не менее, будучи
страшным, кровавым и одновременно «талантливым» диктатором, одновременно
был смешон и нелеп.
Сталин был тираном не менее кровавым и страшным, но
при этом ему как исторической личности свойственно величие без всяких
кавычек.
Со временем это обстоятельство проявляется все отчетливее.
И самое главное: в величественности Сталина угадывается нечто не от «величия тирана», а от чего-то другого.
От чего именно — загадка до сих пор.
Приходится признать, что «загадка Сталина» пока еще не разгадана.
Может быть, если не к разгадке, то хотя бы к
правильной постановке вопросов применительно к ней поможет приблизиться
небольшой обмен мнениями, который произошел между одним из читателей и
мной при обсуждении на моём сайте www.apostol17.ru статьи «Сталин как повод для «либеральной истерики» и как ложный «патриотический» выбор».
Фрагменты этой полемики размещены в конце 2-й части этой публикации.
ЧАСТЬ 1
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ПСИХОПАТИЧЕСКИЙ СДВИГ И АТРОФИЯ СПОСОБНОСТЕЙ К НОРМАЛЬНОМУ МЕЖЛИЧНОСТНОМУ ОБЩЕНИЮ
Расстройство эмоциональной сферы психики Гитлера было
настолько явным и бросающимся в глаза, что вопрос, в сущности, может
заключаться лишь в том, когда началось и какого рода было это
расстройство.
Гитлер рано потерял отца и мать, а также перенес в
юности тяжелую болезнь легких. Позже, во время службы в армии, в годы
первой мировой войны, Гитлер попал под газовую атаку, едва не ослеп, и его легкие вновь подверглись тяжелому испытанию.
Астеничных, но честолюбивых натур такого рода
трудности могут превратить в озлобленных, ненавидящих весь мир,
одержимых одновременно и манией величия и комплексом неполноценности,
весьма опасных в социальном отношении типов. Как отмечает Гейден, именно
после испытаний в годы войны у Гитлера «появились черты истерии» (27, с.12).
Вероятно, психическая травма, нанесенная Гитлеру в
детстве пренебрежительным отношением к нему отца, а затем усиленная
потерей обоих родителей и перенесенной болезнью, серьезно ослабила
эмоциональную сферу его психики. В период блужданий но Вене Гитлер,
начитавшись популярных националистических брошюр, наслушавшись
расистских бредней, испытал тем самым дестабилизирующее воздействие идей
явно патологического характера, что не могло не усилить, на этот раз
через понятийный уровень, течение патологических процессов в его
психике.
Как бы то ни было, в годы службы в армии Гитлер
выглядел уже гораздо более некоммуникабельным, чем в Вене. Гейден пишет
но этому поводу следующее:
«Он много читал и думал, но ему... чужды нормальные чувства прочих людей. Как сообщают его товарищи, в роте Гитлера считали ненормальным, и он не имел друзей» (27, с. 12).
Отсутствие друзей говорит о продолжающемся
эмоциональном сдвиге, но одно это редко заставляет окружающих человека
людей высказываться о нем, как о ненормальном. Скорее всего, Гитлер
отталкивал окружающих не только эмоциональной неадекватностью в общении,
но и высказываниями определенно нелепого характера. Видимо, это была
националистическая и расистская болтовня.
В сущности, друзей у Гитлера не было никогда.
Отношения с наиболее близкими ему «соратниками» по партии основывались
на общем для них стремлении к наибольшему объему власти. Гитлеру
адресовывалась лояльность и «преданность», он платил деньгами, постами,
привилегиями — и, конечно, частью власти. Изменись соотношение сил — и
свора сообщников немедленно устранила бы его от власти и выдвинула бы
нового «вождя».
Так и произошло в последние месяцы «третьего рейха».
«Гитлер и Геринг вели борьбу за власть, которой они уже не располагали, — пишет А. Полторак. —
Много лет назад они заглянули в лицо этого самого загадочного сфинкса —
и с тех пор никто из них не в состоянии был отвести от него глаз». (74, с. 169,170).
Гиммлер в апреле пытался связаться с американским командованием и обсуждал с Шелленбергом возможность устранения Гитлера.
Борман мог претендовать на роль друга Гитлера, если бы не был его «тенью».
У Сталина были друзья до того, как он приблизился к
своей цели — полной власти. Орджоникидзе был близок Сталину — и
застрелился (или был убит). Еще один близкий «вождю» человек — А.
