Горе приходит внезапно. Всегда внезапно. Даже когда ожидаешь, чувствуешь...

      Серёга Р., за день до Нового года в составе спецподразделения, выдвигаясь в горы для решения боевой задачи, не мог не предвидеть опасности. Годы с ней жил. Со смертельной опасностью. Знал не от посторонних о смерти. Тренировался и готовился к встрече с ней. Подъём, краткие сборы, стремительное движение вперёд в полном снаряжении... Вместе с товарищами. Вместе с друзьями. Вместе с другими подразделениями. Вместе... и как все... Но смерть нашла именно его. Пуля вошла в переносицу. Между глаз.  Серёге. Без шанса на жизнь... 

Но это ведь в бою.. В бою... В  жесткой схватке между вооруженными людьми.... С оружием в руках, для того чтобы сеять смерть... Здесь больно. Очень больно. Но  это горе укладывается в сознание.

А вот так... Когда всё как у всех. Когда  семья, годовалый сын, бытовые и текущие проблемы...  Город, улицы, магазины, общественный транспорт, работа...  Когда многочисленные потоки людей... Их лица... Всплески тех или иных эмоций.. И ты, и он вместе со всеми... И вдруг - вот оно. К тебе. Именно к тебе. К твоим близким. Пулей в мозг.  Наверняка и без вариантов. Горе. Непоправимое.

КПП в госпиталь. Служака сержант:" Машину за территорию. Пропуск. Не еб..т".  Ответственный дежурный после неудержимого напора:"Хер с Вами... Валяйте...".

На входе бабуля:"Бахилы где? Повязка? Фамилия?".  Вдруг засуетилась:"Халат, проходите...".

Встреча. Нет слов.

Завотделением ушел, не пожелав общения.  Лечащий врач, молодая женщина, бледная... Пряча глаза...  Периодически нервно поджимая губы, глотая воздух... "Вам заведующий должен был... Не могу сказать... Никаких долгосрочных прогнозов"...

И вот ты уже не как все. Не со всеми. Не вместе.

Горе и ты. Один на один. Оно может прийти ко многим. Одно но всех. Но каждый отхватывает от него свое.  По мере чувствительности. По мере.... Разве его можно измерить?. Но я то пью по полной...

Опять дежурный, сержант, шлагбаум, поток транспорта и народа.

Но ты другой. Горе-горе... За горло...  Безысходное... Моё и каждого, кто любит этого человека, дорожит им, не представляет без него будущего.

Пишу не для сочуствия. Не для участия. Не в коем случае. Не надо это трогать...

Просто подумайте. Такое может быть с каждым. Смерть не выбирает. И горе приходит без спроса.

Надо быть человеком и жить как человек именно сейчас. Сегодня. И не жмитесь на добрые чувства. Дарите их близким, знакомым, окружающим Вас людям.

До встречи...

P.S. Машину верну... "...десятку... зеленого цвета... бл...".  С бензином. Литров 20-ть. Мож більше..

        Кстати... А почем зеленые десятки в Москве???

Опять... Иль снова... Ножевое...

Пройдет и это... Не горячее...

Подняться - дело  Святое...

Лежать - дело свинячее...

Онъа аджеле ярдым керек...

Не олса олсун…

Энъ муим меселе…

Танъда…

Хаста адам…

Эрте – кеч…

Эр бир шей  еринде….

        Мы шли  к вершине Сахарной Головы. Есть такая в Кодорском ущелье. И Кодори есть – река с чудным названием в Абхазии.  Можно сказать, рядом с Сухуми. Акун шел то впереди меня, то за моей спиной, упрямо и быстро волоча на своих плечах тяжелейший рюкзак с ценным грузом. Я, такой же навьюченный,  едва успевал повторять за ним маневры. Акун – абхазец.  Настоящего имени  я так и не узнал. Помнится с его слов, что в детстве за любовь ловить неводом рыбу в Кодори его так прозвал старик – сосед. Ячейка в неводе на языке абхазов  созвучна слову «акун». Отсюда все и пошло…

       Было жарко, пот заливал глаза, легкие разрывались от предельных нагрузок на значительной высоте от уровня моря. Никаких привалов. Только вперед. При этом Акун не переставал рассказывать о своих приключениях в России. Перескакивал с одного на другое. То смеялся, то ругался.

