Энгельберт Фридмайер, страж безопасности номер семнадцать тысяч девятьсот двенадцать, пребывал на посту меж Кайзер-Йозеф- и Таборштрассе и размышлял о своём неудавшемся житье. Три года истекло с того дня, когда он в качестве отставного ефрейтора покинув военную службу, влился в ряды Корпуса стражей порядка, питая благороднейшие чувтва к новому своему ремеслу, будучи преисполнен горячим рвением к устройству порядка и безопасности в городе. Энгельбертова возлюбленная, дочь оставника Антона Весли,едва не была вскоре в качестве супруги введена в дом мужа ,но виды на продвижение по службе того были туманны, даже сомнительны. Ибо три года как три весны пролетели не оставив и цветка успеха. Ни одного подходящего происшествия не приключилось на венском посту стража. Энгельбертово вышестоящее начальство сомневалось в усердии постового, товарищи разуважали его, а Кати, бевшая прежде отрадой его в трудные времена, стала, что горше всего, посмеиваться над женихом, который при всём при том не чувствовал собственной вины. Он был несчастен. В радиусе тысячи шагов от поста злодейское отребье вывелось. На самых оживлённых перекрёстках, где кучера за быструю езду и прочие нарушения правил ловились было дюжинами, выстаивал наш герой. Он же в праздничные ночи вершил службу у самых отпетых злачных мест, где , бывало, то и дето вываливались из дверей посетители с криками "я заколот!"... Да, его даже однажды определили на улицу, где была запрещена езда на велосипедах и где его предшественнику удалось в один славный день препроводить в комиссариат шестьдесят семь "циклистов". Но как только Энгельберт Фридмайер ("бородатый ангел- мирный коршун", только что "коршун"- "Гайер",а "мауэр"- "стена", -прим. перев.) занял отвественный пост, всё переменилось. Отъявленные лихачи кротко трусили, скандалисты уступали дорогу и места стоянок, а необузданнейшие велосипедисты, повинуясь биению сердца энгельбертова, катили пешком до конца улицы. Энгельберт вынужден был молча наблюдать за отсутствием каких бы то нибыло непорядков и постоянством безопасности. И в других мелких удовольствиях, изредка выпадавших на долю сослуживцев, судьба ему, без пояснений, отказывала. Не высмотрел он ни единой молодой дамы в слишком утреннем туалете у окна; не попалась ему некая гуляющая, с умыслом себя неподобающим образам прохожим предлагающая; не прокатил мимо фиакр с подозрительно опущенными жалюзи; не пришлось ему, патрулируя публичный сад, застать врасплох слишком влюблённую пару. А также в случаями посерьёзнее, на которых столько сотоварищей насрывали себе непреходящих лавров, доля его, без комментариев, обделила. Энгельберт как-то оказался в числе избранных стражей парламента когда социалистические орды, вопя, текли мимо. Наш герой напряжённо всматривался, не осмелится ли кто хоть раз антидержавным выкриком или насмешкой оскорбить всякоивсемиуважаемого бургомистра... Поравнявшись с Фридмайером, все немели как бы оглушённые присутствием доброго ли, злого духа. В другой раз оказался он среди тех стражей, что строили ряды в ожидании проезда коронованной особы. Он наблюдал как в десяти шагах поодаль младший его коллега задержал бесстыдного пешехода, глухого или не имевшего ни малейшего понятия о том, что от него требуется, к тому же- сопротивлявшегося. А за спиной Энгельберта стоял народ часами, стеной, не напирая и не ломая ряд.
Но худшее стряслось, когда постовой, казалось ему, был близок к цели, а предвкушение успеха обернулось горчайшим разочарованием. Это произошло милым, вроде нынешнего, вечерним днём. Энгельберт дежурил на Ротентурмштрассе когда заметил приближающегося элегантного господина за руку с маленькой девочкой. Малышка казалась уставшей- элегантный герр волок её за собой. Та приседала- элегантный герр рывком подымал её. Малышка плакала, кричала -элегантный герр стыдил её столь громко, что Энгельберт разбирал слова весьма предосудительного и легкомысленного свойства. Девочка причитала: "Мой любимый, хороший папа, я устала!", и опускалась на колени. Элегантный герр клал её замертво на тротуар избивая тростью по головке. Народ сновал мимо- Энгельберт же устремил горящий взор прямо в цель. Случай выпал особенно счастливый: как раз возбудился публичный интерес к третированию детей. Одним ударом можно было стать человеком дня. Что там толчки, щипки, уколы! Тут ,возможно, происходит убийство беззащитного ребёнка, а Фридмайер, что называется, попал в струю. Злоумышленное существо торило дорогу сквозь поток толпы,- ловец пошёл на зверя. Но что увидел страж? Люди ,которые, казалось ему, обязаны были возмутиться, смеялись. Элегантный господин приговаривал: "Позволю себе, милостивые дамы и господа, пригласить вас. Сегодня вечером в Цветочном сквере состоится мой дебют", и клал на тротуар деревянную куклу. Энгельберт надеялся, что не всё ещё потеряно: возможно, происходит весьма рафинированное преступление,- убийца выдаёт себя за чревовещателя, а труп ребёнка- за марионетку. И, когда Энгельберт, присев, уставился в стеклянные глаза деревянной куклы, напряжение достигло предела. Ещё блеснула возможность свести чревовещателя по причине явного возмущения оным общественного спокойствия, но в этот миг подошли двое офицеров кавалерии да и завели с артистом разговор по душам. Энгельберт с ужасом узнал в одном из офицеров эрцгерцога, прочувствовал неуместность собственного присутствия- и ретировался прочь.
С того дня уж не сомневался Энгельберт Фридмайер в том, что злой рок сопутствует ему. Не без зависти поглядывал наш герой на некотороых своих товарищей, кому закон судьбы не писан,- и пробуждалось в Энгельберте потаённая страсть превзойти этих строгих службистов. Все душевнее принимал он беспримерную тишь да гладь вокруг себя как персональную насмешку, а всё своё окружение- за банду отъявленных, что своим неучастием желает свести его в могилу, не иначе.
И так стоял он на своём посту с тягостным чувством собственной ненужности и комичности. Вечер близился. Запоздалые прохожие устремляли стопы к Пратеру, что влёк их в свой воскресный кавардак.  Энгельберт вышагивал взад-кру-гом-впе-рёд. Иногда останавливался он, глядел вдоль улицы, бросал взгяды в направлении Северо-Западного вокзала, мимилётом- к звезде Пратера- и снова шагал взад-кру-гом-впе-рёд. С первого взгляда заметил он знакомый силуэт, что от Таборштрассе приближался к посту. Это была Катарина в голубом, в белый горошек, фуляровом платье и белой соломенной шляпке с красным "солнечным" зонтиком, - она всё приближалась, и Энгельберт уже различал её улыбку.  Кати знала, что муж на посту... пожелала проведать мужа? Тот не мог и надеяться на подобное, ибо в последние дни невеста не слишком с ним любезничала, даже пуще прежнего сердилась. Она шла к постовому. Тот ещё заметил, что в десяти шагах за ней, что ещё более подозрительно, следовал, жонглируя тросточкой, некий молодой человек в светло-сером костюме с сигаретой во рту.
Энгельберт, который обычно занимал середину улицы, направился к тротуару. Катарина остановилась и обратилась, неизменно улыбаясь, к жениху: "Герр зихерхайтвахманн, прошу любезно, где тут Пратер?"