Сванидзе, был арестован. Когда Сталину сообщили об этом, он сказал:
пусть извинится за свои ошибки, больше от него ничего не требуется.
Сванидзе ответил, что ему не за что извиняться — и был расстрелян (110,
с. 256).
Наиболее близкие Сталину члены его банды — Молотов,
Ворошилов, Каганович, Микоян — не были его друзьями. Это были сообщники,
с которыми его связывали отношения, подобные тем, которые связывают
главаря уголовной банды с его дружками; такие отношения предполагают,
что главарь в любой момент может прирезать любого из дружков, и уж как
минимум держит их в страхе.
Почти у всех сообщников Сталина были репрессированы родственники.
Например, у Калинина и Молотова были арестованы и осуждены жены, у Ворошилова — дочь.
Незадолго перед смертью Сталин приказал арестовать Микояна.
О характере родственных привязанностей Сталина можно судить но воспоминаниям его дочери.
«Вокруг отца был в те годы круг близких людей... Это был круг,
служивший источником неподкупной... информации. Он создался около мамы и
исчез вскоре после ее смерти — сперва постепенно, а после 1937 года
окончательно и безвозвратно» (2, с. 33).
К своему сыну от первой жены Якову Сталин относился «незаслуженно холодно и несправедливо» (2, с. 33).
«Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего
ему, Яша выстрелил в себя у нас на кухне, па квартире в Кремле... Он, к
счастью, только ранил себя, пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом
повод для насмешек: «Ха, не попал!» — любил он издеваться» (2, с. 97).
«Странно, мой отец из своих восьми внуков знал и видел только
троих... Мой сын, наполовину еврей, сын моего первого мужа... вызывал
его нежную любовь» (2, с. 65).
Признаки этой «нежной любви» С. Аллилуева усматривает в следующем:
«Отец поиграл с ним полчасика, побродил вокруг дома и уехал... При
его лаконичности и, слова: «сынок у тебя ~ хорош! Глаза хорошие у
него», — равнялись длинной хвалебной оде в устах другого человека. Отец
видел Оську еще два раза — последний раз за четыре года до смерти, когда
малышу было семь лет. «Какие вдумчивые глаза! — сказал отец. — Умный
мальчик!» — и опять я была счастлива» (2, с. 64, 65).
Свою жену, Надежду Аллилуеву, Сталин довел до самоубийства.
Что касается Мао Цзедуна, то как политик фашистского
толка он сформировался уже во второй половине 20-х годов, практически
одновременно с Гитлером и Сталиным: это видно из хладнокровных,
продуманных действий Мао, направленных на физическое уничтожение ею
противников внутри партии.
Самые ранние и достаточно подробные описания психики
Мао Цзедуна содержатся в дневнике П. П. Владимирова. Эти записи
свидетельствуют, что в первой половине 40-х годов, то сеть в период
первого успешного захвата власти над КПК Мао Цчедуном, в его психике
налицо были симптомы паранойяльно-истеричной психопатии.
Запись от 15 сентября 1944 г:
«У председателя КПК нет друзей. Есть нужные люди, но друзей нет.
Для него имеет ценность лишь тот, кто ему сейчас необходим. Все, что не
«полезно» для нею — безразлично или вредно... Мао обижается со многими
людьми. Но он удивительно нелюдим. По сути он одинок. Окончательно
одинок. Опасно одинок». (20, с. 342).
25 декабря: «У Мао нет и не может быть привязанностей. Привычка
есть, но всепоглощающая страсть — только власть. Она уродует Мао
Цзедуна, превращая его в опасную агрессивную личность, лишенную
естественных человеческих эмоций» (20, с. 412)
В этой записи П. П. Владимиров фактически диагностировал у Мао психопатию, очень точно обозначив ее как «всепоглощающую страсть» и «отсутствие естественных человеческих эмоций» (20,с. 130).
Буквально теми же словами К. Гейден писал о Гитлере, когда отмечал, что «ему чужды нормальные чувства прочих людей» (27, с. 12).
Свои наблюдения П. П. Владимиров зафиксировал в следующих записях:
29 сентября: «Мао Цзедун равнодушен к сыновьям, которые учатся и
Советском Союзе. Никто из нас не помнит, чтобы он упомянул имя хотя бы
одного из них, или поинтересовался здоровьем. Впрочем, и маленькая дочь
его мало трогает» (20, с. 208).
