Молочник

  <p

        Невысокий, худой, с отличной выправкой и быстрым уверенным шагом… Серые, с прищуром,  посмеивающиеся глаза…  Характерные для улыбчивого доброго человека морщины на  усталом лице… Васильич… Так все зовут. Да еще некоторые – Молочником кличут.

         Агроном от Бога… У него все растет, все прививается, все цветет…  Суровая  зима, засушливое лето, соленые морские туманы, непредсказуемые горные заморозки… Все нипочем… Васильич всегда урожай снимет знатный…

         Рано утром – хлопоты по хозяйству… Коровы, дойка, навоз… Днем в огороде, на участке, у соседа делает обрезку, ремонтирует двигатель на мотоблоке…  Вечером вновь с живностью…  Поздно вечером разносит молоко, таким как я, непутевым…Без устали управляется по хозяйству....    Постоянно в делах.

         Летом мы с ним часто расходились по домам далеко за полночь. Поговорить любит, за что и слывёт в Варнутке чудаковатым. Уважают, любят… За мудрость, за отзывчивость, за ответственность, за верность, за острый язык… Правда, некоторые нервничают… Всё - то он замечает, всё - то со своим мнением…

        Ну как не послушать старика.

«Тут недавно коров пас. Очередь моя  пришла. Далеко не погнал. Стадо оставил на паях. Вдоль трассы «Севастополь – Ялта». Там ведь лет 15-ть не пашут, с тех пор как совхоз пропал…  А травы хватает… К обеду живот подвел.  Зашел за куст шиповника, под дорогой. По краям кусты тёрна да развесистый такой кизил прикрывает. Приспустил штаны и… Вдруг из кустов шиповника голова сержанта милиции лезет. Ты что тут делаешь, дед, спрашивает. А деваться то некуда… Процесс то пошел…  Молчу…  А он,  по запаху видать, сообразил в чем дело… Но опять своё ломит, ты надолго тут?  Я к этому моменту уже смирился с конфузом и ему в ответ вопрос, что, мол, опять преступники сбежали, ловите? Да нет, отвечает, кортеж президентский ожидаем…  Ты поторопись, дед, говорит…  Тут срать нельзя..  Вот так и влип… Стыдоба, да и только».

И действительно. Режим безопасности в столь высокой степени бывает как раз в случае с преступником или с высокопоставленным чиновником.

Посмеемся. Помолчим. На Чумацкий Шлях  посмотрим.

Звезды в горах  яркие. Одни мерцают… Другие свет серебряный проливают…  Где то собаки лают. Где то кот вопит. Рыба в пруду плещется. А ночи прохладные на склонах, пронизывающие… Утренние зорьки от таких перепадов температур сочные, росистые…

А Васильич, помолчав, продолжает.

«Дом сторожу военного прокурора. Ты знаешь, о ком говорю. Так надумал он бабенку привезти. Втайне, значит, от своей, что в Мариуполе. Ключи у меня взял и айда куражиться. А она, жена то,  возьми, да позвони мне в полночь. Я то сдуру трубку схватил. А она давай пытать, где мой, да с кем, да когда приехал…  Я было стал брехать, что незнаю, так она говорит, сейчас приеду… Я телефонный кабель из розетки вынул. Думаю, Мариуполь вона где… Не приедет. Но утром пошел к прокурору, так мол и так говорю… Выставил ты меня в свете… И надо же.. Она тут как тут, с палкой…  Жена эта…С дома привезла держак от швабры…  Я с горем пополам ходу оттуда, по стёжке в сад и через забор…  Ну, а они расходились, слышал небось…  Полдня палила матрас, одеяла, подушки с простынями… Дымища и вони на всю деревню. А вечером нас навестила. Я к ней не пошел, так моя Федоровна дипломатию вела.  В итоге, ключ от дома принесла, зарплату. Запретила  мужа в  ихний дом пускать… Опять история намечается…».

Васильич не курил, алкоголь не употреблял, матерными словами не пользовался. Поэтому сразу после его рассказа возникала такая … театральная пауза… Тут бы руки занять, закурить, шапку на затылок сбить...  Казалось, что сейчас пожелаем друг другу спокойной ночи и разойдёмся… Но нет. Мы сидели на улице за деревянным столом. Мой пес Банди тащился от чуханья своего загривка у меня на коленях… Звенели цикады и раздавались еще Бог весть какие ночные звуки из окрестных лесных зарослей.  И Васильич, чувствуя некоторую неловкость от этой паузы, начинал говорить снова…

