Ходит Олег Чичков с тростью, сильно хромая на одну ногу, но держится при этом ровно — выправка полковника. В лифте, поднимаясь в редакцию, крепит к правому уху слуховой аппарат.— Мне в Аксаковщине (в центре реабилитации) сказали, что я незаконно живущий, — смеется Олег Георгиевич. — Болячек — тридцать диагнозов. Сколько я набрал радиации — с этим люди не должны жить.Перед нашей встречей Олег Чичков не спал. Говорит, нервы в 76 лет — никудышные, а когда речь заходит про Чернобыль, всё всплывает в памяти. Десять лет назад товарищ-физик уговорил его записать воспоминания — чтоб не пропали. Сопротивлялся, но потом все же записал. Друг оформил записи в буклет. Теперь у ликвидатора есть четырнадцать печатных страниц, на которых — его собственная чернобыльская история.В год аварии Олег Чичков, уже умудренный опытом полковник, служил в Чите, в Забайкалье.— Я в те дни был на рыбалке на озере Кено, — рассказывает он. — Наверное, на второй день после аварии я прочитал в газете маленькую заметочку о происшествии в Чернобыле, но особого внимания на нее не обратил. На следующий день сижу, рыбачу — приезжает уазик, бежит порученец: срочно в штаб! Явился в штаб, а мне говорят: «Подбирай лётчиков получше, с «Ми-26» — и в Чернобыль. Там дело плохо — надо спасать.Лётчиков самолётом перебросили в Чернигов, в Украину. Олег Чичков объясняет, почему экипажи для «Ми-26» пришлось собирать так издалека. На тот момент во всём Союзе, по его подсчетам, было лишь около тридцати экипажей, которые умели управлять этим вертолётом так, чтобы ещё и справляться с грузами на подвеске.С вертолётов в Чернобыле сбрасывали свинец, доломит, борную кислоту в мешках — всё, что могло погасить огонь и уменьшить выбросы радиоактивных веществ.— У «Ми-26» три телекамеры — это позволяло сбрасывать грузы предельно точно, летчик из кабины видел все, что нужно, — объясняет Олег Чичков. — А другие вертолёты еще надо было «наводить»: на крышу гостиницы «Припять» сажали наводчика, позади летел вертолет-наводчик… А наша машина была и точная, и герметичная.
На борту «Ми-26» стояли радиометрические счетчики. Крайнее положение стрелки предусматривало 600 рентген — во время полётов над реактором она частенько зашкаливала, особенно в первые дни.
Среди вертолётов-ликвидаторов было несколько вертолётов для радиологической и химической разведки — «Ми-24 РХР». На один из них установили новое японское оборудование, которое могло определять высокие дозы, — с той стороны реактора, где сквозь разрушенную стену торчали голые плутониевые стержни, «лупило» больше трех тысяч рентген.
Рейсы без счета
База для лётчиков размещалась на окраине Чернобыля, в четырнадцати километрах южнее АЭС. На эту площадку привозили грузы для сбрасывания в реактор.
— Я вылетал всегда первый — в 3.30, с рассветом. Пролетал над четвертым блоком и делал замеры, об их результатах тут же докладывали в Москву, — вспоминает Олег Чичков. — Например, утром 6 мая было под 300 рентген. Как только что-то в реактор сбрасывали — уровни радиации поднимались.
Порой требовалось виртуозное мастерство. Например, вертолёт должен был макнуть в жерло реактора хрупкую трубку диаметром в 2 миллиметра, а длиной в 300 метров. Так замеряли температуру и другие параметры процессов, происходивших в реакторе. Операцию выполнил летчик Николай Волкозуб на «Ми-8», Олег Чичков корректировал его полёт на своем вертолёте. В том же 1986 году об этом случае напишет журнал «Юность».
Каждый вечер после полётов лётчики мылись в полевой бане из больших армейских палаток.
— На третий день с вертолётов смылись весь камуфляж, все номера, потому что их обрабатывали спиртовой смесью, — добавляет Олег Георгиевич. — Мне потом в Аксаковщине встречались «ликвидаторы», которые говорили: «Мы водку пили каждый день — надо ж лечиться от нуклидов!»… Какое там пить? Противно было от этого запаха — настолько был пропитан спиртом вертолёт!
Для учета облучения сначала выдавали «карандаши» (карманные приспособления для оценки накопленной радиации). Их сдавали после каждого рабочего дня, пока не поняли бессмысленность занятия. Средство измерения было крайне ненадежным: ударишь или уронишь — и все показания сбрасывались. К середине мая вместо карандашей ликвидаторам выдали «накопители», которые вешали на ремень. С них показания можно было снять, только подключив к специальному прибору.