30 июня 1944 г:
«У Мао Цзедуна и Цзян Цин дочка пяти лет. Я видел ее всего
несколько раз. Берут они ее из детского сада редко — не каждое
воскресенье» (20, с. 298).
Атрофия родственных чувств — характерный признак нарастающих психопатических изменений.
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ СРЫВ КАК СИМПТОМ ПСИХОПАТИИ
По мере сосредоточения власти в руках фашистского
«вождя» нарастает ее дезорганизующее, разлагающее воздействие на
психику. Один из симптомов ее изменения — неспособность нормально
реагировать на мнение, противоречащее взглядам «вождя», который с
определенного времени начинает реагировать на несогласие, как правило,
взрывом бурных эмоций.
Гейден отмечает, что у Гитлера «даже в частной беседе» истерические взрывы сменяются внезапно жалким лепетом, как только собеседник переходит в наступление, что «Гитлер при малейшем поводе теряет самообладание и орет» (27, с. 51).
После захвата власти эмоциональный срыв, как реакция
на несогласие, стал типичен для Гитлера. Его биографы описывают
множество примеров истерической реакции Гитлера на малейшие признаки
нелояльности или несогласия. Гейден, например, пишет, что Гитлер,
«как одержимый, беснуется по самым ничтожным поводам... Из-за
запропастившейся стенограммы своей последней речи — а его последняя речь
всегда самое крупное событие — он способен надавать пощечин своим
старейшим сотрудникам» (27, с. 51).
В качестве примера можно напомнить о визите Браухича и Гитлера 5 ноября 1939 г,
когда Браухич пытался убедить фюрера не предпринимать нападения на
Францию. Гитлер, уразумев, о чем идет речь, впал в ярость, закричал на
генерала и убежал из кабинета.
Даже на дипломатических переговорах Гитлер норой
срывался и орал на дипломатов других государств, как на своих генералов.
Например, 14 ноября 1940 г.
Гитлер беседовал с Молотовым, находящимся в Германии с официальный
визитом. На вопрос Молотова, что сказала бы Германия, если бы СССР
заключил, например, с Болгарией направленный против Германии договоров,
подобный договору, заключенному между Германией и Румынией, Гитлер, но
свидетельству В. Бережкова, сорвался на крик и «визгливо прокричал», что
болгарский царь не просил Москву о гарантиях, что ему об этом ничего
неизвестно и т. п.
В психике Сталина аналогичные симптомы окончательно
сформировались в середине тридцатых годов, когда его власть подходила к
абсолютной.
Есть множество свидетельств того, что Сталин в
общении с людьми был груб, что являлось для него, в сущности, «нормой
поведения». Грубость сама по себе есть фактически эмоциональный срыв.
Среди примеров такого рода, характеризующих Сталина, весьма показателен
следующий.
«На приемах в Большом Кремлевском дворце Сталин часто подходил к
актерам и актрисам и разговаривал с ними... В начале 1941 года в кругах
людей искусства Москвы большое впечатление произвел разговор Сталина с
меццо-сопрано Большого театра Давыдовой...
Уже было позже 12 часов, и вечер был в полном разгаре, когда
Сталин не спеша, своей немножко развалистой походкой подошел к Давыдовой
— высокой, эффектной женщине, в сильно открытом серебряном платье, с
драгоценностями на шее и на руках, с дорогим палантином из черно-бурых
лисиц, наброшенном на плечи. Великий вождь, одетый в свой неизменный
скромный френч защитного цвета и сапоги, некоторое время молча смотрел
на молодую женщину, покуривая свою трубочку. Потом он вынул трубку изо
рта.
— Зачем вы так пышно одеваетесь? К чему все это? — спросил он,
указывая трубкой на жемчужное ожерелье и на браслеты Давыдовой. —
Неужели вам не кажется безвкусным ваше платье? Вам надо быть скромнее.
Надо меньше думать о платьях и больше работать над собой, над вашим
голосом. Берите пример вот с нее... — Он показал на проходившую мимо
свою любимицу — сопрано Большого театра Наталью Шпиллер... При всем
аристократизме ее манер, одевалась она с нарочитой скромностью, носила
всегда закрытые платья темных цветов, не надевала драгоценности...
