21 января по ст.ст. / 3 февраля по н.ст.

Святитель: Димитрий Ростовский

Великий не только по имени1, но и по жизни, преподобный Максим, родился в великом царственном городе Константинополе. Происходя от высокопоставленных и благочестивых родителей, он получил серьезное научное образование.

Он основательно изучил философию и богословие, достиг высшей славы своею мудростью и был уважаем даже в царских палатах. Царь Ираклий2, видя его разум и праведную жизнь, почтил его, помимо его воли, званием первого своего секретаря и включил его в число своих советников. Преподобный Максим пользовался любовью и уважением среди придворных и был весьма полезен всему царственному городу.

В это время возникла ересь монофелитов, признававших в Христе Господе нашем только одну волю и одно хотение3. Развилась эта ересь из прежде бывшей евтихианской ереси, которая безрассудно признавала во Христе одно только естество, вопреки православному исповеданию, требующему признавать в Господе нашем, воплотившемся Боге, два естества и две воли, два хотения и действия, особенные для каждого естества, но соединенные в одном Лице Христовом, ибо Христос есть Бог, не на два лица разделяемый, но в двух естествах неслитно познаваемый. Защитниками и распространителями ереси монофелитов были вначале: Кир, патриарх александрийский, Сергий константинопольский4 и даже сам царь Ираклий, увлеченный ими в эту ересь. Созвав поместные соборы, Кир — в Александрии, а Сергий — в Константинополе, они утвердили эту ересь, повсюду разослали свое постановление и совратили весь Восток. Один только Святой Софроний, патриарх иерусалимский5, противился ереси, не принимая лжеучения. Блаженный Максим, видя, что ересь проникла и в царские палаты и совратила самого царя, стал опасаться, как бы и ему не совратиться в ересь по примеру многих. Поэтому, он оставил свое звание и всю славу мирскую и пошел в монастырь, отстоявший далеко от города, по название Хрисопольский6, где и стал иноком, предпочитая «быть у порога в доме Божием, нежели жить в шатрах нечестия» (Пс.83:11)7. Там, спустя несколько лет, он за свою добродетельную жизнь был избран настоятелем (аввой).

Между тем патриарх Сергий внушил царю Ираклию написать исповедание их неправой веры. Это последнее, исполненное монофелитской ереси, царь назвал «экфесис», то есть изложение8, и повелел всем так веровать в своем государстве, вследствие чего Церковь Христова была раздираема смутою. Авва Максим, видя, какую смуту переживали церкви в Константинополе и по всему Востоку, и как множились и укреплялись еретики, между тем как православие умалялось и было колеблемо бурею гонения, скорбел духом, воздыхал и много плакал. Услышав же, что на Западе эта ересь не нашла последователей и совершенно отвергнута, так как папа римский Северин9 не принял царского «изложения», а преемник его на римском престоле, папа Иоанн10, предал на соборе это «изложение» анафеме, блаженный Максим оставил свой монастырь и пошел в западные страны. Он хотел найти себе приют в старом Риме, так как жить в Иерусалиме не было возможности по случаю нападения на Палестину сарацин11. В Рим он пошел, предпочитая жить с православными, твердо хранившими веру. Направляясь туда, он посещал в лежавших ему на пути городах африканских епископов и, беседуя с ними, утверждал их в вере, научал, как избежать коварства противников и как избавиться от их хитросплетенных сетей12; к некоторым же, находившимся далеко, он посылал письма, поучая правоверию и убеждая всячески остерегаться ереси.