«На паю своем сено скосил… Высушил, убрал…  Осталось небольшая копнушка…  Неделю не могу подойти. Тут такое дело.  Смотритель  за домом твоим, Виталик, помешал.  Как косить начал поближе к руслу речушки Сухой, так все на него попадаю. То он с беленькой девчушкой, то с черненькой, то лёжа, то «рачком»…  Стыдоба… Что он обо мне подумает. Мол, сдурел дед, любопытствует, подглядывает, преследует. Увидел как то утром, когда тот корову в стадо выгонял… Говорю ему… Ты, Витасик, футболку свою красную, что ли, на дереве вывешивай, когда с девченками  дискотеки на моем паю отплясываешь… Увижу, так десятой стороной обходить буду это случное место. И тебе не в убыток, и моя совесть перед тобой чиста… Так он, подлец, поднял на самый верх здоровущей вербы своё знамя красное – футболку, и пятый день не сымает… А вдруг дождь?  Сено промокнет, а сено для крестьянина в наших местах, сам понимаешь… На вес золота».

         Когда я Виталику про футболку завел речь, так он искренне оправдывался, что сам всю речку обошел  в её поисках. Забыл, что по совету Васильича задрал футболку на макушку дерева. А потом за «сельским» сексом и вовсе память отшибло… Сельским, значит, по пьяне…  Там одной бутылкой на двоих не отделаешься… Так Витаха пояснил.

         И таких историй 2-3 раза в неделю, да по несколько штук… Ровно столько раз и молоко появлялось в доме.  Иногда Васильич ставит молоко на каменный забор. Для этого я ему положил под ноги большой камень, чтобы можно было дотянуться.  И приспособил местечко для банки, чтобы не разбилась.  Приезжаешь в полночь, а молочко теплое в банке. Видать только-только ушел. Ждал старик, до последнего… Меня, блудного сына…

    <span

         Прошло лето. По утрам в Варнутскую долину со стороны моря стал заходить густой серый туман. В это же время начинаются протопки домов сухим валежником. Ароматный «костёрный» дым легко и красиво стелется от села по низине.  В каньоне  Сухой речки  холодный туман и теплый домашний дым встречаются  и  дружно клубами катятся  к прудам  Тороповой дачи.

       Осень в горные окрестности Севастополя приходит немного раньше, чем в город. Разница температур на 2-3 градуса, в сторону понижения,   заметно сказывается на  разомлевшей от летнего зноя  природе. Чуть быстрее желтеет листва. Замолкают цикады. Исчезают жучки-светлячки. Мухи и прочие насекомые назойливо стремятся попасть в теплый дом.  Гости и местные жители  зябко ёжатся от прохлады сразу с приходом вечерней зорьки.

       Молочник принес парное молочко поздно. За забором раздался его тихий голос. Барбос, не выходя из будки, вяло отозвался рычанием.  Неоднократно наблюдал, как Банди, будто обидевшись, забирается в будку именно тогда, когда я намеревался оставить его одного.  Причинами такого поведения  были или мое намерение уехать, или предстоящая встреча приехавших в гости друзей. Нет внимания собаке – нет и самой собаки. Собачий нюх… Собачья верность…

       Мы поздоровались по установившейся традиции.

«Добрый вечер»: - сказал Молочник.

«Кормить нечем»:- шутливо ответил я. 

Чувствовал, как он улыбается, идя за мной след в след. 

«Мне бы такие шаги, так я бы в два раза быстрее все успевал делать»: - посмеялся Васильич. Мой большой рост часто вызывал у старика повод для колкостей.

   Кроме молока и сметаны в самодельной тканевой сумке, Молочник принес и огромную колючку, выше его на две головы. Колючие, сложенные ладошкой большие листья торчали вдоль всего стебля. Он ласково назвал ее каким-то латинским именем, потеребил по листочкам и объяснил назначение их характерного вида и уклона.

«К утру выпадает роса. Она собирается в ладошки-листики, а затем по капелькам, по стеблю, спускается вниз и орошает корневую систему. Днем можно набрать с поллитра воды. Пей – не хочу. Вот бы смастерить такую искусственную конструкцию, поставить с кустами растущих помидор, картофеля…  Да что пожелаешь…  И полив решен навеки-вечные… Бери, подумай, поделишься потом Нобелевской премией…». 

     Колючка до сих пор стоит в гараже.  Часто встречал недалеко от Сухой речки это чудо-растение.  Пил водичку с неё.  Однако не только не внедрил в жизнь предложение Васильича, но даже не знаю, как правильно именовать этого колючего великана.

     Молочник был как обычно спокоен, разговорчив. Прослеживалась спокойная житейская логика в пересказе излагаемых им событий.  Он рассказал, что запасся сеном до следующего года. Для двух коров хватит до весны. Посетовал, что взрослые сын и дочь не одобряют «трудоханье» по содержанию «буренок». С  удовлетворением поделился новостью о том, что ему удалось вспахать и посадить на своем земельном пае пшеницу. Зима ожидалась с дождем и снегом. Значит, будет крепкий корень у колосков, будет и урожай неплохой. Особенно был рад старик тем, что женил этой осенью тридцатилетнего сына. Парень у Васильича высокий, статный, крепкий. Но его скромность и застенчивость, порой нерешительность в самых простых жизненных ситуациях часто расстраивала отца и вызывала беспокойство за будущее. Но теперь, полагал старик, бойкая невестка поддержит Ромку. Посадил фруктовый сад на земельном участке у сына. Саженцы все принялись как один.    

