Жизнь, так или иначе, продолжалась. Она текла своим чередом. Что-то происходило, что-то случалось. Но всё это уже было серо, монотонно, обыденно, я бы сказал. Без всплесков эмоций. Работа, дом. Потом обратно и снова по тому же кругу. По ночам залазил через экран монитора в Internet и бороздил там просторы всемирной мировой паутины, пытаясь там забыться и отвлечься от реальной жизни. Утром с большим трудом удавалось проснуться. Потом, весь день, старался никому не показывать своих красных от бессонницы глаз. На работе старался куда-нибудь упрятаться от любопытных раздражающих взглядов и бестолковых, по-детски глупых, расспросов. Даже странно было слышать такие глупые фразы и слова от достаточно взрослых людей, которые пытались произнесённое ими связать воедино в предложения и даже были горды от того, что у них (на их взгляд) это получалось довольно «типа круто».

Пришла пятница. Даже не знаю теперь, пришёл ли тогда ещё один день недели, именуемый «пятница», или действительно, как к Робинзону явилась Пятница, так и ко мне пришла женщина. Точнее не пришла, а вернулась. Точнее, не вернулась... Даже не знаю, как это можно назвать. Да и вообще, называется ли это как-нибудь?!

 

Прошло всего лишь две ночи и полтора дня после того, как мы расстались с Глорией. За это время я сумел себя вымотать так, что мои нервные окончания, предназначенные Всевышним для восприятия окружающего мира, были обволочены, и тем самым притуплены, желанием поспать; и от того я ходил как на заторможенном автопилоте.

Сплю. Звонит телефон. Снимаю трубку, как обычно не давая возможности телефону долго звонить.

— Алё,– голос, вроде не сонный, как будто я уже давно проснулся.

— Привет,– мужской голос, очень знакомый. По-моему я его уже узнал.

— Привет.

— Я тебя не разбудил?

— Да нет, я уже встал.

— Ты не удивлён, что я позвонил?

— Удивлён, но…,– Аванес перебил и сам продолжил:

— Я знаю. Но, знаешь, она без тебя не может. Она всё время думает о тебе.

— У вас был разговор?

— Нет. Я это и так вижу. Она ходит последние пару дней сама не своя. А сейчас она лежит, дремает. Сказала, что плохо себя чувствует, и не пошла на работу. Осталась дома поболеть. Но, я-то понимаю, что это за болезнь. Я сей час положу возле неё телефон и уйду на работу, а ты позвони ей через пять минут. Меня уже не будет дома. Она будет рада тебя слышать. Ей ты этим поможешь.

— ???

— Удивлён?

— Более, чем…

— Ну, ладно. Давай, звони. Она хочет этого, хотя, может, и не ожидает.

Аванес положил трубку, а я, сидя на полу, не сразу смог прийти в себя. Какое-то время я ещё сидел, согнув ногу в колене, упёршись в него подбородком и уставившись на маленькую зелёную лампочку на трубке своего телефона. Опомнившись, я поднёс трубку к уху, услышал короткие гудки, и нажал кнопку «отбоя». Поразмыслив отсутствующими в данный момент мыслями, и поняв, что мыслей никаких нет, думать нечем, я набрал её номер телефона.

 

Она не удивилась моему звонку. Чувствовалось, что она была рада меня слышать. Я ей сразу всё рассказал про звонок Аванеса. Мне показалось, что она там, на другом конце телефонного провода, улыбалась той своей горделивой улыбкой, от которой она казалась светящейся изнутри от исходящего неизвестно откуда и пронизывающего её стан небесного зарева.

— Давай встретимся,– сказала она.

— Когда?– спросил я, незамедлительно спросил я, отметив для себя, что окончательно потерял голову.

— Во вторник.

— Во сколько и где?

— В пять, в кафе напротив «цветочников».

— Хорошо.

— Пока.

— Пока,– сказал я, еле сдерживая крик переполнявшей меня радости от услышанного.

— Почему ты трубку не кладёшь?– спросила она, и я снова почувствовал, что она горделиво и самодовольно улыбается.

— Жду, пока ты первая положишь,– честно сказал я.

Я услышал как она снова, на этот раз уже вслух, улыбнулась.

— Пока,– сказала, думаю, что – улыбаясь, Глория.

— Пока,– сказал я.