продолжение следует

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

В конце 1970-х крымские колхозы принимали организованных переселенцев. Крымчане тоже вербовались, но далеко, почему-то -в Еврейскую АО с административным центром- городом Биробиджаном.
В село Новоевгеньевка Раздольненского района прибыл Дэныс Прыходько с молодой женой, бездетные, обоим по 25. Дэныс пошёл работать скотником на молочно-товарную ферму, а жена его- туда же, дояркой.
Дэныс говорил на мягком полупольском суржике, старательно заучивая правильные русские словоформы. Прыходьки явились из Волынской области. Новосёл оказался религиозным, греко-католиком. Он плохо знал обрывки молитв на латыни. Он повидал с родителями, уже почему-то покойными, "мумии", мощи то есть  в каких-то "печерах", о чём с трепетом поведал раз анекдотчикам. Его угостили болгарскими сигаретами, дефицитом, да не за историю, а чтоб лучше помолчал.
За первый месяц вышло 150 чистыми. В родимом селе больше 90 Денис на руки не получал.
Через месяц Елэна Прыходько сошлась с баптистами из райцентра.
- Денис,- напрашивалась она.- Поедем в Сибирь, там огороды гектарные, пасеки, подряд семейный...
- Угу. К жидам?
- Та чорт с ними. Проживём. Под мо`сквой- гарно, а под этими, может, ще краще.
Прыходьки не состояли в ВЛКСМ. В райкоме колхозному парторгу посоветовали уделить внимание таким вот западэнцам: шефство взять, вести разговоры с ними, соответствующие.

 - А что, ненадёжные люди?
- Да там, на западе, много таких. Наши специалисты туда едут, а тамошние- к нам: справедливо.
- Нормально. Будет шефство.
Не успели.
Приходьки спехом умчались к северным оленям, с мордатыми "инакомыслящими". На симферопольском "железном" вокзале видели группу лиц в одинаковых пальто из серого драпа на вате, с самодельными "шамаданамы", в каждом из которых легко умещалась двуспальная перина.
Все организованные переселенцы почти без акцента, правильно говорили на русском.

 

 

Граффито "Взлом. Ночь. Тишина", сам нарисовал

В Симферополе нет, если верить газетам, тараканов: они вывелись. Тиражи газет падают уже не первый год. Тараканы живут, жрут и размножаются, плевать они хотели на победные реляции протимошенковской прессы.
Купите баллончик дихлофоса: 12 гривень, пахнет приятно, ландышами. Китайский карандаш за две гривни, говорят, не помогает. Когда никого не будет дома, опрыскайте все углы и плинтусы. Насекомые подохнут на следующее утро. Лучше на ночь не проветривать. Переспите, все, у соседей. Они поймут и приютят вас чтоб на следующий вечер явиться с личными постельными комплектами вам же в гости.
Утром аккуратно, за лапки, соберите самых здоровенных жуков в коробку от конфет. Отравленные насекомые агонизируют долго. Они, лёжа на спине, перебирают конечностями и шевелят усищами. Вместе с соседями вы проведёте вечер злорадствуя и сожалея. Лупы пригодятся ещё для того, чтобы утром жечь гадов "лазерным лучом" ( китайцы, остров Даманский, газ, теперь- румыны, остров Змеиный...) Китайский карандаш, повторяю, ненадёжен.
Таракан очень хорошо сложен, чего не скажешь, будем откровенны, о нас. Он бронирован панцирем, хоть и не Терминатор: у последнего "хитин" внутри, а снаружи- мясо, для конспирации.
Хоронить трупы не надо. Лучше выставить на лестничную площадку: кто-нибудь да приберёт.
Баллончика хватит на следующий раз.
Соседи останутся довольны, они устроят у себя то же.
Тараканы слабее нас. Мы победим.
Действуйте.

focus_magazine:
Дорогие друзья,

Мы объявляем конкурс на лучший рассказ «55 причин любить свой город».