«Мандарины привезли в Иваново в конце октября. Тентованный  «КамАЗ». На улице снег, мороз. Сам понимаешь, мандарин мерзнет. Тряпками  его накрыли от мороза.  Но бесполезно. На одном складе договорились за «нал» сдать. Кладовщик ушлый. Назвал цену низкую. Понимал, гад. Мандарин замерзнет – даром отдадим.  Ночь нас проморозил. Мандарин стал просто шариком ледяным. Не весь, но по краям бортов пропал. Утром разгрузились. Какие-никакие деньги появились. Шапку себе купил. Голову простудил. Болит с тех пор часто. В больнице лежал. Гной из ушей шел. Как вы, русские, там женщин любите на морозе? Кровь мерзнет, темперамент не развит…».

       Я шел, молча, еле переводя дыхание. От «погона» - ружейного ремня, на шее образовался кровавый мозоль.  Но попытки нести «дедушку» - (АК-47) – в руках доставляли еще больше проблем. Зацепив очередной раз «галошей» (амортизатором на прикладе)  за ствол дерева, я выматерился и вновь вернул оружие на «шеяку окаянную».

        Акун тут же рассказал мне о трогательном  отношении к матери. Он проникновенно говорил о виновности любого ребенка перед своей мамой уже за то, что, будучи у неё в животе,  несмышленый плод уже «бил»  её ножками и ручками.

        «Будешь дома, попроси у мамы прощения. За то, что маму бил.  Я просил свою маму простить меня. Она смеялась. Но сказала, что простит».

         Мы спешили. Опаздывать было нельзя. Предстояла встреча с группой  в строго определенном месте и в установленное время. Спрос за невыполнение поставленной задачи был суров. Это мы понимали в равной мере. Однако Акун умудрился почти на два часа задержать движение.

         Примерно на середине маршрута мы встретили старика. Он был одет в   черный, выгоревший на солнце, бешмет, на голое тело, черные брюки, старые, но добротные, кожаные  ботинки.  На голове неопределенного вида головной убор. Бросался в глаза широкий кожаный ремень, на котором красиво и удобно крепился «кизлярский» кинжал в ножнах. Пока Акун  минуты две общался на своем языке со стариком, мне удалось у того выпросить, подержать в руках и разглядеть этот замечательный клинок. Неожиданно, Акун резко опустил свой рюкзак на землю, переложил в левую руку  «дедушку" :

«Подожди здесь. Никуда не уходи. Сложи вещи  вот за этот камень. Сам спрячься. Жди меня».

Акун мягко показал рукой в ту сторону, откуда мы только что пришли и вместе со стариком, взяв правой рукой его за локоток, медленно и  степенно направился вниз, не обращая на меня никакого внимания.

Я ждал ровно один час  сорок две минуты. Какие только мысли не приходили в голову. Куда он поперся? Зачем? Предал? Что я тут вообще делаю, на Кавказе, с чужими мне людьми?

             Акун появился стремительно, уже сверху, пояснив это необходимостью «осмотреться».  Также быстро взвалил на плечи свой баул и зашагал впереди.

«У нас традиция. Встретил старика – проводи его. Или до места, куда идет. Или до встречи с другим горцем, который проводит его дальше. Учись, студент. Вы, русские, не уважаете своих отцов и дедов. Бог Вас накажет»… .

Теперь мы «догоняли» время.  Камуфляжный костюм Акуна и моя «горка» были насквозь пропитаны потом. Ткань загрубела, липла к телу, вызывала  раздражение в местах трения. Повязка на голове не спасала глаза от едкой соленой грязной жидкости,  именуемой «потом». Я упирался из последних сил и не реагировал на размышления и высказывания Акуна.