В это время умер Сергий, патриарх константинопольский, а место его занял Пирр, приверженец той же ереси13; равным образом умер и Кир, патриарх александрийский, а затем скончался и сам царь. Однако, ранее своей кончины, видя, что многие великие и святые архиереи и богомудрые отцы не только отвергают его изложение веры, но и предают его анафеме, царь сильно устыдился и повсеместно известил, что это — не его исповедание, а прежде бывшего патриарха Сергия, который сам написал «изложение» и только убедил царя подписать его. Когда умер царь Ираклий, преемником ему был сын его Константин14, но и тот, процарствовав только четыре месяца, умер, тайно отравленный своею мачехою Мартиною, которая, при содействии и патриарха15, возвела на престол своего сына Ираклиона. Но, спустя шесть месяцев, против Ираклиона восстали все сановники; схватив его, они отрезали ему нос, равно как и матери его Мартине, и затем с позором изгнали их в ссылку. На престол же они возвели сына Константина, внука Ираклия, по имени Констанса, от которого впоследствии родился Константин прозванный Погонатом16. По воцарении Констанса, тогдашний константинопольский патриарх Пирр, единомышленник Мартины, по народному мнению вместе с нею отравивший сына Ираклия — Константина, отца новопоставленного царя Констанса, сильно испугался и, самовольно сложив с себя патриарший сан, бежал в ссылку в Африку. После него занял константинопольский патриарший престол Павел17, также еретик-монофелит. Тою же ересью увлекся и царь, и стал великим ее поборником и распространителем.

Когда преподобный оставался в Африканской стране, прибыл туда Пирр, патриарх константинопольский, который бежал со своего престола, и, обходя города, совращал православных в свою ересь. Много вереда причинил бы он там Христовой Церкви, если бы не имел противника себе в лице преподобного Максима, встречаясь с которым, он по целым часам состязался в прениях о вере. Епископы африканские по необходимости должны были собираться в Карфаген, чтобы послушать прения обоих о вере, так как этого желал патриций18 Григорий, правитель той страны. Когда составился собор и начались прения, богомудрый Максим победил Пирра, опровергнув его доводы на основании божественных книг и догматов святых отцов19. Он доказал, что как во Христе Боге два естества, так должны быть в Нем и две воли, два хотения и действования, — нераздельный, однако, в одном лице. Побежденный в споре, Пирр присоединился к православным и был принят Церковью с любовью и почетом, с титулом патриарха. Тогда же он составил и книгу православного исповедания. Затем он пошел в Рим к папе Феодору, который был преемником Иоанна. Папа принял его с почетом, как православного константинопольского патриарха. Когда в Константинополе распространился слух, что Пирр присоединился к православным, то сонмище еретиков омрачилось завистью. Сочинив ложный раз- сказ, они распространили в народе слух, будто бы африканские епископы и папа принудили Пирра, помимо его воли, присоединиться к единомыслию с ними. Этот слух дошел до самого царя. Царь тотчас послал в Италию одного своего сановника, еретика, по имени Олимпия, чтобы он снова обратил Пирра к монофелитскому исповеданию. Олимпий, прибыв в Италию, остановился в городе Равенне20 и, вызвав к себе из Рима Пирра, убедил его вернуться к прежней ереси. Пирр же, уподобившись псу, возвращающемуся на свою блевотину, стал достоин анафемы, которой и был впоследствии предан святыми отцами вместе со своими единомышленниками.

В это же время царь Констанс, по внушение константинопольского патриарха, еретика Павла, написал, подобно деду своему Ираклию, составившему «изложение», — свое исповедание веры, исполненное ереси, и, назвав его типосом (образцом), разослал повсюду, повелевая так веровать21. Этот образец веры дошел до Рима, когда папа Феодор был уже на смертном одре. После его кончины преемником ему был блаженный Мартин. Царь желал, чтобы и новопоставленный папа принял написанный им типос веры, но папа отверг его, говоря:

— Если бы и весь мир захотел принять это новое учение, противное православию, я не приму его и не отступлю от евангельского и апостольского учения, а равно и от преданий святых отцов, хотя бы мне пришлось претерпеть смерть.

Святой Максим, авва Хрисопольского монастыря, находясь в это время в Риме22, советовал блаженному папе Мартину созвать поместный собор и осудить соборно царское исповедание, названное «типосом», как еретическое и противное учению Христовой церкви. Так и было сделано23. Папа, созвав своих епископов, числом сто пять, в среде коих был и авва Максим, предложил на обсуждение заблуждения Кира, Сергия, Пирра и Павла, а равно и царское еретическое исповедание, — предал лжеучения анафеме и написал повсеместно ко всем верующим, утверждая их в православии, разъясняя еретические заблуждения и предостерегая всячески беречься этих последних. Царь, услышав об этом, исполнился гнева и необычайной ярости и послал в Италию своего наместника Феодора Каллиопу, поручив ему захватить папу Мартина — после возведения на него обвинений: будто он вступил в соглашение с сарацинами, научая их вторгнуться в греко-римское царство и идти войною против царя, — будто веру, преданную св. отцами, он неправо содержит, а равно и хулит Пречистую Богоматерь. Прибыв в Рим, царский наместник публично возводил на папу эти обвинения. Блаженный Мартин, не будучи виновен ни в одном, возводимом на него преступлении, защищался против злонамеренной клеветы.

