Что значит быть Украинцем? Это не значит говорить только на украинском языке. Но значит воспринимать Украину всем сердцем. Видеть её такой какая она есть во всей её красе и славе. Видеть и любить. Нужно понимать в чём её самобытность и где её достоинства. Понимать и развивать в себе то, что созвучно Ей.

Не ломать, не перекраивать. Не стараться подвести окружающий мир под узколобость своих слабоумных черепных коробчёнок, а наоборот научиться жить в гармонии с тем что есть.

Если говорю по русски это не значит, что я не люблю свою родину, или готов предать, как уже сделали те кто кто кричит о том, что они за Самую Правильную Нацию\Национальность\Политику...

Можно сказать, что мир это большая задница но это будет полнейшим враньем. На самом деле отбросами в мире являются люди. Потому что нет ничего более прекрасного чем мир и жизнь на земле, так же как нет ничего более отвратительного чем человек. Раздутые ничтожества влюблённые в себя, хотя не сделали ничего такого за что их можно полюбить, и наверное именно поэтому столь же сильно сами себя ненавидящие.

Все те кто громко орёт о том как надо, как правильно - хотят только одного прикрыть свою срамоту. Скрыть глупость за видимостью ума и интеллекта, скрыть отвращение за милой и отзывчивой маской. Они всем указывают как нужно жить, создавая правила по которым они всегда будут чистенькими (!жопашники), правила которым должны следовать все, потому что это нужно для них. Но у себя дома они никогда не позволят нарушить те правила по которым они там живут. Лицемеры. Почему я способен простить своего врага? Не знаю. Точнее знаю, но не скажу. А ещё точнее - я могу простить врага только в душе. Но он никогда этого не увидит и не узнает. Я лучше убью его, чтобы он не знал, что я его простил, потому что иначе он всадит в спину нож.

Их пластика ума - это гибкость позвоночника. Слизняки с жалом кобры, уматовые создания, как же я вас люблю дорогие. Особенно за то, что вы постоянно навязываете другим свои взгляды или точку зрения. А ещё за то, что вы видите соринки в чужих глазах, а в своих собственных не замечаете брёвна. А ещё за то, что что вы в чужой монастырь со своим уставом пхнёте. Но в своём туалете - чихнуть не дадите никому...

Прочитал?

Встал и вышел! 

Уж не тот ли? Мелькнула мысль. Он посмотрел на голубя.

Похож.

И явно домашний. Проходившая мимо парочка спугнула голубя, который отлетел немного в сторону и снова приземлился. Острым взглядом опытного голубятника он сразу узнал эту породу. Размах крыла он спутать не мог. Глядя в сторону, откуда должна была появиться маршрутка, краем глаза он продолжал следить за голубем, а в голове проносились мысли. Проснулся охотничий инстинкт, к тому же всё нужно было рассчитать, хотя сердце гулко застучало и хотелось броситься на него резким рывком, чтобы поймать. Он стоял и думал о том, что мог бы снять и набросить на голубя куртку, о том, что вокруг были люди, о том, что они могли подумать о нём. А голубь, как ни странно пошёл в его сторону. Он шёл прямо на него и остановившись на расстоянии вытянутой руки от него он поднял голову и заглянул ему в глаза.

Всё!

Этого хватило. Он решительно перешёл быстрым шагом через дорогу, зайдя в магазин спросил:- У вас семечки есть?

Купив семечки, он быстро пошёл назад, боялся, что голубя кто-то спугнёт. Подойдя поближе и заняв положение между голубем и другими людьми, он остановился и начал щёлкать семечки, наблюдая за реакцией. Голубь подошёл под самые ноги, но стоило начать приседать, он тут же отлетал в сторону.

Ничего...

Жменя семян, щедро высыпанная под ноги, привлекла и других голубей. Привыкших к жизни на чердаках – дикарей. Такие не теряются. Их дом везде.  А этот словно коршун кидался на семечки, проголодался за несколько суток скитаний. Чуть на руку не сел. Но так и не сел. Не позволяла природная осторожность. Мужчина присел и сыпанул ещё семечек, выжидая удобного момента... мелькнула рука, и голубь в ладони. Лапы аккуратно пропущены между указательным и средним пальцем руки. Чтобы не было опоры. Тело птицы, наверное, изнемождённое непогодой и голодом, на ощупь было необычно худым и лёгким. Он не успел рассмотреть голубь или голубка в руке (он оказался ею). За то расслышал фразу «Покормил, чтобы поймать» – с осуждающей интонацией в голосе… Женщина начала говорить, чтобы он отпустил голубя, что тут неподалёку была раньше голубятня, что сегодня праздник и это грех…

Слабея, он покачивался на тросе словно эквилибрист. Ему казалось, что он чувствовал во сне потоки воздуха, рассекаемые сильными крыльями, взмахи которых в эту минуту ассоциировались у него с покачиваниями на тросе. Слышал свист ветра рассекаемого некогда в играющем полёте.