            Маршрут мы срезали. Полагали, что укоротили расстояние на два часа хода.  Пошли вертикально вверх по открытой сыпучей местности. По камням, мимо торчащих каменных глыб.  Акун по прежнему балагурил, шутил, что-то говорил о пользе мамалыги, соленого сыра («адыгейского»).  Утверждал, что слово «дон» исконно абхазское. Что река Дон, казаки Донские и даже Лондон имеют прямое отношение к абхазской истории, культуре, нравам…

           В какой – то момент Акун пошел за мной, подталкивая  в моменты вынужденной остановки в спину, и, умело подставляя свою ногу под мою, предотвращаz  сползание вниз.

          Мы поравнялись с ближайшим крупным валуном, где так хотелось упасть и передохнуть хотя бы минуту – другую.

            И вдруг... Вдруг раздался громкий одиночный выстрел. В горах он прозвучал как щелчок  кнута. Эхо разнесло неприятный хлесткий треск по склонам. 

          Первая и единственная пуля оказалась смертельной для Акуна. Точно в затылок.  Его тело медленно сползало вниз по сыпучим острым камням, оставляя сначала жирный, а потом все менее и менее заметный кровавый след. Никаких судорожных движений. Акун упал лицом вниз, с опущенными вдоль тела, руками.  По мере сползания  Акуна  с крутого склона, его руки неестественно поднимались вверх, показывая жесткие шершавые ладони, покрашенные  зеленой скорлупой грецкого ореха в коричневый цвет..

         Иногда ночью ко мне заходит погостить... Бессоница. Она напоминает о многом. Приводит с собой Акуна.  Молодого абхазского парня, который шутит в жару про морозы и улыбаясь говорит: "Не стреляй... Не надо... Быть добру...".      

Как на быстрый Терек, на высокий берег,
Выгнали казаки сорок тысяч лошадей,
И покрылся берег, и покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей.

Припев (дважды) :
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
С нашим атаманом не приходится тужить.

А первая пуля, а первая пуля,
А первая пуля вдарила коня,
А вторая пуля, а вторая пуля,
А вторая пуля, братцы, ранила меня.

Припев (с повторением).

А жинка поплачет, выйдет за другого,
За мово товарища, забудет про меня,
Жалко только волюшку во широком полюшке,
Жалко мать-старушку да буланого коня.

Припев (с повторением).

Кудри мои русые, очи мои светлые
Травами, бурьяном да полынью порастут,
Кости мои белые, сердце моё смелое
Коршуны да вороны по степи разнесут.

Припев (с повторением).

Атаман наш знает, кого выбирает,
Грянула команда, тай забыли про меня.

Им досталась воля да казачья доля,
Мне ж досталась пыльная, горючая земля.

Припев (с повторением).

Черный ворон, друг ты мой залетный,
Где летал так далеко?
Черный ворон, друг ты мой залетный,
Где летал так далеко?*

Где летал так далеко?
Ты принес мне, а ты, черный ворон,
Руку белую с кольцом.

Руку белую с кольцом…
Вышла, вышла, а я на крылечко,
Пошатнулася слегка.

Пошатнулася слегка…
По колечку друга я узнала,
Чья у ворона рука.

Эт рука, рука мойво милова,
Знать, убит он на войне

Знать, убит он на войне…
Он убитый ляжить незарытый
В чужедальней стороне.

В чужедальней стороне…
Он пришёл сюда с лопатой,
Милостивый человек.

Милостивый человек…
И зарыл в одну могилу
Двести сорок человек.

Двести сорок человек…
И поставил крест он дубовый
И на нём он написал:
«Здесь лежат, лежат с Дону герои,
Слава Донским казакам!

Не для меня придет весна, Не для меня Дон разольется. Там сердце девичье забьется С восторгом чувств не для меня. И сердце девичье забьется С восторгом чувств не для меня.