— С сарацинами, — говорил он, — я никогда не вступал в какое-либо, соглашение, а только посылал милостыню православным братьям, живущим среди сарацин в крайней бедности и убожестве. Если же кто не почитает Пречистую Богоматерь, не исповедует ее и не поклоняется ей, тот да будет проклят в нынешнем веке и в будущем. Веру же святую, преданную святыми апостолами и святыми отцами, не мы, а иначе мудрствующе, неправо сохраняют".

Царский наместник, не слушая оправданий папы, признал его виновным во всем, присоединив еще и то, будто он незаконно взошел на престол. После этого он ночью тайком захватил папу, при помощи военной силы, и отправил его к царю. Папа был заточен в Херсонесе, где и скончался24.

Несколькими днями ранее захвата папы, был схвачен в Риме преподобный Максим вместе с учеником своим Анастасием и в оковах был отправлен в Константинополь. Это было сделано по царскому повелению, ибо царь знал, по чьему совету и внушению был созван собор для осуждения монофелитов и его послания. Когда преподобный прибыл водным путем в Византию, к нему явились посланные царем мужи, уже в самом взоре обнаруживавшие сильную неприязнь. Они бесстыдно схватили преподобного, босого и без одежды, скованного узами, и влачили его по улицам, в сопровождении огорченного ученика его. Приведши его в одно темное помещение, они заперли его одного, не дозволив быть с ним его ученику, которого заключили особо в темнице. Спустя несколько дней, преподобный был приведен для допроса в царский дворец, в полное собрание сената, однако, без царя во главе. Когда он вошел туда, взоры всех, исполненные злобы и неприязни, устремились на него. Снять допрос было поручено одному из сановников, казнохранителю25. Это был муж способный к обильному словопрению, красноречивый, хорошо умевший излагать ложные обвинения и превращать правду в неправду; в искажении же истины он был сведущ больше всех. Какой только злобы и бесстыдства он не показал, каких упреков и оскорблений он не нанес. Он не постыдился ни почтенной старости святого, который имел тогда более семидесяти лет от рождения, не смутился пред благодатью, сиявшею в его взорах, не пощадил ни кроткого и степенного, открытого и любвеобильного характера, ни звания преподобного. В то время как неправедный обвинитель говорил на неповинного многое, нисколько не соответствовавшее ни истине, ни здравому смыслу, и обнаруживал в своем многословии злонамеренную хитрость, дерзость и лукавство нрава, он проявлял тем самым во всех своих речах величайшее бесстыдство и неразумие. Конечно, он не мог отвечать основательно на убедительные, исполненные кротости и благоразумия, возражения преподобного, а только проявлял в своих речах безрассудство и сбивчивость, а потому и был побеждаем. В частности, что тогда было сказано и сделано, какие обвинения возлагались на неповинного, как лживые люди старались представить свою неправду под видом истины, — это описал подробно ученик преподобного Максима, другой Анастасий, бывший апокрисиарием26 римской церкви. Мы приведем здесь на память немногое из его обширного повествования.

Как только беззаконный обвинитель, по званию казнохранитель, стал пред лицом святого, он тотчас начал поносить его незлобивого бранными словами и стращать угрозами, называя его бессовестным, предателем отечества, врагом царю, и приписывать ему все постыдное и преступное. Когда же Святой спросил обвинителя, почему он возводит на него такие обвинения и в каком предательстве упрекает, — сановник возвел на него возмутительную клевету и представил заведомо ложных свидетелей. Он упрекал преподобного, будто он многие великие города предал варварам: так, отторгнув от родных пределов Александрию, весь Египет и Пентаполь27, он присоединил их к владениям сарацин, к которым был дружески расположен и доброжелателен. Святой разъяснил, что возводимое на него обвинение ложно и достойно смеха.