Уже перед отъездом из Чернобыльской зоны Олег Чичков узнает, что за каждый залёт на реактор им записывали 8 рентген, допустимой дозой по бумагам были 24 рентгена:
— Значит, три полёта — и всё, экипаж надо убирать. Где же столько наберешь людей? Мы не считали, сколько раз мы летали на реактор, — порой, может, и десять раз за день. Работать надо было. Может, первые партии экипажей и летали по три раза, а потом «снимались»… Но мы были на «Ми-26» последними, подменять нас было некому. Знаю, что лётчиков до нас, которые набирали больше 24 рентген, отправляли в ЦНИАГИ (центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь) — там у них брали спинномозговые пункции. А когда у тебя берут пункцию, очень большая вероятность остаться инвалидом на всю жизнь. Я сказал тем, кто документы выписывал: «Чтобы у меня и у моих ребят больше 23 рентген не было». И нам писали по 22… Потом, гораздо позже, в Аксаковщине, по летной книжке мне прикинули, что получил облучение рентген под 300.
Парней, которые еще не успели жениться или «родить» детей, полковник Чичков на реактор не отправлял.
— Летали на реактор я и те, у кого есть дети, взрослые люди. С борттехниками сложнее — каждый борттехник закрепляется за самолетом, отвечает за него, техников нельзя менять, в отличие от лётчиков, штурманов… А борттехниками были молодые ребята, — голос Чичкова медленно стихает. — Вот те ребята, я подозреваю, очень сильно «схватили» и покойники уже все…
«Ветер хватал пропитанный нуклидами песок и нес на людей».
После того как огонь в реакторе затух, лётчики занялись дезактивацией местности — на всей площади АЭС и в радиусе 30 километров надо было поливать землю специальной смесью. На вертолётном заводе в Ростове изготовили специальное приспособление: к «брюху» вертолёта крепилась штанга с отверстиями, в середине штанги — дополнительные баки на 20 тонн.
— На станции собирались строить 5-й и 6-й энергоблоки, поэтому там оказалась масса стройматериалов: цемент, песок в бумажных мешках. От высокой температуры мешки лопались. Ветер хватал песок, пропитанный нуклидами, и нес на людей. Мы с вертолётов заливали эту радиоактивную пыль.
Лавировать над станцией было непросто: мешали электроопоры, антенное поле с высокочастотными излучателями, антенные громоотводы — очень высокие, на которых сейчас не работали маячки. Был участок, куда Олег Чичков отказался отправлять свои экипажи, — там стояли строительные краны. Они не были зафиксированы: стрелы болтались туда-сюда, висели тросы, — легко было зацепиться.
— Туда и руководителя полётов высадить нельзя было: тысяча рентген. Мне грозили. Я говорю: «Хотите — снимайте с должности, звоните Горбачеву, но я туда не пойду и никого на смерть не пошлю».
В октябре 1986-го на станции рухнул вертолёт ликвидаторов. Экипажи Чичкова к тому времени уже разъехались по домам. «Ми-8» задел хвостовым винтом трос. Командиром вертолёта был лётчик первого класса капитан Воробьёв, погибли все члены экипажа.
— Мне всю жизнь говорят: ты человек конфликтный, с тобой тяжело договориться в случае чего. А я так считаю: если ты уверен в своей правоте, то ее надо отстаивать, — добавляет Олег Чичков.
Сон в полете и свинцовый привкус.
Во время работы в Украине видел летчик и «рыжий лес» неподалеку от атомной станции, ставший трагически знаменитым.
— Мы его называли горелым. Он коричневого цвета был, понимаете? Я, когда уже на поливе работал, чуть дальше пролетел, посмотрел… Там вороны везде дохлые лежат. Вообще все померло.
Постоянно хотелось спать. Уже потом он прочтет, что сильная сонливость — симптом радиационного облучения.
— Однажды взлетели, поставили машину на автопилот. Смотрю, правый лётчик спит, борттехник спит, штурман спит. А вертолёт так гудит хорошо: «уууу»… Проснулся, когда услышал мой позывной. Сколько я спал? Может, минуту, может, пару секунд. Но факт в том, что и я уснул, представляете? Прилетел, доложил начальству: так дело не пойдёт.
Аппетита не было, особенно не хотелось мяса. Постоянный свинцовый привкус.
— Я ел, считай, только огурчики маленькие. Ведро пластмассовое принесут — я их наверну с хлебом украинским…
Свинцовый привкус иногда появляется и сейчас. В воспоминаниях полковника записано:
«Уже в это время было ясно, что экипажи довольно быстро набирают „дозы“. Два-три дня — и в госпиталь. Стали принимать меры. Листом свинцовым выкладывались полы кабины, а иногда и парашютные чашки в креслах пилотов. Химики утверждали, что 1 сантиметр свинца понижает облучение в два раза».
Сегодня считается: решение сбрасывать свинец в реактор было ошибкой. Так, помимо радиации, в окружающую среду попали сотни тысяч тонн свинца — токсичного для живых организмов тяжелого металла.
— Там было много учёных, и у каждого своё мнение, — рассуждает лётчик. — Одни говорили, что свинец надо бросать, другие — что не надо. С одной стороны, свинец «связывал» все радиоактивное. С другой — он сам по себе ядовитый… Как организовывать ликвидацию — это физикам, химикам надо было думать. Но могу сказать, что академик Александров ходил носом вниз, не поднимая глаз (Анатолий Александров — видный физик, представитель Академии наук СССР. — Прим. TUT.BY). Не потому, что у него шея болит
Олег Чичков заглядывает в глаза долго, прицельно. Этот взгляд выдержать непросто. Именно из-за привычки смотреть прямо в глаза последние пять лет он обходится без врачей.