         Разговор тянулся медленно… Как езда на подводе…

        «Вербы видел у родника? Лет тридцать как посадил…   Алкаши там, пьют да спят  всё лето …    Благо для них, магазин то на пригорке… Пройти рядом нельзя…  Да  ещё надумали тут, будто  корни  деревьев каптажи разрушают…  Спилят красавцев…  Погубят…  И вроде собираются мечеть там построить или часовню…   Опять им не так…   У родника военнопленных расстреляли в 1943 году…  Там бы памятную доску установить… Родственники погибших раньше приезжали. Для них и деревья садил, скамеечки со столиком делал… Горе… Горе…».

         Молочник не пил горькую…  Любителям этого зелья морали не читал.  Но при встрече с ним местные алкаши опускали глаза, прятали бутылки,  чувствовали себя неловко.  А он только покачивал головой, улыбался, едко кряхтел, показывая недовольство. А тема войны особенно была ранимой.  Плакал, когда директорша  вынесла из музея сельской школы экспонаты и фотографии погибших односельчан в сарай... Опять помолчали...          

        «Хочу уговорить председателя сельсовета выделить мне болотистый участок, соток двадцать, что рядом с паем. Уже лет пять – семь прошу передать в аренду, или дорезать к паю... Неудобья…  Свалку там устроили. На водице то… Летом пропадает земля, сохнет, трещит вся по швам…  А мне дорезок этот во как нужен….  Хотел восстановить старую совхозную плотинку для накопления влаги, так экологи набросились. Соседи помогли, сообщили куда надо, дай им Бог здоровья…  А так  смастерил бы орошение какое никакое…  И глядишь, забогател бы…».

         Васильич был беззубым и смеялся, стараясь не открывать рот.     

         Расстались  примерно в полночь.  Мы вместе вышли со двора.  Ночь была прохладная, тихая и влажная. Яркая полная луна  изобразила вокруг себя ровный серебряный нимб. Млечный Путь пересекал небосвод разводами рассыпанной медной сечки. Черный космос и ясные мерцающие звезды навели на разговор о  потустороннем мире, о религии…   О намерении прожить лет так… побольше. Молочник не был верующим человеком, подшучивал над библейскими персонажами… Настроение у него было хорошее,  с всплесками печального смеха... Выглядел устало...  Подошли к  роднику...    Остановились у вербы. Молочник помолчал. Похлопал по стволу ладонью шершавой руки. Покачал головой.  Мы пожали руки и разошлись…

           Внизу, в деревне, на трех-четырех  столбах  тусклым излучением обозначали себя светильники. Я запомнил этот вечер еще и потому, что довольно долго тогда наблюдал, как ночные бабочки, жуки, кружили у этих старых грязных фонарей на ржавых креплениях. При   этом насекомые были медлительные, ленивые, крупные… Они садились на лампу, ползали по ней,  забирались друг на друга, падали на землю…  И опять взлетали к свету…

           По дороге к дому я машинально сорвал, отражающиеся в лунном серебре, какие-то цветочки. Десятки колючек вонзились в ладонь. Дома битый час пытался удалить их из руки. Но тщетно. Прозрачные, ломкие от летнего зноя, они насмерть вонзились в кожу и выходили из нее долго и болезненно в течении многих месяцев… В Крыму немало экзотических растений и мурашек, которые  порой от неосторожного обращения с ними, долго мучают тебя нудной неутихающей болью.

          Рано утром позвонила дочь Васильича.

         «Папа умер».

          Васильич лежал на диване, на спине, сложив на груди руки, ладонь на ладонь, до пояса укрытый одеялом.  Глаза закрыты.  С  грустной улыбкой на слегка пожелтевшем лице. Домочадцы не плакали. Не верилось, что этот крепкий старик вот так просто, лёг и… умер. Жена растеряно сказала, что он пришел поздно и, никого не беспокоя, лёг спать в зале. В таком положении, как сейчас, она его и застала.

           Мне, по роду службы,  довелось повидать смерть с разных сторон. Но такого – нет. Не было. Врезалось в память  состояния покоя, грусти и, какого - то облегчения  в выражении  лица покойника, в положении его тела…  Прилег отдохнуть… И умер.

           Осталась от Молочника добрая память…  Подкатывающий к горлу ком от воспоминаний о нём…  Камень у ворот под забором… Да колючка…<font