По его условиям до 8 июня все креативно мыслящие посетители нашего жж могут оставлять комментарии и рассказы на тему «55 причин любить свой город», делиться своими фотографиями любимого города.

Редакция будет публиковать все содержательные и интересные рассказы на нашем сайте focus.in.ua. Лучшие, по мнению редакции, «55 причин» будут опубликованы в журналах Фокус от 29 мая и 5 июня 2009г.

Свои рассказы и фотографии оставляйте в комментариях или отправляйте по адресу [email protected]

Желаемый размер одного рассказа - до 1300 знаков без пробелов. Вместе с текстом нужно также оставлять свои фотографии размером не менее 300х200 пикселей.

Не забывайте указывать фамилию и имя, а также любое из удобных вам средств связи – телефон или электронную почту.

Итоги конкурса будут подведены 12 июня 2009г в день выхода рейтинга «55 лучших городов для жизни в Украине». Рейтинг лучших городов для жизни в Украине – попытка оценить уровень комфортности проживания в городах Украины. Уже третий год подряд редакция журнала Фокус при помощи экспертов определяет лучший город для жизни в Украине. В прошлом году таковым стал город Черновцы. Города-участники рейтинга 2009 будут оценены по 15 критериям: развитие инфраструктуры, уровень преступности, экологическая ситуация, инвестиционная и туристическая привлекательность, уровень безработицы, средняя зарплата, доступность жилья, деловая активность, миграция населения и другие показатели. При оценке использовались данные официальной статистики по каждому городу, данные профильных министерств и ведомств в городах.

Нам важно знать Ваше мнение

 Старшие считают, что Cамурай прежде всего должен быть настойчив.
Хагакуре

...надо менять отношение к боли.... «по пути принимая боль и также по пути раздавая боль».

"Если нет однозначной решимости, то человек не преуспеет, даже если будет тренироваться годами".

Без уважения нет обучения

"Если захочешь, то сможешь.... Все именно так. Просто надо захотеть."

Человек, который предупреждает собственные действия до их выполнения, не может устоять на месте. Не умеет ждать. Его время вечно на исходе. Он сигнализирует о каждом ударе и его оппонент легко и точно читает его мысли. Вы не можете планировать бой

боль - очень личная вещь, боль - субъективна. никогда не надо судить другого человека за его боль

слишком много внимания ушибленному телу слишком плохо сказывается на боевом духе

разглядывать кого-то, думая "могу я его завалить?" - это первый и наиболее слабый подход к бою

"Есть намерение, будет и прозрение"

Чрезмерная реакция настолько же плоха, насколько и недостаточная - она нарушает естественную природу конфликта, разрывая вашу связь с противником, внося "мысль" туда, где вы должны руководствоваться инстинктом

....выстраивай свою защиту вокруг ритма атаки противника или заставь атакующего танцевать под твой ритм

 Лучше провести жизнь на ногах, чем умереть на коленях

"В бою против большого количества, всегда совершай первый удар против сильнейшего".

В любой ситуации все может стать еще хуже, неважно насколько плохи твои дела сейчас- дальше они могут пойти еще хуже и обычно так и случается; но помни, что и это тоже пройдет.

Гетьман всея Украины готовился сигануть навсегда в персональное гетто. Граффити сыпались несчастным прохожим за шиворот и под мышки. Голод исподволь подтачивал здоровье слабых и беззащитных горожан. Наступал страшный,почавшийся исчо до войны, непереносимый кризис. Господи, помилуй. Было жарковато и странно. Хотелось жить, а не ведалось, кудыть.  
Мы встретились на троллейбусной остановке, где троликов никто не видел уж битый годик. Мы дожидались ётёбУса милостью турецких оккупантов. В гастрономе напротив отоваривали рисовые карточки. Аллах-Ёк спасибо Тебебе и эа это...
Мой старый шапочный знакомый журналист, вечно и ,видно, навсегда безработный.
--- А помнишь?
--- А помните? (я на "вы")
--- А того ветерана как фамилиЁ?
--- Подо...
--- Нет, За-Подляко! Ха-ха-ха!
--- Хо-хо-хо!
--- Помнится, мэр...нет тогда исчо предгорисполкома Южногорска...м-м-м...отныне и присно Кутурбаша товарисчь Блаженко устроил ватеранам ВОВ :( бла-бла-бла...Второй Мировой, организовал кутью в рестранчике "Волна". Жратвы мало ,а выпивки многовато для старых и слабых дедушек. Есть давали по котелку фронтовой каши, жирной, на словочном-м-м-масле со свининой, тоже непостной...
Ветеранов наподпитье развозили на такси. Подоляко было заартачился, двинулся на колеблющихся к самому товарисчу Бл. с "типично русским разговором". Было темно и сыро. Осенью эта история случилась. Ах, нет, в мае, накануне того самого Дня. Бл. отшил П., а мог бы просто отшутится, скотина.
Наутро П. явился  как ни в чём ни бывало явился в редакцию районки с  устной жалобой. Мой знакомый, тогда ещё при должности, журик Суслопаров терпеливо выслушал Евгения Протагоровича и обещал помочь. Через три дня газета вышла с передовицей "Ветераны требуют пристального внимания к себебе!!!" Протагорыч явился снова, не на шутку разгневанный да с собственным сочинением и копией искового заявления на, нет не районку! ответчиком значился Суслопарый. Хо-хо-хо! журик поплевался да и пустил в набор, офсетный, да-с, косноязычную тираду ветерана. Аллес капутт, я дотоле тогда исчо такого не читал-с, ох...
Гражданский иск спустили на тормозах. Предгорисполкома избрали мэром. Суслика уволили за кадровою ненадобой через три года, когда районка почала сплошняком гнать рекламные блоки. Ветеранам стало не до творчества. Никто их, бедных, уж не подкармливал, эх-ма.
Суслопарова подобрала "скорая помощь", а я сел на чьи-то женские колени в кузов натовского грузовика. Мотался ваш покорный слуга в Марьино: там давали за лиры постную свинину.
--- Вы пишете акварелью, -спросил я случайную попутчицу, оказалось, татарку.
--- Да, - ответила она на чистейшем русском.
С утра мне было хорошо, а стало исчо лучче.
Из женской сумочки я незаметно вытащил тугой кошелёк.

