АКУН.

        Мы шли  к вершине Сахарной Головы. Есть такая в Кодорском ущелье. И Кодори есть – река с чудным названием в Абхазии.  Можно сказать, рядом с Сухуми. Акун шел то впереди меня, то за моей спиной, упрямо и быстро волоча на своих плечах тяжелейший рюкзак с ценным грузом. Я, такой же навьюченный,  едва успевал повторять за ним маневры. Акун – абхазец.  Настоящего имени  я так и не узнал. Помнится с его слов, что в детстве за любовь ловить неводом рыбу в Кодори его так прозвал старик – сосед. Ячейка в неводе на языке абхазов  созвучна слову «акун». Отсюда все и пошло…

       Было жарко, пот заливал глаза, легкие разрывались от предельных нагрузок на значительной высоте от уровня моря. Никаких привалов. Только вперед. При этом Акун не переставал рассказывать о своих приключениях в России. Перескакивал с одного на другое. То смеялся, то ругался.

«Мандарины привезли в Иваново в конце октября. Тентованный  «КамАЗ». На улице снег, мороз. Сам понимаешь, мандарин мерзнет. Тряпками  его накрыли от мороза.  Но бесполезно. На одном складе договорились за «нал» сдать. Кладовщик ушлый. Назвал цену низкую. Понимал, гад. Мандарин замерзнет – даром отдадим.  Ночь нас проморозил. Мандарин стал просто шариком ледяным. Не весь, но по краям бортов пропал. Утром разгрузились. Какие-никакие деньги появились. Шапку себе купил. Голову простудил. Болит с тех пор часто. В больнице лежал. Гной из ушей шел. Как вы, русские, там женщин любите на морозе? Кровь мерзнет, темперамент не развит…».

       Я шел, молча, еле переводя дыхание. От «погона» - ружейного ремня, на шее образовался кровавый мозоль.  Но попытки нести «дедушку» - (АК-47) – в руках доставляли еще больше проблем. Зацепив очередной раз «галошей» (амортизатором на прикладе)  за ствол дерева, я выматерился и вновь вернул оружие на «шеяку окаянную».

        Акун тут же рассказал мне о трогательном  отношении к матери. Он проникновенно говорил о виновности любого ребенка перед своей мамой уже за то, что, будучи у неё в животе,  несмышленый плод уже «бил»  её ножками и ручками.

        «Будешь дома, попроси у мамы прощения. За то, что маму бил.  Я просил свою маму простить меня. Она смеялась. Но сказала, что простит».

         Мы спешили. Опаздывать было нельзя. Предстояла встреча с группой  в строго определенном месте и в установленное время. Спрос за невыполнение поставленной задачи был суров. Это мы понимали в равной мере. Однако Акун умудрился почти на два часа задержать движение.

         Примерно на середине маршрута мы встретили старика. Он был одет в   черный, выгоревший на солнце, бешмет, на голое тело, черные брюки, старые, но добротные, кожаные  ботинки.  На голове неопределенного вида головной убор. Бросался в глаза широкий кожаный ремень, на котором красиво и удобно крепился «кизлярский» кинжал в ножнах. Пока Акун  минуты две общался на своем языке со стариком, мне удалось у того выпросить, подержать в руках и разглядеть этот замечательный клинок. Неожиданно, Акун резко опустил свой рюкзак на землю, переложил в левую руку  «дедушку" :

«Подожди здесь. Никуда не уходи. Сложи вещи  вот за этот камень. Сам спрячься. Жди меня».

Акун мягко показал рукой в ту сторону, откуда мы только что пришли и вместе со стариком, взяв правой рукой его за локоток, медленно и  степенно направился вниз, не обращая на меня никакого внимания.

Я ждал ровно один час  сорок две минуты. Какие только мысли не приходили в голову. Куда он поперся? Зачем? Предал? Что я тут вообще делаю, на Кавказе, с чужими мне людьми?

             Акун появился стремительно, уже сверху, пояснив это необходимостью «осмотреться».  Также быстро взвалил на плечи свой баул и зашагал впереди.

«У нас традиция. Встретил старика – проводи его. Или до места, куда идет. Или до встречи с другим горцем, который проводит его дальше. Учись, студент. Вы, русские, не уважаете своих отцов и дедов. Бог Вас накажет»… .

Теперь мы «догоняли» время.  Камуфляжный костюм Акуна и моя «горка» были насквозь пропитаны потом. Ткань загрубела, липла к телу, вызывала  раздражение в местах трения. Повязка на голове не спасала глаза от едкой соленой грязной жидкости,  именуемой «потом». Я упирался из последних сил и не реагировал на размышления и высказывания Акуна.

            Маршрут мы срезали. Полагали, что укоротили расстояние на два часа хода.  Пошли вертикально вверх по открытой сыпучей местности. По камням, мимо торчащих каменных глыб.  Акун по прежнему балагурил, шутил, что-то говорил о пользе мамалыги, соленого сыра («адыгейского»).  Утверждал, что слово «дон» исконно абхазское. Что река Дон, казаки Донские и даже Лондон имеют прямое отношение к абхазской истории, культуре, нравам…

           В какой – то момент Акун пошел за мной, подталкивая  в моменты вынужденной остановки в спину, и, умело подставляя свою ногу под мою, предотвращаz  сползание вниз.

          Мы поравнялись с ближайшим крупным валуном, где так хотелось упасть и передохнуть хотя бы минуту – другую.

            И вдруг... Вдруг раздался громкий одиночный выстрел. В горах он прозвучал как щелчок  кнута. Эхо разнесло неприятный хлесткий треск по склонам. 

          Первая и единственная пуля оказалась смертельной для Акуна. Точно в затылок.  Его тело медленно сползало вниз по сыпучим острым камням, оставляя сначала жирный, а потом все менее и менее заметный кровавый след. Никаких судорожных движений. Акун упал лицом вниз, с опущенными вдоль тела, руками.  По мере сползания  Акуна  с крутого склона, его руки неестественно поднимались вверх, показывая жесткие шершавые ладони, покрашенные  зеленой скорлупой грецкого ореха в коричневый цвет..

         Иногда ночью ко мне заходит погостить... Бессоница. Она напоминает о многом. Приводит с собой Акуна.  Молодого абхазского парня, который шутит в жару про морозы и улыбаясь говорит: "Не стреляй... Не надо... Быть добру...".