Она положила трубку, я – следом.

Вскочил на ноги и вприпрыжку побежал в ванную улыбаться. Самодовольный и умывшийся я посмотрел на часы. Так и есть. Я опаздывал. Но как-то это меня нисколечко не смутило. Взял телефон, позвонил на работу и, с трудом сдерживая смех, сказал, что проспал, опоздаю и что я уже выхожу.

На улицу вышел, как обычно – серьёзный, сдержанный. Не могу же я всем показать, прыгая, как мне хотелось, переполнявшую меня радость!

Человек, который остановился мне и согласившийся меня подвезти, оказался вовсе не таксистом, а мебельщиком. Я для себя отметил, что этому человеку надо было найти «свободные уши» и рассказать про ремонт рулевой рейки, про то куда и к кому надо, а куда и к кому не надо ездить ремонтироваться, и что-то ещё подобное он говорил и говорил не умолкая.

Я же с серьёзным видом ему поддакивал и кивал головой, не понимая до конца, о чём он говорит.

«И чего это я так лечу. Времени-то ещё очень много. Скажений (укр.). Боюсь опоздать? Конечно же – нет. А чего? Может, себя боюсь? А того, что будет после встречи, я не боюсь? Не боюсь. Я, и не боюсь? Конечно же – боюсь. Или, всё же, не боюсь? Так, непонятно ещё почему, но, всё же, опасаюсь.

Как это не понятно. Ну ты хоть самому себе не ври. Боюсь – не боюсь, опасаюсь – не опасаюсь, знаю – не знаю. Мальчишка. А со стороны посмотришь – взрослый пацан уже. Дядька, как говорила моя мама. Так, сопли только развешивает в укромном уголке где-нибудь, когда напивается, спрятавшись от всех глаз. А на людях-то деловой такой. Важный.

А от себя-то не убежишь. Не убежишь! И не уедешь. И как бы ты не ехал.

«И где бы ты не был,

И чтоб ты не делал»,– как пел поэт.

Поэт. И в тоже время – певец. И всё в одном лице. Прям «человек и пароход» какой-то. Вот гоню, а? Исполнитель это называется. Ум за разум заходит. Видимо от избытков того самого ума. Или от малодушия. Или от слабоумия.

Не-е-т. Пора заканчивать такие мысли. Бред какой-то получается. Так, действительно, можно запутаться в своих же собственных мыслях»,– думал я по пути к Гураму.

 

Последние несколько шагов от такси до кафе Гурама я делал так, как это мы можем увидеть в замедленной съёмке фильма. В ушах стоял странный не то гул, не то звон, движения были размашисты, но чётки, поступь тверда, хотя в ногах ощущалась дрожь; при каждом шаге из-под подошвы вылетал пухнастый снег, а, оставшийся под подошвой, скрипел от мороза при перемещении моей ступни с пятки на носок; походка казалась подпрыгивающая. Очутившись перед дверью в кафе, я закрыл глаза, протянул руку к ручке двери, обхватил её своими, вспотевшими от волнения, пальцами, на мгновение затаил дыхание, и резко открыл дверь на себя.

Воздух помещения, перемешанный с ароматом кофе, обдал меня жаром как пар от воды, выплеснутой из шайки на раскалённые камни в парилке. Казалось, что тысячи иголочек вонзились мне в кожу на лице и ушах. В приглушённом свете кафе я пытался увидеть лицо, которое излучало необъяснимый свет. И этот свет, как мне казалось, был не земной. Быстро обшарив глазами всё заведение, включая каждый укромный уголок, к своему разочарованию, я не увидел человека, которого я так жаждел увидеть, о котором я не переставал думать…

Кто-то со мной поздоровался, я с ним (или с ней – даже не обратил внимания). Вышел на улицу, чтоб немного пройтись и снять переполняющее меня возбуждение. В висках стучала кровь, отдавая барабанными звуками в ушах. Я не сомневался в том, что Глория придёт. Просто я приехал раньше.

Пройдясь туда, сюда, я завернул за угол какого-то дома.