— Вот она не думает о своих туалетах так много, как вы, а думает о
своем искусстве.., — продолжал Сталин. — И какие она сделала большие
успехи. Как хорошо стала петь.
Обе дамы стояли молча и слушали вождя. Что они могли сказать в
ответ? Рассказывали, что Давыдова едва сдержалась, чтобы не разрыдаться» (111, с. 23).
Эта выходка Сталина по-своему более «эффектна», чем тот эпизод, когда Гитлер разорался на генерала Браухича.
Несомненно, Сталин из трех рассматриваемых фашистских
«вождей» был наиболее волевым, хитрым и скрытным. Но можно не
сомневаться, что в его психике периодически накапливались и находили
выход психопатические напряжения, разрешавшиеся в приступах гнева,
ярости, за которыми нередко следовали очередные убийства. Эмоциональный
срыв не обязательно должен выражаться и грубостях, в крике и судорожных
движениях: он может быть выражен в виде репрессий, в виде
организационных перемещении и т. п.
В психике Мао Цзедупа аналогичные симптомы психопатии
появились наверняка раньше 40-х годов, но именно в эти годы они
приобрели, так сказать, клиническую ясность, так как именно в этот
период Мао установил абсолютную власть над КПК.
П. П. Владимиров отмечал, что Мао Цзедун не терпел ни
малейших возражений и решительно пресекал все попытки такого рода. С П.
П. Владимировым он был вынужден держаться более сдержано, но тем не
менее порой срывался.
В январе П. П. Владимиров обратился к Мао с просьбой
оказать содействие в изучении периода истории КПК 1928-1938 гг. Мао взял
на себя «освещение основных вопросов» и поставил условие, что
информацию о партии, ее развитии, внутрипартийных столкновениях П. П.
Владимиров будет получать только от него. Как пишет П. П. Владимиров,
«...тут Мао в категорической форме заявил, что я не должен требовать прояснять данные вопросы у кого-либо другого.
Когда мы уже прощались, Mao Цзедун сказал мне, что о наших
беседах никто не должен знать. Но этим он не ограничился. Он стал
льстить мне и в то же время намекать, что не доверяет моим товарищам... Я
выразил удивление. Мао возразил в столь грубой форме, что я даже
поначалу опешил. Мао почти кричал, убеждая меня в том, что здесь, в
Яньани, доверять никому нельзя» (20, с. 184, 18.5).
Это типичный для паранойяльных психопатов
эмоциональный срыв в ответ на несогласие, которое они, в силу
центрального положения в их психике влечения к власти, воспринимают
именно через призму этого влечения, — то есть как посягательство на их
власть.
ПАРАНОЙЯЛЬНАЯ БОЛТЛИВОСТЬ
Для фашистских «вождей» как для паранойяльных
психопатов типична и другая особенность: патологическая говорливость и
неумение слушать собеседника. Биографы Гитлера отмечают, что он мог
часами самозабвенно витийствовать, и это наблюдалось за ним уже в
молодые годы. Позже, придя к власти, Гитлер, естественно, пользовался
этим, чтобы лишний раз излить переполнявшие его чувства и «идеи».
Вероятно, в такие моменты у фашистского «вождя»
происходит своеобразная эмоциональная разрядка — высвобождение эмоций,
связанных с патологическим стремлением к власти, испытывается ощущение
превосходства над слушателями, которые, естественно, проявляют максимум
внимания и лояльности.
В сущности, многочасовая болтовня паранойяльного
психопата — это тот же эмоциональный срыв, только растянутый во времени и
соответственно приглушенный.
Гитлер, например, мог часами развивать перед
Риббентропом грандиозные планы внешней экспансии, и тот все это время
молча слушал (6, с. 88). Даже на важных государственных совещаниях
Гитлер со временем стал порой вести себя точно так же. Например, встречи
Гитлера с генералами в рейхсканцелярии «обычно сводились к заслушиванию
длинных речей Гитлера и к выражению присутствующими своего полного
одобрения» (25, с. 60). В случае признаков неодобрения или несогласия с
«гениальными идеями» фюрера последовал бы, разумеется, очередной
истерический припадок.
Сталин в этом отношении, видимо, был более сдержан, чем Гитлер и Мао.
П. П. Владимирова немало удивляла способность Мао Цзедуна разглагольствовать перед собеседниками буквально часами.