Он не забыл голубятню, в которой родился и вырос. Не забыл как,отбившись от стаи, был отнесён ветром, куда-то в сторону. В лабиринт серых прямоугольных домов, которые как близнецы были похожи друг на друга. И помнил, как выглядел его родной дом сверху. Ему нужен был просто толчок. Нужно было что-то,что подняло бы его выше крыш многоэтажных домов, чтобы он смог увидеть. Его маленькое сердечко звало его в какую-то сторону. Он чувствовал, что нужно лететь, только он был из той породы Николаевских голубей, которые сами по себе не летают. Их нужно «гонять». И тогда они поднимаются на такую высоту, когда с земли, человеческим глазом виден лишь маленький крестик.

Он заблудился несколько дней назад. Пока не выпал снег он кое-как перелетал с веток деревьев растущих под домами на стояки для выбивания ковров и подпорки для сушки белья, чтобы спустившись на землю найти какое-то пропитание.

А сейчас тот самый ветер, что некогда носил его сильными руками, тот самый ветер, который неоднократно был побеждён голубем в безумной схватке полёта, отнимал у него жизнь. Капля за каплей, кровь застывала в застывшем на одном месте маленьком пушистом комочке. Тот самый ветер, который он так любил, превратился из его лучшего друга в немого и безжалостного убийцу.

Ветер, гуляющий среди домов и подвывающий смертельной песней вместе с морозом, медленно, но верно делали своё дело.

Только он уже не ощущал холода. Вернее он забыл о нём, в своём прекрасном сне.

Люди поглощали пищу, пили вино коньяк и шампанское, а он искал пристанища. Искал куда спрятать голову от шума и огня...

Он бежал быстро, но не мчался от страха. Просто его заставлял двигаться простой природный инстинкт. Инстинкт самосохранения гнал его подальше от потенциальной опасности, заставляя спрятать голову.Тело вздрагивало при каждом новом взрыве. Мышцы сокращались непроизвольно.Он не знал, что там, в другом мире сейчас Янукович говорил о том, что что-то говорил, и поздравлял людей с Новым Годом.

Не знал, что такое новый год, не знал, что такое праздновать, так же как и не знал о том, что значит слово Президент Украины.

Он просто знал, что есть враги, есть те, кто слабее его. И есть Другие. Те, которых ненужно кусать. Потому, что они тоже защитят его детей, если он не сможет. Дадут кусок хлеба...

А сейчас он не думал ни о чём. Просто его инстинкт требовал от него избавить от резких звуков его чуткий слух и скрыть от зорких глаз - пламя в небе. Сердце гулко стучало и лапы без устали били холодный асфальт. Он двигался, опустив голову бросая быстрые взгляды со стороны в сторону, в поисках тихого места.

Он не испытывал зависти к рыжему спаниелю, который в этот вечер объелся от пуза, и воротил голову от бутербродов с красной икрой, громко лаял на звуки взрывов и выстрелов. Ему чувство зависти было чуждо. Он мог испытывать только любовь, ненависть и голод. А мог не испытывать вообще ничего.

И то, что он чувствовал, зависело только от того, что его окружало. Если это рука, протянувшая ему кусок хлеба, или какую-то кость - он брал хлеб, но никогда не терял осторожности. Он знал, что веры нет никому. И даже этим – Другим. Он видел однажды, как вслед за протянутым куском на собаку была наброшена сеть, и те кто только что давал ей пищу тащили огрызающееся и извивающееся тело в машину. После этого он никогда больше не видел этой собаки.

Он просто хотел быть свободным. Быть свободным и быть в покое. Два понятия никак не могли быть реализованы одновременно. Не потому, что ему было это не по силам. А потому, что в этом мире так было не возможно. За всё приходилось платить. Он за свободу платил беспокойством и настороженностью. За покой своей кровью, и силой. А в эту странную ночь, повторявшуюся уже четвёртый раз, в его не долгой жизни, он был бессилен. И ему нечем было платить.