Сделав несколько шагов, я увидел её(!), шедшую мне навстречу. За это время, что мы не виделись, она стала ещё краше. На ней были чёрного цвета колготки и короткий лохматый полушубок коричневого тона. Аккуратная короткая стрижка каштанового цвета волос подчёркивала утончённость её вкуса. В чём она была обута, я уже не видел. От неё истекал такой лучезарный свет, что всё, к чему она прикасалась, то место, на которое она становилась, продолжало ещё какое-то время светиться. Она смотрела себе под ноги, переступая через бордюр. Я остановился и перестал дышать. Переступив, а, точнее, перепорхнув, как мотылёк, через бордюр, она ступила на тротуар и, зашагав по нему, подняла свои глаза и увидела меня. Вместо её глаз на меня были направлены два прожектора, излучающих зелёный свет. Этот свет пронизывал меня насквозь. Обволакивал и поглощал. А я, даже, и не сопротивлялся, а наоборот, шептал: «возьми меня, возьми».

Я отдался чувствам. Чувствам любви. Это было против моих правил, но… Я так хотел. Я терял с ней голову. Точнее сказать, не терял, а оставлял её где-нибудь отдельно, чтобы она своими мыслями не мешала мне быть рядом с Глорией.

 

— Привет,– толи вымолвил, толи подумал вымолвить я.

— О, привет! Ты меня напугал. Не ожидала тебя увидеть здесь, посреди улицы.

— Я прийшов, тебе нема...

— Підманула, підвела?

— Не зовсім, я подумав інакше. Той, на чиїх крилах я прилетів, був хуткіший за твого.

Глория не без довольства улыбнулась, показав два белых ряда ровных красивых зубов. Она – женщина. И она тоже, как и все женщины, «любила ушами».

— Ты, как всегда, неотразима! Жаль, что ты не можешь сейчас увидеть как заботливо, со своей холодной нежностью, украшает тебя Снежная королева вот этими белыми снежинками,– поймал я одну из них и протянул в раскрытой ладони Глории.– Посмотри, какой красивый узор на них! Это ж надо, такая мелкая деталь, а как искусно сделана! Видишь, Снежная королева не позволяет мне долго держать свои снежинки в моих руках. Снежинки тают. Зато она позволяет любоваться узорами из снежинок на твоих волосах.

— Снежная королева здесь ни причём. Это ты своим жаром растапливаешь её снежинки в своих руках.

— Ты хочешь сказать, что у меня много тепла?

— У тебя столько тепла, что если ты этого захочешь, то растопишь самое холодное сердце, обогреешь и заполнишь собой самую одинокую душу, сведёшь с ума самый холодный рассудок… Ты что, не видишь, что ты со мной делаешь? Я о тебе только и думаю. Только что тебя увидела, а уже растаяла, как мороженое на солнце и липну к твоим рукам, от которых я хочу твоей ласки и нежности. Я хочу, чтобы ты,– прикоснувшись ко мне шубой, взяв за руку и закрыв глаза, начала говорить шёпотом Глория, продолжая сближать уже сближенное между нами расстояние,– ты… О Боже!– встрепенувшись и открыв глаза, сказала Глория.– Ну что ты со мной делаешь?

— Я не знаю, что тебе сказать.

— Пошли к Гураму. А то мне кажется, что все вокруг нас остановились и смотрят, что же мы сейчас будем делать,– отступив от меня и «поёжившись» плечами как от холода, сказала Глория.

— Пойдём,– вздохнул я, сжал губы, посмотрел на Глорию и улыбнулся.

 

Мы вошли в кафе, заняли столик, официантка принесла нам меню.

Глория принялась его рассматривать, а я продолжал любоваться этой красивой, но роковой, как говорят, женщиной. В том, что она заполнит большую часть моих мыслей на всю оставшуюся жизнь, я уже не сомневался. Я отпустил тормоза и летел навстречу своей судьбе. Я знал, что произойдёт что-то. Но что? Сейчас «всё идёт по плану, а план идёт по кайфу». И я отгонял подобные мысли от себя подальше. Хотя ловил себя на мысли, что эти мысли меня не покидают. Я их только загоняю глубже себе в подсознание, да и только. Но они продолжают быть во мне. И, рано или поздно, они выплеснуться наружу, сыграют свою роль… Ну, «а пока, как Богиню на руках»…

Я не хотел об этом думать. Точнее сказать, я не хотел ни о чём думать, кроме как о Глории. Она меня поглотила целиком и полностью. Она заполнила меня своим естеством всего без остатка. Была только Она, Она, Она…

«Бомбись всё провались. Я хочу этого. Нет, более того: этого хочу я! Сколько я хочу, столько я и буду делать то, что я считаю нужным! И зависит всё это только от меня и Всевышнего! Как я решу, так и будет. Как Всевышний позволит мне решить, так я и поступлю! Но есть ещё и Глория. О да, конечно же! Она также вправе повлиять на дальнейшие события в наших судьбах и судьбах окружающих нас людей.