 

мне облом выискивать среди множества заметок чтото фентезийное и я не нашёл такого сообщества по этому создал своё :) прошу вступать и писАть :) http://blog.i.ua/community/1546/

ЗЫ. жду ваших пожеланий и предложений :)

Рудольф Пейер

ДРУГОЙ

( Rudolf Peyer “Der Andere”)

Не надо мне было глядеть. Я же знал : тут, рядом на скамейке сидит один и пялится на мои ботинки…

Я вдоволь намигался, часами волочился под палящим солнцем ,подымая тяжёлые от пыли веки, всматривался в слепящую даль пустыни. Бесполезно. Оставалось одно : ждать пока наступит вечер.

«…не сворачивая вниз по каньону. Когда придёте к концу оного, увидите далеко на горизонте чёрную точку. Это- скамья, мимо которой вечером проезжает автобус…»

Мне было плевать, что этот сидит рядом. Плевать, что с его висков течёт пот. Плевать, что этот тип беден, худ, голоден, вял. Изредка, когда я шевелился в дрёме, доска за спиной услужливо подсказывала мне : «Ещё имеешь вес». Это меня заботило- и баста.

Я было не заметил когда этот тип пришёл и уселся рядом. Не иначе оборванец :вон как дышит…Наконец, я мельком окинул его взглядом. Спросонья, чтоб не ужаснуться. Присмотрелся ещё, уже будучи бодр, и снова прижмурил глаза. Итак, несомненно: блестящие, зеркально-лакированные носки чужих ботинок! И- ни пылинки, ни пятнышка на зеркально-чистой коже! Спёрло дыхание. Я не осмелился присмотреться ещё раз. Сквозь ресницы еле заметил светло-серые гамаши с чёрными фланелевыми отворотами. Я сжался. Бросал мимолетные взгляды на этого. Он спал или дремал. Или притворялся сонным. На нём был серо-чёрный в полоску фрак , блестящие перчатки, котелок и тёмные очки, а в руках- элегантная трость. Держался молодцом. Слишком бодро для этой убийственной жары. Не шевелился.

Я фыркнул…

Предусмотрительно поджал ноги.

Он не пошевелился…

Я уже начал привыкать к «чёрному» : мол, ну пришёл, ну сидит себе, разумеется рядом.

Одного не мог понять: он не потел!

Я откашлялся…

Он не дрогнул.

Я начал загребать растоптанными ботинками щебень и пыль под скамейкой.

Он не реагировал.

Когда наконец-то я начал набираться мужества для начала беседы, он без всякого повода встал и прямо, твёрдыми шагами, двинулся к горизонту.

Он не забыл свою трость, шёл элегантно, будто по мощёному бульвару. Привстав, я дивился незнакомцу вослед.

И тут-то услыхал я шумок. Обернулся- и рассмотрел долгий, жидкий, жёлтый шлейф у горизонта. Автобус, не иначе.

«Э-э!», вскричал я сложив ладони рупором : «Вы-ы-ы-ы…» . Не знаю, он не услышал меня или не подал виду. Я пару раз шагнул вперёд и закричал ещё громче: «Э-э-э-э! Автобус!» . Незнакомец между тем шагал дальше, тень его маячила впереди. Уже я мог различить цвет автобуса. Но там шагал этот, высокий странник над мутным далёким горизонтом, а я знал, что ни пылинка не ляжет на носки лаковых ботинок.

 

 

Лукас Хартманн

МАТЕРИН ОТЕЦ

( Lukas Hartmann “Mutters Vater”)

У матери всегда были дела. Видел её, льняные полотенца развешивающей- их ветер баюкал; за трепетом полотенец исчезло её лицо. Вот, она стоит у плиты , кухня полна масляным чадом, она трясёт миску с картофелем-фри, моё пожелание ко дню рождения, гора фри вырастает на моей тарелке, мать приговаривает «ешь давай» и «ещё добавка будет». Я всегда мучился в сомнениях, что бы подарить ей к Рождеству, чему она обрадуется?

Знаю, что она любит оперетты, охотно танцует вальсы Штрауса («теперь слишком неуклюжа для этого», извиняется) , что в школе училась на «отлично», что ей претят долгие поездки, а соседи ценят маму как помощницу.

