Да. Совершенно верно. Всё это не может так больше продолжаться. Ему уже давно всё это осточертело. 

- Мне уже давно всё это осточертело! Этот твой сарай, который ты называешь мастерской, этот твой хлам на полу, который ты называешь искусством, твой дешевый портвейн, твои вонючие сигареты – всё! Меня просто тошнит от всего этого! 

А ему было тошно от них. От женщин. От всех. Сколько их было в его жизни – он давно потерял им счет. Брюнетки, рыженькие, блондинки, худенькие и полненькие, красавицы и дурнушки – теперь они были ему одинаково противны, и та, что сейчас собирала свои вещи, запихивая их как попало в сумку, - эта девушка тоже была ему противна. Он не слушал её – он знал наперед, что она ему скажет. 

- Оставайся здесь один вместе со своим искусством, если оно тебе так дорого. А я больше ни минуты здесь не останусь! 

Она громко захлопнула за собой дверь, и в ту же секунду он услышал другой мощный удар – удар грома. 

Он осмотрелся. Его квартира, его мастерская, его убежище, его нора, откуда он месяцами мог не показываться на свет, состояла из одной-единственной комнаты под самой крышей старого двухэтажного дома. Здесь не было дорогой и модной мебели – её заменяла простая, старая, плетеная из лозы. Здесь не было ванны – он привык обходиться душем. Здесь не было книг, телевизора, компьютера – здесь были его картины.
В этой мастерской жил только он один. И его творчество. Его рисунки, наброски, этюды, пейзажи, нарисованные черным карандашом. Только два цвета – черный грифель и белая бумага – но для него они значили больше, чем все цвета и краски мира. В них были его чувства, его страхи, его сны, его любовь и его ненависть – вся его жизнь.

И в этой жизни не было места женщине. Да, у него были девушки. И их было, пожалуй, даже слишком много. Но они не приживались в его жизни, не приживались в этой квартире, исчезали, как пыль, которую смывал с городских улиц буйный летний ливень. 

Он прислушался. Гром гремел не переставая. Крупные капли дождя барабанили по оконному стеклу, будто выстукивая какую-то древнюю, вечную мелодию.
Первый ливень за долгие летние месяцы. Первые капли воды, упавшие на пыльный город, на раскаленные крыши домов и серые мостовые. И… первый день его одиночества. 

Да, это был первый день, когда он остался по-настоящему один.
Он достал из-под стула бутылку портвейна, налил немного в стакан, сделал глоток. Вино горчило. Или ему так просто казалось?.. Одно он знал точно: к нему больше никто не придет. Ни одна девушка больше не появится здесь и не будет переделывать его мастерскую и его жизнь на свой лад... 

Он отхлебнул еще вина, закурил сигарету. Дождь барабанил по оконному стеклу, навевая грусть, усыпляя сознание…
Может быть, где-то есть такая женщина – такая необыкновенная женщина! – которая не будет пытаться переделать его жизнь, внести в неё свои правила, которая примет его таким, какой он есть? Пить до утра в ожидании рассвета – какая тоска! Но что делать, если ему не с кем разделить свою жизнь?

И вдруг её образ возник в его сознании так ярко, будто освещенный вспышкой молнии. Он даже зажмурился, точно ослепленный. Но видение не исчезло. Забыв о вине и сигаретах, он потянулся к бумаге и карандашу. 

Он никогда не рисовал портретов. Но сейчас грифельные черты незнакомого лица легко ложились на бумагу. Рука сама, будто не подчиняясь своему хозяину, выводила на листке изображение. Удлиненный овал лица, слегка прищуренные черные глаза, брови вразлет к вискам, тонкие пряди черных волос… Небрежно брошенная сигарета дымилась на полу. За окном быстро сгущалась темнота, но он не зажигал света, продолжая рисовать при вспышках молнии. Прямой узкий нос, тонкие губы, родинка на подбородке…

И вдруг раздался такой сильный и резкий удар грома, что рука художника дрогнула, и грифель карандаша, скользнув по бумаге, сломался. 

Он поднял голову.
В мастерской было совсем темно, но он ясно различал очертания предметов, видел в темноте, совсем как кошка. И вдруг он понял, почему. Из щели под дверью его мастерской лился мягкий серебристый свет. Но в доме, кроме него, больше никто не жил и не мог зажечь свет в коридоре.

Медленно, очень медленно он подошел к двери. Внезапно его охватил какой-то липкий, первобытный страх.
- Кто здесь? 

Он осознавал, что выглядит глупо: взрослый человек, не решающийся открыть дверь, за которой, может быть, никого и нет… Он резко распахнул дверь и замер. 

Она стояла у порога, в луче серебристого света, в белом плаще, спадавшем складками до самого пола. С черных волос на паркет стекала вода. Тонкие пальцы лежали на кнопке звонка. 

 - Звонок не работает. 

Это были первые слова, которые пришли ему в голову. Он произнес их и не узнал своего голоса. 

 - Я совсем промокла. Можно мне войти? 

Он отступил назад в темноту мастерской, всё ещё не понимая, что происходит. 

Она вошла, распространяя вокруг себя мягкий серебристый свет, присела в широкое плетеное кресло. 

- У меня немного не прибрано, - несмело сказал он, - извини за беспорядок. 

- Беспорядок? – она вскинула брови вразлет к вискам. – Я и не заметила. Я бы с удовольствием выпила что-нибудь. 

Он совсем растерялся.
- У меня только портвейн, я боюсь, что… 

- Портвейн? Отличная мысль.
Он налил ей вина в свой стакан. Почему-то руки его всё ещё предательски дрожали.
Она выпила до дна, улыбнулась тонкими, красиво очерчеными губами. 

- Почему ты стоишь? Присаживайся. 

Он присел в другое кресло, достал сигарету, закурил, медленно затянулся, не сводя с нее глаз. Она наклонилась к нему, вытащила из его пальцев зажженную сигарету и с удовольствием затянулась. 

- Мне нравится у тебя здесь. Хорошая мастерская, хорошие картины. У тебя есть талант. 

- Ты думаешь? – пробормотал он.  

- Честное слово. Я, пожалуй, здесь останусь. 

- То есть как – останешься? 

Она поднялась, медленно прошлась по комнате. Совсем незнакомая, странная женщина в белом плаще, в луче серебристого света. 

- Послушай, как – останешься? Ты… Я ничего не понимаю. Кто ты такая? Для чего тебе здесь оставаться? 

- Кто я такая? Посмотри. Это же твой рисунок? Посмотри как следует. 

Она протянула ему лист бумаги.
Её лицо. Черные глаза, черные волосы, брови вразлет к вискам, родинка на подбородке… 

 - Не может быть…- он не верил своим глазам. 

- Теперь видишь? Ты придумал меня, и я появилась здесь. И тепер я никуда отсюда не уйду. 

- Но… послушай… я не понимаю, как… этого не может быть! Ты просто рисунок, карандаш и бумага, ты не можешь существовать! Тебя нет! 

- Я не просто карандаш и бумага. Я твоя мысль, твоя идея. Твоя мечта, если хочешь. Только твоя. Ты придумал меня. И я останусь здесь с тобой или уйду отсюда только с тобой.
За окном гремел гром. Капли дождя выстукивали по стеклу древнюю, вечную мелодию.