До чего же она хороша! Какая осанка! Какая форма груди! Глория! Ау-у… Как хорошо, что ты меня не слышишь! Или слышишь? А ты, интересно, умеешь читать мысли?»

— Знаешь, не могу о тебе забыть. Всё это время, что мы не виделись, я не переставала о тебе думать,– оторвав взгляд от меню и открыв свои глаза моему взору, нарушила воцарившуюся на минуту тишину Глория.– Как ты думаешь, человек способен читать мысли другого человека? Я спрашиваю, потому что мне казалось, что я чувствую, когда ты обо мне думал. Точнее сказать, ты, как мне казалось, думал обо мне всегда. Только какие-то короткие промежутки времени я не ощущала тебя, т.е. твоих мыслей.

— Знаешь, я бы хотел тебя попросить об одной малюсенькой просьбе. Я не знаю, как ты к этому отнесёшься.

Мы сидели напротив друг друга, смотрели друг другу в глаза и не могли насмотреться.

— Я думаю, что ты не сможешь мне отказать в моей просьбе,– продолжал я после маленькой паузы. Не отрывая глаз от Глории, я полез рукой во внутренний карман пиджака, достал свёрнутые вчетверо несколько листов А4-го формата, развернул их, оторвал взгляд от Глориных глаз, посмотрел на развёрнутые листы, бегло пробежал по ним глазами, и протянул листы Глории.– Прочти это сейчас. Я давно решил написать тебе что-нибудь. Тогда давно, как только решил, написал первые строки. Потом не имел возможности продолжить. Не физической возможности, а умственной. Знаешь, сяду написать тебе, мыслей много, бегут куда-то, путаются, а поймать я их не могу. Но в те моменты, когда я имел возможность удержать мои мысли от запутывания, я кое-что смог тебе написать. И вот сегодня я говорю тебе – прочти их. Чтение у тебя займёт не более двадцати минут.

Музыка, слова ....

Мир полон образных чувств,

От которых может кружиться голова, наполнить всем, забрать все, пережить сначала, вспоминть, забыть, развеяться, найти ...

 

 Глория выпорхнула из машины и растаяла в ночи.

— Домой,– сказал я таксисту и, закрыв глаза, откинулся на спинку заднего сидения. Проехав немного в таком состоянии, я открыл глаза, поднял голову, оглядел пространство вокруг себя, потом вокруг машины.– А куда мы едем?

— На «АБэВэГэДэйку»,– сказал хитро (как мне показалось) таксист.

— Я говорил, куда мне надо?

— Я догадался, в каком районе ты живёшь.

— Вы подслушали разговор?

— Да, ладно, братан, чё ты нервничаешь? Тёлка у тебя – самый цинуз. Смотрит на тебя, аж ляжки её мокрые от желания! Ты, что, типа с ней поссорился? Или это чужая баба, а?

— Я прошу прощения, что делаю Вам замечание, но, насколько я помню, свиней я с Вами не пас, чтоб Вы имели моральное прав со мной в таком тоне разговаривать.

— Та, ладно, земляк, расслабься…

— Ну, хорошо, свинопас, ты сам этого захотел. Лох ты безмозглый. На будущее – знай прежде человека, с которым ты имеешь желание вести беседы, а потом открывай свой вонючий рот. Ты меня понял, безмозглый? А теперь останови, я не хочу с тобой ехать. На тебе денег, и поищи где-нибудь в продаже хоть немного мозгов. Тебе хоть на какую-то частицу их хватит. Будет хоть немного мозгов, остальные, если поумнеешь, придумаешь, где взять.

Вышел из машины, купил сигареты, закурил. Постоял, затягиваясь дымом сигарет, немного успокоился. Поймал ещё одну машину. Сел, поехали. Этот таксист был, в противоположность предыдущему, спокойным, без дешёвых пантов, можно сказать, даже, культурно-интеллигентным.