После смерти своей матушки, будучи молодой женой . унаследовала она большое крестьянское хозяйства, с тем и повзрослела. Руки её- золотые, видел как она, стирая, выбивала бельё о доску. Вследствие замужества разрывалась мать на два домоводства. Её муж, мой отец работал тогда вахтами, редко приезжал на побывки. Хозяйка в качестве платы получала от деда яйцо, хлеб, овощи, после забоя- кровяные и ливерные колбасы, на зиму- по мешку картофеля. Довольствовалась, не ворчала: «бравая жёнка», говаривал дед.

Старик зарабатывал пару франков на стройке. По дороге в школу я видел его: он лопатил в канализационной шахте. Седоволосый старик и чистенькие итальянцы (гастарбайтеры- прим.перев.) . Я стыдился что дед так низко пал и обходил бригаду подальше.

«Теперь надо бы садик вырастить», зарекался он ,когда я заходил в гости, в дешёвый дом. Он играл на губной гармони, обходя пустынный свой тогдашний двор в праздники по вечерам.

Он всё сильней горбился. Стискивал мне ладонь крепко и плотно ,до боли: его руки прежде держали вожжи , доили коров. На старости потрескались- совковая лопата уже не для них. Каждый день мать приносила ему жидкий суп : деду оставалось подогреть. Мать убирала постель, вытирала пыль с мебели. Он тем временем у окна посасывал трубку сидя у окна. Рассказывал о первой своей пограничной службе, как в 1918-м неожиданно получил чин ефрейтора.

«Ведь не требую благодарности» , говорила она «Он требует ухода». Он бранился, если та опаздывала – и без слов принималась за уборку. Ему становилось всё хуже : дни напролёт отлёживался в постели, капризничал, отказывался греть себе еду. Мать перестилала каждый день: дед стал мочиться под себя. Она стыдила его, укоряла : он долго ломался прежде чем соглашался помыться. Дед желал знать как высоко поднялась рожь, зацвела ли смородина. Мать послушно отчитывалась.

Я неохотно сопровождал мать: дедовы немощи ввергали меня в ужас. Эта усугубляющаяся худоба, светлые кляксы на пергаментной коже, спертый дух в комнате, дюжины корячащихся мух на подвешенных липучках. «Не можем к себе забрать его», говаривала матушка, «наша изба ведь очень тесна», извиняясь, как будто кто-то действительно настаивал забрать деда.

Стариковский приют ,куда отправили деда находился в лугах. Коров там пасли, открытое место. Отцу понравилось . Днями прогуливался. Потом начал волочить ногу. Пришлось ходить с палкой, но, из-за гордости , решил дед почаще сидеть в комнате. Он делил узкий, вытянутый покой с пятью другими стариками. На стенах- гравюры Альберта Анкера. Дед оставлял свою тумбочку незапертой, хотя замечал: табак и бельё кто-то воровал. Между пациентами царила вражда. Сёстрам приходилось растаскивать боевых петухов. Постоянно дед сопротивлялся помывкам , он заслужил славу жалобщика и сутяги.

«Хочу наконец умереть», говорил он, когда приходила мать «время уже». Он целыми днями разжигал потухшую трубку и отражал колкости коллег. Его заботил шнапс. Сёстрам не нравилось, когда пациенты держали алкоголь, но мать проносила ему по бутылке настойки на травах, которой её снабжали родственники. Он прятал бутылку под шерстяным бельём. Он пил помаленьку, лицо его при этом краснело. Если бутылка долго оставалась порожней, дед отчитывал мать. Она слабо возражала ему , но на следующий раз не забывала пополнить запас. «В его годы надо иметь ещё иные радости», говорила она.

«Когда я наконец помру?» , вопрошал дед при всякой оказии. Его руки дрожали, он не мог удержать колоду карт, читать уже не хотел.

Регулярно мать выслушивала историю об ефрейторских погонах.

Летом я его видел , праздно сидящего под каштаном , на древней скамье в ряду молчаливых стариков. На природе они забывали о сварах. Кивали друг другу. В странно скрученных позах или склонённые вниз проводили они дни напролёт.

Напоследок возжелал мой дед себя удушить. Он ухватил рябыми ладонями свою тугую шею и сдавил её. Сил осталось достаточно, чтоб умереть.

Врач, который осматривал тело, удивлялся его крепкой конституции. Мой дед, сказал он , мог запросто прожить до ста лет.

 

Урс Бернер

ЭТО БЫЛО ЛЕТОМ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

( Urs Brenner “Dieser Sommertagabend”)

С этого началось: когда я что-то покупал, то немного прихватывал даром. Почему? Потому. Когда в третий раз попался, сказал мой опекун : « Для меня это слишком» . Он отправил меня в исправительную колонию. Мягко сказано: отправил. Сунул. Загнал меня. Теперь понятно. Я у него в печёнках сидел. Надо было принять решительные меры.

Надзирателю колонии нравилось, когда мы его звали отцом. Нашим отцом. После ужина читали мы «Отче наш». То же самое. А в конце басил наш общий батюшка «аминь». Я не верю ,что он был благочестивым. Возможно, желал сделать нас набожными, ведь это было католическое заведение. Он не дрался как мой покойный отец. У него была другая метода. Он внушал нам страх. Большой на это мастер. Когда мы раз за столом пошумели , били ложками в миски, чтоб добавки дали, мы ведь не ели досыта, подпрыгнул наш батюшка, аж стул полетел, и стукнул по столу со всего размаху. «Тихо!», заорал «я запру вас в загон. В каждом углу поставлю по сторожу. И ,если кто-то из вас рыпнется, он того прихлопнет. Понятно?» Я понял. Наш отец хаживал на охоту. Да, я отлично понял, мне было этого довольно. Я написал попечителю, попросил его перевести меня в другое заведение. Рассказал ему начистоту всё как есть.