Не для меня цветут сады, В долине роща расцветает, Там соловей весну встречает, Он будет петь не для меня.

Не для меня журчат ручьи, Текут алмазными струями, Там дева с черными бровями, Она растет не для меня.

Не для меня цветы цветут, Распустит роза цвет душистый. Сорвешь цветок, а он завянет - Такая жизнь не для меня.

Не для меня придет Пасха, За стол родня вся соберется. «Христос воскрес!» из уст польется – Такая жизнь не для меня.

А для меня кусок свинца, Он в тело белое вопьется И слезы горькие прольются – Такая жизнь, брат, ждет меня!

        Встретил в зимнем  Киеве  сослуживца. Земляк. Донской казак природный. Крепкий,  под два метра ростом,  коротко стриженный, чисто выбрит, статный…  Весь шрамах, как кабель дворовый.  Одет легко, не по сезону. Куртка, футболка, джинсы. Теплые кожаные высокие ботинки.  Все черное. На левой руке наколка – «якорь».

          Зашли в первое попавшееся заведение на  Красноармейской. Заказали блины с икоркой красной, кофе. Бутылку водки.  «Боржоми».

          И  в промежутках между  стопками потекла беседа, нахлынули воспоминания… Дым сигарет, музыка, головокружение, смех…  Мат…

- А помнишь Гайсина? Автомат не мог, салага,  разобрать из-за ржавчины..

 -А арсенальщик Шура? Помнишь как сожрал все наше жареное мясо, которое  с камбуза увели? Нам подсунул банку тухлой тушенки. Когда открыли на ПВБ (пост высокочастотных блоков), чуть не задохнулись? «Ворошиловку» закусить было не чем. (Шило – технический спирт. Воро – от слова – ворованное).

- Так ты ему ещё тогда одеколон «Русский лес» в трусы вылил…  И трусы спер, когда он отмывал свою мотню. Щипало ведь, мама не горюй...

- Досталось братишке. Тогда он без трусов  стал подниматься по вертикальному трапу на ПВБ, а ты наверху люк задраил.  Бабы, наладчицы аппаратуры, тогда вовремя появились… Шарахнулись с коридора при виде висящих мудей на уровне носа и охреневшего  моряка, повисшего на трапе в одних прогарах!!!

- Он тебе тогда ночью, после вахты, в рот тюбик зубной пасты «Помарин» выдавил… Уверял, что от храпа помогает…

- А Калача помнишь? Тот дневального, «карася ушатого» (молодого матроса) Прохорова, заставил разбудить   «годка» (старослужащего  моряка) Захарова  в четыре часа утра, со словами:  «Захар… Сходи, пожалуйста, поссы…»…  Захар охренел от  такой борзости…

- А как начальнику медслужбы Шубе гарсунщик Кисель пургена в кашу насыпал…  Неделю на берегу проторчал…  Старпом ему: «С каких херов на службу не ходил? Понос? Я тебе устрою жидкий стул…  Запечатаю очко, хрен какой Джапаридзе пробьёт…»…

-А как по КГС (корабельной громкоговорящей связи) голосом командира Курт пьяного боцмана  на ходовой мостик вызвал? Боцман явился, а там комбриг…  Вот стружку снял… «Опять  нажрался, ангина… твайю мать…»…

- А как Шаповал три «килограммы» сгущенки умял за день?  Жалко было с молодняком поделится… Обожрался… А потом дристал похлеще  Шубы…  Кликуху получил на весь срок службы – Дристун…

-  А помнишь Комара… С пушки приходит к нам в пост и говорит обалдевший: «Шаповал вообще оборзел. В башне он и я. И никого больше.  Как перданет гад… Я ему, ты что, скотина делаешь? А  он мне:  «Это не я…». А кто гад, Дух Святой, что ли?»… 