Войдя домой в пустую квартиру, не включая свет, разулся, босиком побрёл на кухню. Пошарил по полкам шкафчиков, что-то с них уронил, споткнулся через стул, падая, поймал себя между столом и подоконником, на котором и нашёл пепельницу. Подпалил спичку, прикурил сигарету. Глубоко затянулся дымом сигареты, глядя на огонь от спички. Выдохнул на огонь от спички дым из лёгких и погрузился снова во мрак. Темень и тишину нарушали только проезжающие по дороге за окном машины. Да и ещё красненькая точка прикуренной сигареты пыталась прорезать тьму, разгораясь ярче при каждой моей затяжке и притухая, когда я задерживал дым в лёгких, как будто набирала силы, чтоб в следующий раз, когда я буду затягиваться, разгореться ярче.

Докурив, я побрёл в комнату. Набрал знакомый номер.

— Доехал, всё нормально? Сейчас я дам трубку Глории,– ошарашил меня Аванес.

— Аллё,– быстро и уверенно сказала Глория,– добрался, всё нормально?

— Да.

— Всё в порядке?

— Да.

— По твоему голосу этого не скажешь.

— Да нет, всё нормально.

— Хочешь, я приеду?

— Каким образом?– спросил я чуть помедлив, и ощутив комок, подкатившийся к горлу и осушивший его.

— То есть,– хочешь?

— …,– в горле сухость распространилась настолько, что я не смог сказать ни слова.

— Встреть нас,– решила Глория.– Мы сейчас выезжаем, минут через двадцать-сорок будем возле твоего дома.

— А что мы будем делать?– спросил я, уже не понимая того, что я говорю, и окончательно потеряв ориентацию в пространстве, времени, и, казалось, не только.

— Чай пить,– сказала Глория, и я услышал в трубку, как она рассмеялась.

— Хорошо,– сказал я уверенным голосом, ощущая, что ко мне возвращаются силы и бодрость духа.

 

Положив трубку, я, переполненный энергией, сорвался со своего места на ноги, остановился, чтобы что-нибудь не разбить или не перевернуть, и замер, расставив в стороны вытянутые руки и, закрыв глаза, подняв лицо вверх. Собравшись с разбросанными по всей голове мыслями, я привёл своё тело в обычное «стоячее» положение и принялся искать на кухне чай, кофе и что-нибудь к ним.

Мы пили чай-кофе с печеньем, о чём-то говорили. Как себя вести я не знал, поэтому старался молчать. Потом наступила пауза ожидания приближения того, зачем мы здесь и собрались в этот час. Я предложил пройти в комнату и послушать музыку.

Глория и Аванес всё это время вели себя так обыденно, как будто мы с ними старые друзья. Или, даже, более того, чем друзья. И это не взирая на то, что мы с Аванесом видели друг друга первый раз в своей жизни.

Я предложил своим гостям выбрать музыку, которую мы будем слушать. Выбор был сделан, и я поставил выбранный диск. По комнате распространились звуки спокойных мелодий с напеваемыми словами и без них.

Я выключил основной свет, включил маленький ночничок в углу комнаты и присел рядом со своими гостями. Немного помолчав, мы продолжили наши беседы на разные темы обо всём и ни о чём конкретном. Невольно мы как-то стали сидеть ближе друг к другу. Глория сидела между мной и Аванесом и смотрела на меня широко открытыми глазами сквозь таинственный полумрак.

— Поцелуй её,– сказал Аванес.

Я сидел, не зная, что сказать. Меня всё происходящее пугало.

…

— Ты много работаешь?– спросил Аванес, отхлёбывая кофе.

— Имеешь ввиду много ли я зарабатываю?

— Меня твои деньги не интересуют. Я имею ввиду твоё свободное время,– Аванес затянулся сигаретным дымом уставившись на меня немигающим взглядом.– Понимаешь, Глории нужен секс. Она без него не может. У меня мало свободного времени, чтоб уделять ей столько, сколько ей надо. Я вижу, как она к тебе относится, как переживает, как хочет тебя. Даже сегодня,– улыбнулся Аванес,– бежала к тебе «как сойка влюблённая». Даже трусики не надела, так хотела тебя!