Скоро вызвали меня в кабинет отца нашего. А там этот моему опекуну и говорит: « Знаете ли, у Карла чересчур развито воображение. Вам не следует верить ему на слово, что он вам там написал», и усмехается. Павлин ядовитый. Натурально, я осмелился- и рассказал всё как есть, но это не помогло. Опекун уехал, а мне пришлось остаться. В столовой была маленькая сцена, на которой мы иногда разыгрывали представления. Там отче приказал поставить стол, персональный- для меня одного. С тех пор трапезничал я на сцене. « Жаль, Карл нуждается в бенефисе», сказал наш надзиратель. Подлая задумка, мне б такое не взбрело. Ну, у кого из нас буйное воображение? Но это было ещё не всё. Я получил отдельный покой, очень милая комнатка, но мне запретили разговаривать со всеми. Целую неделю. У меня оказалась уйма времени обдумать побег. Когда меня выпустили из «одиночки»- так ту комнату называл надзиратель- воля поманила меня хорошим куском сыру: на следующий день подоспела моя очередь доставить молоко в деревню. Я всё выложил сыровару: « Надо в Цюрих. Мать тяжело больна». Той же ночью спустился по водосточной трубе. Кожу содрал. Но ,разумеется- не сразу в Цюрих. Выше по склону, в пятистах метрах от колонии , была пустая веранда. Там я и спрятался. Отцу нашему не пришло бы в голову искать меня совсем рядом . В тайнике я припрятал одежду, шляпу… и ещё нож. Через три дня ушёл я оттуда к автобану. Попуток было много и мне не пришлось долго ждать. Удалился на сотню километров от нашего отца- и похорошело мне. Решил впредь не иметь с ним дела. Я не хотел возвращаться к надзирателю в «замок», так называли селяне нашу колонию. Всё пошло как по маслу. Никто не узнал меня. Никакой полицай или кто-нибудь в этом роде, чтоб стал у меня на пути и схватил за руку. Я нашёл работёнку. На автозаправке. Хозяин там был порядочный. Не спрашивал много, кто такой да откуда. Но платил мало и приговаривал : «Ничто не бесит меня так как непунктуальность». Через неделю послал он меня к чёрту. Не то чтоб я спал на работе. Он бешено повысил норму: так быстро мыть машины я не смог.

В одном магазине требовался грузчик, в пекарне- курьер, в гостинице- подсобник на кухню, и ещё одному старику-садовнику нужен был подсобник. Но все желали ознакомиться с бумагами: кто да откуда… Два дня я голодал. Тут –то и сказал себе: ну что, опять к батюшку нашему?

И тогда был этот июльский безветренный день. После полудня я устал бродить по Цюриху, присел на лестницу , под универмагом. Меня удивило, что люди так заняты покупками, как будто и дел других нет. Даже в такую жару. Я чуть-чуть спустил ноги на тротуар. Хотелось ведь устроиться поудобнее. Споткнулась одна женщина. Она не упала ,но выронила полную сумку. Я подумал: ей следовало бы идти осторожнее. Она согнулась и стала собирать свои манатки. А я подтянул ноги как прежде. Когда она собрала всё барахло и уже собиралась идти дальше, я окликнул её: «Вы!» . Наконец то она обратила на меня внимание, уставилась так. А я ж не хулиган. Я услышал свой голос, как издалека : «Не делай так больше». Она подступилась ко мне , резко так. Не было нужды так наскакивать на меня и кричать : «Что делаешь?». Не надо было ей так кричать. Я выпрямил поджатые мослы, встал и ,подумав «если бы не эта жара, если бы не эта проклятая жара», воткнул нож в эту женщину. Зачем ей было так кричать? Я не вынес крика- и сунул нож ещё раз. Тогда она утихла.

На этот раз вы меня в другой «замок» доставите.

 перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Хансйорг Шнейдер

ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА

(Hansjoerg Schneider « Die Windmuele» )

«Одно пиво», бросил он.

Дочь хозяина миновала стойку, взяла бутылку из бара , откупорила «гребешок». Жёлтое пиво полилось в бокал, выдало на-гора пенную корону.

За соседним столиком угощалась троица мужчин. Один уже хорошо принял. «От Грюневальда до Малого Шайдегга», рассказывал он «и снова вниз. И всё – на своих горбах: буры, взрывчатку, всю амуницию. И 36 часов без пересмены. 624 дня подряд продолбил. Вот этими руками».

Хозяйская дочь поднесла пиво. «Будет ещё поезд в город?» , спросил Ханс. «Нет», ответила та. «Закажите, пожалуйста, такси», попросил он.

«Два года в трудармии», молвил сосед того «лучшие мои годы, на взводе».

Ханс принял свой бокал в один приём. Похмелялся ,ведь у Хуберта пил весь вечер один ротвейн. Вначале они занимались хубертовой дочерью Марией. Одиннадцатилетняя девушка, очень красивая и любопытная к мужчинам. «Желаешь поцелуя?», спросил Ханс когда та вошла. Она потянулась сомкнутыми губами. Ханс чмокнул их. «Но это же сухой поцелуй», возразила Анна. «Хочешь мокрого?». «Охотно»- и подставилась снова. «А ну иди спать», сказал Ханс.