Запись от 29 февраля 1944 г:
«Мао Цзедун в беседах нередко оставляет тему разговора и
перескакивает на другую, потом на третью. Порой он неожиданно спрашивает
мнение, но ответ предпочитает короткий. Если собеседник начинает
развивать свою мысль, он поначалу внимательно слушает, но вскоре
разговор непременно обрывается. Мне он не раз жаловался, что после
«говорливых собеседников» утомлен и плохо себя чувствует». (20, с. 265).
Неумение слушать — довольно распространенная черта,
которая чаще всего является следствием недостаточной воспитанности. Но
для больных психопатией очень типично именно чувство утомления,
раздражения, а то и глухой ярости, когда собеседник не соглашается с
больным или даже просто говорит больше, чем больной.
Фашистский «вождь», видимо, во время беседы
подсознательно расценивает развитие мысли собеседником, его доводы и
рассуждения как проявление нелояльности, как неуважение к его власти,
поскольку «вождь» воспринимает процесс общения с людьми почти
исключительно по схеме «лоялен-нелоялен». Отсюда и раздражение Мао
против спорящих с ним, и утомление после «говорливых собеседников».
Себя, надо полагать, Мао Цзедун к «говорливым собеседникам» не относил.
Запись от 15 июля 1944 г:
«Странные эти наши беседы. Говорит преимущественно Мао. Иногда
говорит час или два, случается и больше. Мне отводится роль слушателя.
Он очень недоволен, если я не соглашаюсь. Если мне случается возразить,
он круто меняет тему (с другими в таких случаях он поступает просто
оскорбительно) или весь уходит в нервное сосредоточенное курение. И
тогда я чувствую, какой ценой ему обходится общение со мной» (20, с. 303).
15 марта 1945 г: «В своем кресле он или слушает, окуривая
собеседника дымом, или рассуждает. Может говорить два, три, четыре часа!
И это один на один!» (20, с. 472).
ТРЕБОВАНИЯ ПОКЛОНЕНИЯ КАК СИМПТОМЫ ПАРАНОЙЯЛЬНОЙ САМООЦЕНКИ
Насколько в фашистских «вождях» раздуто стремление к
власти, настолько, соответственно, велико в них желание видеть и
воспринимать направленные в их адрес атрибуты лояльности — всевозможные
знаки почтения и восхищения. Это явно патологическое отношение к
окружающим, вытекающее из патологического стремления к власти и
формирующейся постепенно в «вожде» преувеличенной, в конечном счете,
просто паранойяльной самооценки.
Психиатры давно выработали определенные правила
обращения с психически больными людьми. Что касается больных
паранойяльно-истеричной психопатией с манией величия, то в общении с
такими больными необходима осторожная лояльность но отношению к их
бредовым высказываниям; нельзя выражать открытого несогласия с их идеями
и тем более настаивать на том, что эти идеи неверны. Допускается лишь
минимум дискуссионности, в противном случае у больного может быть
спровоцирован эмоциональный срыв: приступ истерического гнева, или
наоборот, тоски и депрессии.
По мере того, как фашистский «вождь» распространяет свою власть на все большее количество людей, все
они вынуждены себя вести по отношению к вождю так же, как ведет себя по
отношению к больному паранойяльно-истеричной психопатией врач-психиатр:
мягко, с демонстрацией полного согласия с его взглядами и т. п.
Разница лишь в том, что больной, находящийся в сумасшедшем доме,
навязывает врачу такой стиль поведения по той причине, что любой другой
стиль не улучшает состояния больного, и врач должен вести себя так в
силу врачебного долга. Люди же, порабощенные фашистским «вождем» —
паранойяльным психопатом, вынуждены обращаться с ним подобным образом по
той причине, что у этого психопата в руках сосредоточена власть.
С точки же зрения психиатрии в обоих случаях
психопат, независимо от того, находится ли он у власти в государстве,
или же в психиатрической больнице на излечении, в силу непреодолимых
патологических особенностей своей психики фактически навязывает, в
первом случае — врачу, во втором — множеству подчиненных психопату
людей, ту форму общения, которая представляется ему единственно
нормальной и которая на самом деле является бесспорным симптомом
паранойяльно-истерической психопатии.
После захвата власти фашистским «вождем» в масштабах государства все государство в конце-концов превращается в настоящий сумасшедший дом,
где даже психически нормальные люди вынуждены вести себя, как
психопаты, регулярно и интенсивно выражая доведенную до истерии «любовь»
к «вождю», который, таким образом, заражает своей манией величия,
вывернутой наизнанку и предстающей в виде рабского поклонения, миллионы
людей.