И конечно же про девченок перетирали…

- А Шрам Коля... На КНК (клуб надводных кораблей) познакомился со сводницей. Первый интим. Первая близость. И первая гонорея… В Средиземке на третий день сообразили…  Я еще думал, чего бы это наш  Колян так к утренней физзарядке и водным процедурам пристрастился?  Да еще раньше всех подрывается? Еле-еле к Шубе отвели сдаваться…

- А Даша? Приплелся из увольнения  на корабль  с опозданием на полчаса…  В 23-30…  Все брюки на коленях грязные…  Белая бескозырка залапанная,  в губной помаде, от  травы местами зеленая… Дежурный: «Почему опоздал?  Да ты еще и нажраться успел?»…   А Дашкевич: «Расстреляй, лейтенант…  Но счастье не отымешь… В открытый  космос первый раз выходил…»…

-А как  Гурам на дне открытых дверей  все норовил девченок в гальюн проводить?…  «Каму памачиться – ка мнэ…»… Не одной бабы в гальюне не побывало... Ужались, бедолаги...

- А самогонщица в Голландии (портопункт в Севастополе)? Она Васькевичу  про самогон, он  ей про любовь…Она про самогон, он про любовь… Она про литры, он про секс… Еле договорились… Чуть не женился Василек  сразу на двух сестрах…  А с самогонщицей по сей день в браке…

- А Маханек с Грушей как к "мабутам" (женщины с оружием из вневедомственной охраны) бегали. Договорились встретится в пять утра у них, у "мабут", на посту, на вышках. Уговорили КВП (командира вахтенного поста). Тот им разрешил сойти с корабля в трусах и тельниках. С тем, чтобы утром вернулись на корабль в составе экипажа, сошедшего на берег, в такой же форме, на утреннюю физзарядку. А вместо молодых "мабут", какие то старухи заступили на вахту. Так арестовали моряков, да еще в комендатуру сдали в трусах... Погуляли... Ты ведь на вахте -КВП - был. Десять суток отпуска лишил командир... Было...

- А как вели их с комендатуры на баркас на Минную пристань...В полдень,  по улице Ленина... Народ в шоке от дырок на  синих военно-морских трусах на коленках.....

- А Щукаря не забыл?

И так дальше... Ржали, перебивали друг друга, посылая к маме Ебени недовольных...

Принялись за вторую горькую…  Повторили блинчики…

Зазвонил телефон. Мой Кореш посмотрел на него. Налил  по 50 грамм. Выпили молча. Телефон звонил. Он взял трубку.  Оттуда - плачь.  Истеричное всхлипыванье…  Мы молчали оба…  Музыка не забивала звуки рыданий… Земляк побледнел, но молча ждал…

Я не слышал слов, сказанных   моему другу. Он молча выслушал… Выключил телефон…Потом встал…  Сел… Налил… Мы выпили… Лицо земляка как то посерело… Он уставился в пол…  Закрыл ладонями лоб, глаза… И так сидел, раскачиваясь из стороны в сторону…

«Ну что ты, братишка… Могу чем- то помочь?»…

«У старшей дочки тяжелая болячка… Сделали операцию…  Диагноз подтвердился… Херово все…»…

Ещё  посидели немного, не говоря ни слова… Потом я отошел рассчитаться  и когда вернулся, то земляка за столом не было.

Он курил, стоя на проезжей части, сигарету из пачки  «Донской табак». На ней большими буквами выделялась надпись - «Табак убивает».  Я подошел, взял пачку в руки, достал сигарету, закурил. Перешли на тротуар.

- «Рассчитывай  на меня. Я не знаю, что говорить в таких случаях».

Он криво улыбнулся. Слегка хлопнул по плечу. И сказал:  «В таких случаях, самое хорошее слово – это молчание».

Обнял, и, не поднимая головы, ушел. Ушел в свою жизнь.

Сыпал снежок. На дороге автомобили месили солёную грязь. Куда- то спешили люди. И такая безысходность … 

Но…  Хватит… Царапать слова… В данном случае самое хорошее слово – молчание.

См. просто МОЛОЧНИК... Всё там - и начало и конец.