«Через два года найдёт себе любака», сказал Ханс когда дочь удалилась. «Да рано», возразил Хуберт «нехорошо когда девушки рано начинают спать с мужчинами». «Не говори глупостей», возразил Ханс «ты же её не ревнуешь».

Хуберт молчал. Он уже несколько бутылок выпил, глаза его сузились.

«Что ты можешь знать о войне?», вырвалось у него «откуда? У тебя –ни малейшего представления , что такое война. Нет другого повода чтоб убить человека» . «Я- не пацифист», возразил Ханс, «пацифизм- глупость. Дело в том, кто и на каких основаниях желает насильничать. Миръ можно изменить только насилием. Французская Революция была хорошей штукой. Кастро пострелял было, он должен был, иначе бы не социализировал Кубу. Если б я оказался сейчас в шкуре порядочного вьетнамца, стрелял бы не раздумывая. Они должны бороться, иначе у них нет шансов».

В дверь прошмыгнула Мария , в ночной рубашке, с распущенными волосами. «Не могу уснуть»- и умостилась на коленях Хуберта. Он поцеловал её: «Угомонись».Она ушла.

«Ты был в России», спросил Хуберт.

«Да», ответил Ханс : «Студентом съездил раз. В Крыму танцевал с киевлянкой. Она пела мне- и я по уши влюбился. В Киеве разыскал её. Дома оказалась только её матушка, сказала чтоб я зашёл через час. Зашёл : говорит , Мила ещё не вернулась. Вручила мне рыбу из Днепра, завернула в газету. Я сел на скамейку, на улице, попробовал : кожа и кости. Назавтра застал Милу дома. Показала мне город. Сначала – дом, где жил её возлюбленный. На рынке купила букет гладиолусов. Показала мне в разговорнике фразу : «выброшенные на ветер деньги».

Хуберт налил себе ещё рюмку. Весь съежился, казался таким неказистым.

«В Харькове», продолжил Ханс: «гулял я. На окраине города нашёл подкову. Когда поднял её, одна женщина закричала : «Schadje! Schadje!». Счастье, значит».

« Подкова», отозвался Хуберт: «Мы ехали на танке, приказ был наступать. Это было поблизости Харькова, ранним утром. Я выглядывал из башни, по пояс, забыл что война. Солнце ещё не взошло, облака розовые. Прямо по ходу- ветряк. Он горел. Одно из четырёх крыльев треснуло и упало. Мы все вышли и дивились. Вдруг он затрещал и обвалился. А мне как раз до этого мига чего-то стукнуло, под танк шмыгнул. Когда выбрался, коллеги мои были мертвы».

Он умолк и совсем обмяк, съёжился на стуле. Потом сказал : « Это нельзя, так о войне говорить как ты», сорвался на крик : « Знаешь, ты, что это такое? Ты не знаешь, иначе б не говорил. Знаешь ,как обгоревший труп выглядит, друга, с вывалившейся требухой?». Ханс молчал. Он еле сдерживал дрожь. На глаза наворачивались слёзы….

И вот, он сидит здесь. Заведение обычное, пригородное. На стенах – «Спорт» и «Национальцайтунг». Трое мужчин рядом запели : «С горы спустился полк в долину налегке…».

Вошёл некто: «Такси вызывали?». Ханс собрался. В салоне прикорнул. Это был «Мерседес», ехал как плыл. «К бирже, водитель». Присмотрелся к таксисту: «Вы итальянец?». «Да, а что?». «Хочу вам рассказать одну историю. Сегодня гостил у друга. Он воевал в России. Вспоминал вот о чём. Когда он на рассвете на танке ехал, увидал горящий ветряк. Вышли они все посмотреть. Дивились как одна лопасть отвалилась. Тут и вся мельница начала сыпаться. Друг под танк забрался. А когда вылез, все его коллеги были погибли».

Авто тихо шуршало по мокрому асфальту. Дождило, дворники ерзали по стёклам. «Война ужасна», отозвался водитель : «Мой двоюродный брат воевал в Югославии. Однажды их разбудила девушка. Сказала что мать рожает, тяжело ей. Они взяли с собой военврача , пошли за ней. Женщина кричала от боли – и врач помог ей родить. Когда ребёнок вышел, мать вынула из-под подушки пистолет и выстрелила врачу в живот. Они пристегнули штыки , закололи роженицу, а ребёнка – на куски».

Он остановился у биржи и заглушил мотор. Дождь сыпал по железной крыше. Ханс рассчитался.

«Война ужасна», сказал таксист : « Она портит людей , выворачивает их наизнанку». Он открыл дверцу, попрощался :« Много благодарен».

Ханс поднялся на второй этаж биржи, присел. Напротив располагался парень, кроткий на вид, в обнимку с девушкой: ворошил кончики её волос. «Что ты делаешь по жизни?»- спросил его Ханс. «Разное. Играю на флейте, на гитаре».

«Семиструнной?». «Да». «Послушай-ка», обратился к девушке Ханс : «Я только что от друга. Он рассказал мне как у Харькова сошёл с танка чтоб рассмотреть пылающий ветряк. Вдруг разорвалась граната – и погибли все, а друг уцелел».

«Зачем мне это?» -спросила девушка.

«Погоди. Я на такси сюда приехал, пересказал эту историю водителю. А он мне- другую, про своего кузина, который воевал в Югославии. Этот кузин пошёл за компанию, а с ними- военврач, к рожающей. Когда ребёнка вытянули, женщина достала пистолет из-под подушки и убила врача. Двоюродный и его коллеги привинтили штыки , закололи мать ,а ребёнка- на клочки».

