Мой дядя свой судьбец исправил,
застоя вынести невмочь,
он пулемёт достал и смазал-
и ускакал в лесную ночь,
то хоронился в тёмном схроне,
то уходил от злой погони.
.
Наряд милиции, сотрудник
конторы вящей КаГеБе
чесали чащу, маты гнули.
Мой дядя вверился судьбе:
он говорил по-укарински,
его кляли по-сатанински.
.
Портрет повесили на дОску,
нет, не почёта, но позора,
без всякой ретуши да лоску:
прыщи, щетина, пот да поры.
В него мочились и плевали,
"Бандерой клятым" прозывали.
.
Мой дядя был из хлеборобов,
сидел в ГУЛАГе десять лет,
ударничал да не угробил
здоровья повидавши свет,
уран для Бомбы рыл из тундры-
не выпали седые кудри.
.
Его жена на партсобраньи
в кругу чужих мужей и жён
словами русскими ругала
супруга : "...колобок ушёл".
Ей вторил зал :" ты не Лиса",
и охал возмущённый зал.
.
Нам говорил учитель пенья :
"Пора менять мировоззренье.
Не надо слушать панк и рок.
Ребята, бросьте хипповать".
Такой был Партии урок:
мещанства гнойники вскрывать.
.
Я относил припасы дяде,
да по мешку, не бога ради:
пшено да сало, самогон,
табак и чистое бельё
под вечер тайною тропой
пугая дикое зверьё.
.
Мой дядя , грустный и заросший,
мечтал о будущем хорошем:
"Вкраїна стане незалежной...
Ся виборсаю геть зі схову...
Тризуб славетний буде гербом...
Лунатиме вкраїнська мова...".
.
Я пионером был, однако
жить не хотел под комунякой.
Я слушал "Радіо Свобода"
и анекдоты сочинял,
в любое время суток, года
репрессий брежневских алкал.
.
Бывало, дёрну на свиданье,
с девчонкой сядем на скамью,
она вся млеет и вздыхает,
а я "Два кольори" пою.
Комбайны дружно озимь косят,
а на душе коты голосят.
.
И в первом нашем робком поцелуе
под верещанье бешеных сверчков
был смак энкаведешной пули
и людоедства красный хозрасчёт.
.
Когда же я её касался локтя,
ключицы жадным взглядом осязал,
казалось, сам Андропов клинит когтем
визжащие от страху тормоза.
