нетвояжизнь

Первый раз она ушла ночью.
Он, ничего не подозревая, вызывал такси, одевал сонную дочку, поднимал чемоданы в вагон, стоял, прижавшись носом к стеклу, и корчил смешные рожицы ребёнку.

Потом часто вспоминал эту картину, рвавшую ему сердце. Он не мог себе простить, что ничего тогда так и не понял. А если бы и понял, как бы он её остановил? Заколотил бы дверь гвоздями? Обхватил двумя руками дочку и не выпускал бы из кольца своих рук? Сорвал стоп-кран в поезде, увозящем её навсегда?

В том городе жила её мама. И он, одноклассник. Первая любовь. Случайно встреченная через 15 лет после окончания школы.

Он мог устоять перед всем. Кроме этой её всепоглощающей любви. Он думал, что так бывает только в кино. Когда страсти и сумасшедшие глаза.

Он приехал возвращать её обратно. Он был готов ко всему. Кроме вот этих сумасшедших её глаз…

Разводились мучительно. Дочка держалась руками поочерёдно то за него, то за неё. Он отступился в результате.

И почти целый год ездил на все выходные и праздники. Ночь в поезде туда – и ночь в поезде обратно. Чтобы видеть дочку, обнимать прямо у подъезда, гладить по голове, носить на руках и заглядывать в светлые глаза…

Потом боль стала затихать. У него образовалась своя жизнь. На вокзал ездил всё реже. Чаще говорил с дочкой по телефону. И голос бывшей жены перестал ускорять сердцебиение.

Она вернулась тоже ночью. Через три года. Резкий звонок в дверь вырвал его из сна. Он подхватился, посмотрел в глазок, не поверил, открыл дверь.

Подросшая дочка бросилась на шею, он прижал её к себе. Бывшая жена затащила чемодан и села прямо на полу в прихожей.

Он меня бьёт, мне некуда идти, не прогоняй нас, пожалуйста, дочка хочет домой.

Он стоял оглушённый посреди квартиры, на автомате гладил волосы ребёнку и соображал, что он скажет той, которая вытащила его из вселенской депрессии и которую он почти полюбил?..

Ничего говорить не пришлось. Она открыла дверь своими ключами, увидела ворох вещей, девочку, бегающую по квартире, развернулась - и ушла.

Он побежал было следом. Потом остановился, развернулся и медленно пошёл обратно, по ступенькам, в квартиру. Туда, где была его дочь – испуганный воробышек, и его бывшая жена. Возникшая в ночи и опять разрушившая всё, что он старательно склеивал целых три года.

Стали жить. Бывшая жена ходила по квартире, как мышка. Спала в детской комнате вместе с дочкой и смотрела на него, приходящего домой, глазами затравленной собаки.

Он ел её супы, развешивал занавески после стирки, пылесосил ковёр. Внешне всё было, как три года назад. Только пустота в душе была пугающей и не проходящей.

Когда долго находишься на одной территории даже с чужим человеком, начинаешь его понимать. Такой себе семейный стокгольмский синдром.

И дочка бегает от папы к маме, всё давным давно понявшая. Он ловил внимательный дочкин взгляд, весело подмигивал и звал гулять на улицу – всё, мол, нормально у нас, и даже всё у нас временами хорошо.

Однажды ночью жена взяла свою подушку и пришла на его диван. Он старательно сделал вид, что спит, дыша равномерно и спокойно.

Она обвила его руками. Он подвинулся, освобождая ей место. И открыл глаза.

И всё опять стало, как было. Как было до того, когда он корчил рожицы через стекло в отъезжавшем вагоне поезда.

Он приказал себе всё забыть. И у него даже получилось. Его ребёнок со светлыми глазами одинаково любил и папу, и маму.

Жили. И почти не ссорились. Вели себя, как переболевшие тяжёлой болезнью и чудом выжившие. Не напрягали голосовые связки и не боролись с неконтролируемой ненавистью. Видимо, всё перегорело ещё тогда, годы тому.

Второй раз она ушла от него прямо с праздника. День рождения семейного друга. Отмечали 40 лет. С ним она и ушла. В чём стояла. В платье до пола, бирюзового цвета. Оно ей очень шло. Она несколько раз ездила к портнихе на примерку, добиваясь идеального силуэта. И в ярко-синих босоножках на высоком каблуке. Уверенная и красивая.

Дочке исполнилось 13. Она вытянулась, стала серьёзной и немного замкнутой. Он приехал домой один, до утра курил на балконе. Утром дочке сказал, что мама ушла. Она села рядом, он её обнял. Сидели, покачиваясь в такт песни, льющейся из соседнего окна…

Через год бывшая жена родила ребёнка. Девочку. Дочка ходила смотреть на младенца. Сначала настороженно, потом восторженно. Через некоторое время отпросилась переночевать у мамы, чтобы поиграть с девочкой. Через месяц, потупив глаза, попросилась к маме насовсем.

Они собрали вещи, и он её отвёз. Бодрился и даже сказал – не переживай, у меня всё ок, если что, звони, я тебя очень люблю.

Друзья вели себя по-разному. Кто подсмеивался, кто недоумевал, кто крутил пальцем у виска. И почти все его жалели. Пожилой сосед по лестничной площадке сказал, останавливая его возле дома – да таких, как твоя, надо расстреливать, ни стыда, ни совести, я бы свою за такое убил.

А ему было всё равно. Ни убивать, ни даже напиться, чтобы отпустило, не хотелось. Чувствовал себя роботом, запрограммированном на один алгоритм – без эмоций и страданий. Хотелось позвонить ей и спросить – за что? за что ты так со мной?

Не звонил. Знал, что ничего она ему не ответит. Да и что поменяется после её ответа?..

Ночью снилась женщина. Чужая, незнакомая, далёкая. Немного похожая на ту, которая его когда-то попыталась спасти. И у неё почти получилось.

Но он тогда этого не понял.