Если взять психопата с манией величия и в порядке
эксперимента вручить ему власть над определенным количеством людей, то
он немедленно начнет вести себя так, как действовал Гитлер, Сталин или
Мао Цзедун в масштабах государства: начнет укреплять свою власть —
создавать «культ», пресекать несогласие и т. п.
Известно, что культ Гитлера в Германии был доведен до
совершенно абсурдных форм, то есть фюрер навязал всему немецкому народу
ту форму отношения к себе, которую требовал и получил от своих
сотрудников и подчиненных: безоговорочное согласие, послушание,
восхищение и т. II.— именно ту форму отношения, которую ждет и даже
требует от окружающих любой паранойяльно-истеричный психопат в любом
сумасшедшем доме.
Б. Винцер вспоминает в своей книге:
«Каждая газета ежедневно публиковала по меньшей мере одну
фотографию Гитлера и вбивала читателям в голову: Гитлер все знает,
Гитлер все видит, Гитлер вездесущ. Его портрет висел во всех помещениях,
его бюсты стояли во всех углах, и в каждом городе были площадь и улица,
носившие его имя» (18, с. 122).
Корреспондент ТАСС И. Филиппов, работавший в Германии в 1939-1941 гг., пишет в этой связи:
«Культ фюрера в дни его пребывания в Берлине принял неописуемые
масштабы... Печать заполнялась статьями о Гитлере, его фотографиями.
Издательства, почтовые ведомства, соревнуясь в угодливости,
распространяли портреты, открытки, на которых был изображен Гитлер то в
виде Иисуса Христа на фоне солнечных лучей, то в виде нежного отца,
ласкающего ребенка. В магазинах продавались игральные карты, на которых
вместо юнкеров-валетов красовался Гитлер...
В религиозных рождественских песнях имя Христа заменялось Гитлером...
Руководитель «Гитлерюгенда», позже гаулейтер Австрии Ширах, создавал свои стихи, в которых сравнивал Гитлера с Богом» (96, с. 346).
Фашистская пропаганда вдалбливала в головы немцев:
«Никто не имеет права задаваться вопросом: прав ли фюрер и верно ли то, что он говорит? Ибо то, что говорит фюрер, всегда верно» (96, с. 346),
При регистрации брака в нацистской Германии жениху и
невесте в осязательном порядке вручался экземпляр книги Гитлера «Майн
Кампф».
Перед появлением Гитлера всегда звучала определенная музыка — «Баденвайльский марш».
Описание одного из сборищ с участием Гитлера — митинг в цирке:
«Хайль! Хайль! Десять тысяч правых рук подняты кверху. Слезы на
глазах женщин, хриплые голоса мужчин... Царит наряженность.
Возбужденность политического собрания, но напряженность людей, ожидающих
свадьбы или похорон. Хайль! Хайль!
Появляется Гитлер. Мимо помоста, на котором он стоит, в течение
часа проходят тысячи молодых людей, с поднятой вверх правой рукой.
Глаза каждого... устремлены на Гитлера. Глаза, полные решимости умереть за идеал» (32, с. 146).
Того же самого добивались — и в конце концов добились Сталин и Мао Цзедун.
В СССР Сталин поставил себя в положение живого бога.
Повсюду висели его портреты, в каждом мало-мальски крупном поселке, не
говоря уже о городах и городках, возвышались его статуи. Пресса была
переполнена в течение двух десятилетий ежедневно подобострастными, до
предела угодливыми восклицаниями и высказываниями в адрес Сталина.
- «Правда», 8 января: «Да здравствует тот, чей гений привел нас к
невиданным успехам, — великий организатор побед советской власти,
великий вождь, друг и учитель — наш Сталин!»
- «Правда», 30 декабря: «Да здравствует наш гениальный вождь, творец Конституции, первый и лучший друг науки — товарищ Сталин!»
- «Правда», 17 октября: «Да здравствует вождь и учитель, наш отец и друг, наша радость и надежда — родной, любимый, великий Сталин!»
- «Правда», 8 марта 1939 г: «Пусть живет отец, да здравствует наш отец родной — Сталин-солнышко!»