Девушка молчала. Потом спросила : «Как зовётся река , на которой стоит Харьков?». «Днепр протекает там», молвил Ханс : «Он впадает в Чёрное море». «Оно теперь- красное?». «Нет», ответил Ханс.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Другой пистолет заряжен обыкновенными свинцовыми пулями… но Эл считает, что, если безумец вломится сюда ночью (по мере того как время идет, а ничего не происходит, Эл начинает сомневаться, что это произойдет), «магнум» сорок пятого калибра его остановит.

По телевизору камеры все чаще и чаще выхватывают большой освещенный шар на крыше здания «Эллайд кемикал» на Таймс-сквер. Истекают последние минуты года. Толпа ликует. В противоположном от телевизора углу стоит уже пожелтевшая и осыпавшаяся рождественская елка.

— Марти, ничего не… — начинает дядя Эл, и тут с треском вылетает разрисованное стекло окна в большой комнате и со звоном разлетается на мелкие кусочки, в комнату врываются порывы ветра, тучи снега… Врывается Зверь.

Не веря своим глазам. Эл в ужасе замирает. Он очень большой, этот Зверь, возможно, больше двух метров ростом, хотя сутулится так, что его передние лапы-руки почти волочатся по ковру. Взгляд его единственного зеленого глаза

(единственного — как и говорил Марти, ошеломленно думает Эл, все так, как говорил Марти) обшаривает комнату и останавливается на Марти, садящем в инвалидной коляске. Зверь прыжком подскакивает к мальчику, из груди его вырывается торжествующее рычание.

Совершенно спокойно, не меняя выражения лица, Марти поднимает пистолет тридцать восьмого калибра. В своей коляске Марти кажется очень маленьким, его неподвижные ноги, одетые в выцветшие мягкие джинсы, похожи на палки. Не веря своим ушам, несмотря на дикое рычание оборотня, завывания ветра, сумятицу собственных мыслей о том, как такое возможно в реальном мире, Эл слышит голос своего племянника:

— Бедный старый Лоу! Я постараюсь вас освободить.

И когда оборотень прыгает, протянув вперед когтистые руки, Марти стреляет. Пороха в патроне мало, и пистолет издает смехотворно слабый, почти неслышный хлопок, как у «воздушки».

Однако яростное рычание оборотня поднимается до еще более высоких нот — теперь это безумный крик боли. Зверь ударяется об стену, пробивая плечом дыру в другую комнату. Картины Кюрье и Ива падают ему на голову и соскальзывают по спине на пол. Кровь заливает волосатое лицо чудовища, его зеленый глаз бешено сверкает. Рыча, зверь подступает к Марти. Оборотень то сжимает, то разжимает ладони, челюсти щелкают, сбрасывая на пол клочья окровавленной пены. Марти держит пистолет обеими руками, так маленькие дети держат чашку с питьем. Он ждет, ждет… Когда же оборотень вновь бросается вперед, мальчик стреляет. Живительно, но единственный глаз Зверя тут же гаснет, как свечка на ветру! Ослепленное существо снова кричит и, шатаясь, передвигается к окну. Ветер взметает кверху занавески и закручивает их вокруг головы оборотня — Эл видит, что на белой ткани начинают расцветать кровавые цветы. По телевизору показывают, как большой освещенный шар начинает опускаться на землю.

Когда отец Марти, одетый в яркую желтую пижаму, с дикими глазами влетает в комнату, оборотень падает на колени. «Магнум» сорок пятого калибра все еще лежит на коленях у Эла. Он так и не смог его поднять.

Зверь падает ничком… вздрагивает… и умирает.

Мистер Кослоу смотрит на него разинув рот.

Марти поворачивается к дяде Элу. В руке у мальчика дымится пистолет. Марти выглядит усталым, но спокойным…

— С Новым годом, дядя Эл, — говорит он. — Оно умерло. Зверь мертв. — И тут он начинает плакать.

На полу запутавшееся в лучших белых занавесках миссис Кослоу тело оборотня внезапно начинает меняться. Волосы, покрывающие его лицо и тело, каким-то образом втягиваются внутрь, губы, изогнутые в яростном рыке, расслабляются и закрывают оскаленные зубы. Когти магическим образом превращаются в ногти — жалкого вида ногти, обгрызенные и обломанные.

Завернутый в окровавленный саван из занавесок, перед ними лежит преподобный Лестер Лоу, а вокруг него белеют пятна снега.

Отец Марти, вытаращив глаза, смотрит на распростертое на полу обнаженное тело. Запахнув халат, в комнату неслышно проскальзывает мать мальчика. Дядя Эл подходит к Марти и крепко-крепко его обнимает.

— Здорово у тебя получилось, парень, — шепчет Эл. — Я люблю тебя.

На улице под заснеженным небом стонет и плачет ветер. Первая минута нового года уже стала историей.

 

ЭПИЛОГ

 

Любой астроном-любитель заметит, что, независимо от того, в каком году происходили эти события, я допустил слишком большие вольности с фазами луны. Я сделал это, чтобы упомянуть те дни (День святого Валентина, Четвертое июля и т, д.), которые в нашем сознании отличают тот или иной месяц. Я соглашусь с теми читателями, которые считают: что я поступил неосмотрительно… но искушение было слишком велико, чтобы перед ним устоять.