Я молча курил и смотрел в глаза Аванесу. Я не знал, что можно сказать в ответ. Мне хотелось, чтоб это было всё не со мной. Как будто я смотрю какой-то фильм, только очень близко-близко. Настолько близко, что героев этого фильма могу потрогать руками.

— Я знал, что она мне изменяет с тобой,– продолжал Аванес, не сводя с меня глаз,– но я не хочу её терять. Понимаешь, она дорога мне. Я её люблю. А ты её можешь от меня увести. Когда мы с ней занимаемся сексом, я вижу, что она думает о тебе. В те минуты, когда я владею её телом, её душа не со мной. Поэтому я и решился сегодня на этот шаг. Когда она сегодня пришла, я понял, что она виделась с тобой! Меня это взбесило, и решил познакомиться с тобой. Единственное, что я не мог предположить – это то, что случится всё сегодня и именно так, как это случилось. Понимаешь, что я хочу сказать. Я нормальный человек. Мы с Глорией – современная семья со всеми вытекающими отсюда последствиями. Живём мы сегодня. Живём один раз. Второй такой жизни не будет. Но, наша жизнь так устроена, что если хочешь иметь какие-то блага, то ты должен чем-то пожертвовать. В моём случае этим «чем-то» является моё свободное время, которое я не уделяю Глории. Поэтому, чтобы её не потерять, я ей позволяю жить настолько свободно, насколько её необходимо. Этой свободой я и могу её удержать. Чтобы долго не говорить о том, что уже сказано, и о том, что и без слов понятно, я буду заканчивать. Я позволяю тебе встречаться с Глорией. Вы можете встречаться у нас дома, когда меня нет. Можем встречаться втроём, когда у меня есть свободное время. Только об одном тебя прошу: не забирай её у меня. Я люблю её и, кроме неё мне никто не нужен. Почему я так говорю? Потому что, я тебе уже говорил, она не может жить без секса, а я настолько занят, что ей не могу дать этого в том объёме, что ей необходим. Ты – нормальный человек, чистоплотный, к Глории трепетно относишься, возможно – любишь. Одним словом, плохо ты ей не сделаешь.

Я молчал, не зная, что сказать. Курил, слушая Аванеса глядя ему в глаза. Аванес говорил, не сводя с меня глаз. У меня было какое-то непонятное чувство. Чувство, как будто в мою душу кто-то смог войти, и сейчас там ковырялся. Возможно этим «кто-то» был Аванес. А, возможно, и кто-то другой.

Аванес всё ещё что-то говорил, но я его не мог слышать. Я сидел и пытался выгнать из своей души того, кто мог бы там быть. Походил, побродил, вроде никого там не нашёл. Но чувство какой-то опустошённости души у меня осталось. Как будто всё-таки там кто-то был, и что-то унёс с собой. Но кто был и что унёс – я так и не смог сейчас разобрать.

Пошёл я, побродил по душе своей и, ничего не найдя там на этих пустырях, только закрыл её от всех, чтоб не заходили, не ковырялись в ней.

Вернувшись в реальность, я, вдруг, почувствовал пришедшее желание спать. Аванес сидел напротив меня и зевал. Тоже, видимо, имел сейчас желание только одно – спать.

Мы с Аванесом, покурив, поговорив и попив кофе, пошли в комнату. Глория дремала, свернувшись «калачиком» на сложенном диване, обняв, прижавши к груди, маленькую подушку. В телевизоре бесшумно мелькали какие-то фигуры, звук был выключен.

Глория открыла глаза. Улыбнулась уголками рта, и тихо сказала:

— Сделайте мне кофе.

Мы с Аванесом, гуськом отправились на кухню, приготовить этот напиток для нашей женщины. Я ни о чём не думал, ничего не чувствовал. Мысли и чувства были притуплены желанием спать. Делал всё на автопилоте.

Сделав кофе, мы с Аванесом понесли его Глории. Аванес нёс кофе, а я всякие печенья. Глория лежала с открытыми глазами и улыбнулась нам, когда мы вошли.

Она села на диване, поджав под себя ноги, поёжилась; потом взяла кофе, печенье. Я достал плед и ним накрыл Глорию. Она отпустила мне тёплый взгляд благодарности.