— К ним же придешь — а у них глаза оловянные! Спрашиваешь, почему врачи сейчас такие? Говорят, мол, вам бы столько платили, и не то б было… А нам там сколько платили, в Чернобыле? Никто там денег не давал. Лично я вернулся и получил в Забайкалье обычную получку. Только позже я узнал, что мне пять окладов за ликвидацию было положено… Обратился: будут ли деньги какие-то? Сказали: «Олег Георгиевич, все финансовые ведомости по Чернобылю через полгода были уничтожены». А их положено несколько лет хранить
На мародёрстве милиция ловила милицию.
Олег Георгиевич считает: на ликвидации хватало людей, слонявшихся без цели и нужды. Большинство таких — политработники.
— Они, значит, нас «вдохновляли». Ходят, ворон ловят. Пробудет такой три дня, идет в строевой отдел, пишет справку: «В течение такого-то срока находился в Чернобыльской зоне», — нарочито дрожащим голосом собеседник пародирует поведение людей, которые приезжали на станцию ради галочки. — Находился! Вот именно. А чего ты там находился? Что ты делал? И он участник, он ликвидатор, и льготы ему давай.
Олег Чичков вспоминает, как из опустевших домов мародёры выносили добро:
— В один из дней ко мне приходит милицейское начальство, просит выделить вертолет. Мол, из брошенных сельских магазинов «партизаны» (призванные на ликвидацию резервисты.) вытаскивают все, а то и вообще напьются и там же спят. Согласовали со штабом, стали каждый день выделять вертолёт с экипажем для облётов. Оказалось: «партизаны» «партизанами», так ведь ворует милиция. История была: милиция житомирская поймала киевскую милицию. Тащили из домов в Припяти мебель, ковры, посуду, бытовую технику, даже формы не снимая.
Олег Георгиевич однажды сам шуганул милицию, которая грузила себе в машину мешки со свинцовой дробью по 30 кило. Вспоминая это, военный смеется:
— Пошел слух: у летчиков есть такой полковник, который сказал, что воров и пьяниц в реактор бросать будет. Это я, шутя, как-то сказал, а оно вот мигом разлетелось…
«Ликвидаторами все хотят быть, но не все — ликвидаторы»
После Чернобыля он летал еще четыре года. Потом кем только ни работал — даже охранником во Дворце Республики. По небу скучает — бывает, снятся полёты. Недавно посидел в вертолете в авиационном музее на Боровой — прослезился.
Олег Чичков рассуждает: не все лётчики со значком первого класса — первоклассные лётчики.
— Есть лётчик, которому Бог дал. Он сел и сросся с машиной — у него все будет получаться. А есть лётчик, который боится, сомневается. Да, он соберется, поднатужится ради этого значка первого класса — получит его. Но он не первоклассный лётчик.
По-всякому бывает и с ликвидаторами.
— Все хотят быть ликвидаторами, но ликвидаторы не все. Те, которые бегали водку пить, а к вечеру спьяну уже на ногах стоять не могли, — это что, ликвидаторы? Я как-то в Аксаковщине повстречался с ветеринарным врачом из Брагина. Он скотину сортировал. Говорит: «У нас там было по 250 миллирентген!». Первая группа инвалидности — а сам каждый день коньяк хлещет. Я говорю: «А у нас было, может, и по 5 тысяч рентген». «Где это у вас?» — не верил. Потом обходил меня стороной и жалел, что со мной пооткровенничал. Из тех, кто над реактором висел, — жив я один, пожалуй, остался. Да и я уже был «готов»: в девяностых у меня микроинсульт был, одну сторону парализовало, говорить не мог. Потом меня китайские врачи спасли.
У ликвидатора Чичкова, тушившего огонь в реакторе, третья группа инвалидности, за которую нынче в Беларуси не положено льгот.
— Мне давали вторую группу, нерабочую. Но у меня тогда была пенсия 38 долларов, а времена такие были, что я не мог не работать: трое детей, надо было помогать. И я упросил все-таки поставить мне третью, рабочую группу. Как льготы отменили, как-то поинтересовался, что там со второй группой. А мне говорят: поезд ушёл. Ну ушёл — так ушёл. Мне и не надо ничего. Я не такой человек, которому надо что-то выпрашивать, жаловаться. Плюнул на всё, живу в удовольствие: дома не сижу колом, хожу на рыбалку, водку пью по праздникам, курю до сих пор, — смеётся Олег Георгиевич. — Трое детей у меня, трое внуков — всем нужно уделить время. Что мне ещё надо?
Лично я обязательно закажу себе книгу.Даже если и есть возможность скачать её в Интернете бесплатно - не смогу. Совесть,думайте что хотите. В жизни ничего не рекламировал,а вот теперь - буду. Книгу 