- «Правда», 21 декабря: «Ленина нет, Сталин стал для нас учителеv и другом. ...Высоко парит орел, видя с высоты то, что не видят в долине, и смело ведет человечество к коммунизму».
В начале пятидесятых годов обычные определения
Сталина — «великий вождь и учитель всех народов» порой писались с
большой буквы, то есть следующим образом: «Великий Вождь и Учитель».
Результаты этой обработки массового сознания прослеживаются даже
сегодня — до сих пор еще немало представителей старшего поколения, а
также людей определенного типа, страдающих бабской тоской раба по
господину, не избавились от чувства преклонения перед «вождем».
Такого же положения живого бога достиг в Китае Мае Цзедун.
М. Яковлев, работавший в Китае 17 лет, вспоминает:
«Непомерное прославление и наделение личности Мао и
его «идей» сверхъестественной силой привели к прямому его
обожествлению. Императоры всегда обожествлялись в Китае. Но
обожествление личности Мао Цзедуна превзошло все, что известно в истории
Китая о пышных царствованиях «наместников Бога на земле». Оно приняло
уродливые формы идолопоклонства.
Каждое его публичное появление преподносилось как
исключительное событие. Он сравнивался с небесным светилом или выдавался
за второе светило.
Почти во всех общественных местах в вестибюле
стояло гипсовое или мраморное изваяние «кормчего». Хунвэйбины носили по
улицам китайских городов портреты Мао Цзедуна как иконы. Жених и невеста
во время бракосочетания трижды кланялись портрету «кормчего» (104, с. 245).
Пропаганда внушала китайцам:
«Мы должны решительно выполнять все указания Мао
Цзедуна, как те, которые мы понимаем, так и те, которые мы в данный
момент не понимаем...
Необходимо выполнять не только те указания председателя Мао, которые хорошо осмыслены, но и те, которые пока не осмыслены». (88, с. 247).
Появлению Мао предшествовала также определенная музыка — марш «Алеет Восток».
Описание одного из митингов с участием Мао:
«Площадь Тяньаньмэнь забита хунвэйбинами,
цзао-фанями и военными. Над площадью загремели звуки песни «Алеет
Восток» («Дунфан хун»), песни, которая исполнялась только при появлении
Мао Цзедуна. По широкому коридору, образованному солдатами, на зеленом
военном вездеходе в сопровождении приближенных и охраны ехал «великий
кормчий». Он был облачен в военную форму. Площадь забурлила. «Десять
тысяч лет жизни председателю Мао! Миллион лет жизни председателю Мао!» —
вопили в исступлении сотни тысяч человек. И рвались к месту, где только
что проехал современный «сын неба», чтобы прикоснуться к «освященной
земле» (104, с. 243, 244).
Обычно после таких сборищ на земле оставались лежать десятки трупов людей, задавленных в столпотворении.
Если печатная и устная пропаганда воздействовала
преимущественно на сознание человека, то огромным количеством портретов и
статуй «вождя», а также массовыми митингами, гигантскими
театрализованными зрелищами фашисты через образный уровень психического
восприятия давили на подсознание человека, формировали в нем чувство
покорности «вождю» и чувство преклонения перед ним. Вездесущность
«вождя» подтверждалась вездесущностью его портретов и статуй. Размах
массовых мероприятий, толпы восторженных, стремящихся к «вождю» людей
создавали иллюзию его величия: эта картина запечатлевалась в
представлении людей и вызывала в них чувство психопатического
преклонения перед «вождем». Миллионы людей превращались в тех же самых
паранойяльно-истеричных психопатов, одержимых сверхценной идеей — идеей
всемогущества, непогрешимости и гениальности «вождя».
Это была, если так можно выразиться, искусственная, наведенная психопатия.
Но эти театрализованные представления являлись не
только акциями, с помощью которых оболванивались миллионы людей, а
фашистские «вожди» получали возможность лишний раз ощутить остроту своей
власти, ощутить ее необъятность и беспредельность.
Элемент театральности в поведении фашистских «вождей» обусловливался и некоторыми другими факторами.
Продолжение здесь http://www.apn.ru/special/article22331.htm
Работа «Гитлер, Сталин, Мао Цзедун: сравнительный
анализ психики» была написана мной в 80-х годах. Тогда я еще не был
верующим, и поэтому не понимал роли Сталина как орудия Божьего возмездия
за прегрешения русского народа и России перед Богом.