Зачем так часто посещают тебя мечты о счастье. Ты теряешься в потоке мыслей, а все об одной. И сердце бьется неровно, не помогут травы, просто это чувство не разделит строка.
Ты хочешь, чтобы тебя услышали не только сотни, чтобы узнала она, чтобы гордилась тобой. Ты хочешь, чтобы она за зимний вечер о тебе думала трижды, но не предскажешь ее. Ты хочешь, чтобы она скучала, когда ты где-то пропадаешь, не чувствует она, но ты знаешь, ты ищешь ей цветы, и, может быть, не подаришь, она так далеко от тебя и ты ждешь, когда ты нужен станешь ей, но ведь не поздно ли станет тогда.

О Боже, как боишься ты ошибиться и потерять контроль над словами, о, если бы она знала, сколько сил ты вкладываешь каждую ночь в прощальное: целую. О, если бы только она знала, сколько нераспущенных цветов она оставила в тебе, о скольком ты хотел бы сказать. О, если бы она знала, сколько раз ты пытался убедить себя в ее пороках. О, если бы мог ты узнать о ее ошибках и о ее недостатках, но знаешь ты как бы сильно любил все ее негативы, еще больше чувств вкладывал бы в дорогое слово. О, если бы она знала, что мог бы ты отдать за единую встречу, о как ты молишь небо, чтобы это случилось вскоре, ты словно тронут чем-то, ты просто счастлив в своей мечте и лишь страх перед нею иногда поздно ночью не дает тебе спать.
Ты боишься случайно когда-то ошибиться в словах, сказать что-то из правды, что-то из глубин вдруг вырвется к ней, и ты получишь позже негативный ответ, но лучше быть с ответом, а вдруг она посмеется, о как больно тогда рушить мечту, но нет, не сможешь ты сказать сердцу: постой, - и снова одну за одной строку за строкой положишь на лист бумаги.

Ты любишь ее за каждое слово, пусть это отказ, но это ответ, а значит что-то еще в мыслях ее…
Ты хочешь, чтобы в мире она одна с тобой за руку в паре шла дорогою жизни. Ты хочешь, чтобы в ответе она сказала снова что-то многозначное и твои мечты не были напрасны. Ты хочешь, чтобы когда-то она не сказала правду, а просто, может быть, промолчала.

О, если бы она знала что ты скрываешь за словом “привет” в начале слога. О, если бы она знала, что сейчас в твоем сердце, но не хотелось бы жалости, не понимания, нет. О, все-таки как ты боишься, что за ее словами не скрываются чувства, которых ты ждешь, но, все же, как ты боишься, что за ее улыбкой не таится любовь. О, если бы она знала, и ты бы мог сказать ей, но мечты не дают тебе покоя надежду томя, под именем милым беспрестанно скрывая.

И вот ты пишешь снова, она ответит радостно, значит, она ждала, что скажешь ты, она, быть может, тоже боится свои растерять мечты. Но каждый вечер снова затянется до ночи, и ты забудешь поспать, забудешь поесть, забудешь пожить еще немного ради чего-то другого. А утром с ангельской улыбкой ты, думая о ней, все со счастьем в душе, пройдешь с легкостью день, а на вечер снова сядешь за лист, о, вдохновение в чувствах, и пара строк на белом. Ты дождешься ночи, стучит ускоренно сердце, а ее… нет в сети…(с)

Он и она пришли сюда, движимые единым чувством, единым порывом.

С надеждой, что впереди  - только счастье.

Годы боли - они остались в прошлом, в другой жизни.

Здание - как сотни тысяч таких же. Куда люди приходят, чтобы соединить свои судьбы. И разъединить, увы, тоже.

Здание помпезное, с претензией на роскошь. Кругом искусственные цветы и фотографии на стенах. Фото должны убеждать  в том, что вы поступаете правильно. На них - счастливые и молодые, в шикарных длинных платьях и вечерних костюмах. И - улыбки - широкие, белозубые, так и хочется сказать избито: голливудские.

Ковровые дорожки, запах, какой бывает в обычных конторах - бумажный, чиновничий.

У нее не было длинного белого платья. У него - костюма. Оба были в джинсах. "Совсем, как хиппи", - подумала она.

Платье и костюм были когда-то. В той, прошлой, жизни, с другими людьми, которые не стали родными.

Из зала звучала торжественная музыка, доносился голос женщины, которая в тысячный раз произносила привычные, написанные кем-то другим слова. Там кто-то тоже соединял свои судьбы. Только по иному прейскуранту.

Им нужно было в другую дверь, где музыки и речей не было. Была обычная комната, обычная девушка сидела за столом. Но сердца их стучали громко-громко и было страшно: а вдруг этот стук слышен всем?

Им выдали документ, в котором было сказано, что отныне они - муж и жена.

Они вышли за дверь и прижались друг к другу, вдыхая родной запах. Стояли, не в силах разомкнуть объятия.

А на лестнице Дворца фотографировалась молодая пара. Снова и снова фотограф заставлял молодоженов целоваться на камеру, выбирая удачный ракурс. Снова и снова молодожены послушно целовались, гости на заднем плане старательно изображали радость.

Ей стало смешно.

"Кто из нас счастливее?", - думала она, глядя на молодую невесту.

Потом была прогулка по городу. Уже в новом качестве. И, казалось, зимнее скупое солнце светило как-то иначе. Казалось, холодный воздух приобрел какой-то особый, свежий запах. Небо было другим - огромным, родным. Прохожие - не чужими, спешащими по своим делам людьми, а сообщниками того самого действа, которое произошло только что с ними...

"Вот такое оно, счастье," - думала она, - "Оно бывает не только шумным и кричащим о себе на весь мир."..

Из сборника "Он и она"
----------------------------------------------------
© Copyright: Ирина Лазур, 2016
Свидетельство о публикации №216011801623

Чего стоят слова - " Боже... как я люблю... " ?


Это может показаться сном
Это приведет нас к самому высокому, к самому бескрайнему
Это песни, которые ведут тебя к нему
Это - не всегда рядом
Это всегда - с тобой
Это ссоры - во имя примирения
Это ложь - ради будущего
Это правда - ради близости
Это только - обними и поцелуй
...и взгляд как самый дорогой подарок

Как сумасшедший - бежать, чтобы просто увидеть
Как самая свободная, даже с его серьезным взглядом
Как детя, радуясь каждой мелочи
...и драгоценное - " Спасибо что ты есть... "

Не потому что - нужно, а потому что - ты этим живешь
Не искать проблем, когда ты всетаки нашел - ее
Не задумываться - а улыбнуться
Не улыбаться - а радоваться громче всех
Не радоваться - а лить слезы, от своих чувств
И просто задуматься без слез...
..." Черт возьми... как я люблю...! "

Это - шепотом - в безлюдной квартире
Это - криком - посреди Красной площади в девятое мая
...и улыбка вместо стыда

В ней противоречия - ради интересной жизни
В ней ошибки - для безумной силы, с которой мы хотим их исправить
В ней свет - безудержных эмоций
В ней радость - вместо глупости
В ней воля - стоит перед неопределенностью
...и темные, дождливые дни - для того чтобы снова обнять и прошептать...
...снова, и снова

И больше нет причин
И безумные поступки - просто так
И жизнь существует только с ней
И верить в это - как то, что ты есть
И дарить жизнь только с ним
...остается лишь - любить

Любить благодаря..
За бескрайний свет, что открыл тебе
За ночи без сна
За нестерпимую грусть в разлуке
За тепло ладонь в которых одна - ты
...за ее любовь

Это молчание - от потока мыслей
Это дыхание - с ее нежных губ
Это самый понимающий взгляд в небо
Это самые ценные для тебя слова, которые ты говоришь только ей
...ей одной

И невозможное - возможно
Когда жизнь гарантирует сюрпризы
Когда разговор - не о чем, помогает понять многое
Когда все деревья шепчут тебе об этом
Когда об этом поет дождь
Когда солнце улыбается этому - каждое утро
Когда все трудности уходят от одного слова, от одной мысли
...и не легко лишь сердцу, лишь от одного... от любви, от очень сильной любви

И снова рассказывать ветру о небесной красоте своей любимой
И снова идти, идти по радуге из алых облаков - Солнце руками обнимать
И снова - сквозь тысячи преград, с бескрайностью чувств видеть ее улыбку
И снова любить этот мир, каков бы он ни был
...потому что есть она...

Бесценно!  (с)

(продолжениеhttp://blog.i.ua/community/62/162179/
http://blog.i.ua/community/62/162231/)