— Какое мне дело, иноку, — говорил он, — до завоевателей городов, и мог ли я, как христианин, иметь общение с сарацинами? Напротив, я всегда желал только одного полезного для христианских городов.

Но бесстыдный клеветник обратился к иным видам лжи, сплетая их, как какие-либо сновидения, и, возвышая до неприличия голос, кричал, будто блаженный Максим хулил восточного даря, называя более достойными почета царей западных. При этом он ссылался на лжесвидетелей. Преподобный, тяжко вздохнув, сказал на это:

— Благодарю Бога моего за то, что я предан в ваши руки и терплю истязания за несправедливые вины, чтобы очистить ими свои вольные согрешения и пороки моей жизни. Но, чтобы ответить кратко на ваши ложные обвинения, спрошу вас, прежде всего: от меня ли самого вы слышали ту хулу на царя, о которой говорите, или иной кто-либо сказал вам о ней?

Они ответили:

— Мы слышали от других, слышавших это из уст твоих.

Когда же Святой просил призвать их, чтобы они засвидетельствовали лично, обвинители сказали, что их уже нет в живых.

Святой сказал на это:

— Если вы говорите, что те, которые слышали хулу из уст моих, уже умерли, то почему вы не привлекли меня к допросу раньше, когда они еще были живы? Тогда и вы освободились бы от излишнего труда, и я понес бы наказание за явную вину. Но достоверно одно: как ложны ваши клеветы, возводимый на меня, так и те, которые привлекли меня к суду, не имели пред очами своими Бога, испытующего сердца человеческие. Да не буду я достоин видеть пришествие Господне и перестану называться христианином, если когда-либо я даже помыслил то ложное сновидение28, выдуманное вами, или рассказал его пред кем-либо, или слышал от кого!

Тогда призвали одного лжесвидетеля, по имени Григория, который утверждал. что слышал в Риме, как ученик Максима Анастасий называл царя «попом», а этому научился он у своего учителя Максима. Святой Максим, возражая против Григория, мужественно опроверг его лживую клевету. Он говорил:

— Когда Григорий был в Риме, то вел с нами беседу только о единоволии, предлагая нам принять догматическое сочинение, названное «типосом». Но на это мы ответили отказом, предпочитая полезное душам нашим. Того же, что вы говорите теперь, ни я не знаю, ни ученик мой никогда не говорил, — в этом Бог свидетель! Однако, я помню, как я говорил тогда, не ученику своему, а самому Григорий следующее: исследовать и определять догматы веры есть дело священнослужителей, а не императоров, потому что им предоставлено и помазывать царя и возлагать на него руки, и совершать таинство Евхаристии, и предстоять алтарю, и совершать все прочие Божественные и величайшие таинства. Вот что я говорил тогда и ныне говорю. Припомнить эти мои слова не откажется и сам Григорий, а если бы отказался, то отказался бы от самого себя. За все это пусть всякий или обвинит, или оправдает меня пред судом.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7

Память 21 января/3 февраля

Ревнитель истины и благочестия преподобный Максим2, инок афонского Ватопедского монастыря, был родом грек, но по своим великим подвигам вполне принадлежит св. Русской Церкви, для которой он был светильником при жизни и остался светильником по смерти в своих сочинениях.

Отечеством преподобного Максима был город Арто в Албании, близ Эпира. Он родился около 1480 года от благочестивых и богатых родителей Мануила и Ирины, греческого происхождения, почему и сам везде значится Грек.

Отец его был важным сановником и отличался чистотой православной веры. А потому и Максима воспитывал в глубоком благочестии и научении страху Божию. Первоначальное образование в науках Максим получил от своего же родителя, ибо в то время, с падением Константинополя и порабощением всех греческих областей под иго магометан, были уничтожены и все училища. Так с ранних лет Промысл Божий судил Максиму встретить в отечестве своем испытания и этим как бы приготовлял его к тем горьким страданиями, которым он должен был подвергнуться в позднейшие годы своей жизни.

В горестное то время невозможно было любознательному уму получить в порабощенной Греции высшее научное образование, почему многие юноши из греческих областей отправлялись в европейские государства для образования себя в науках. При этом и ученые греки рассеялись по всем западным государствам, которые с любовью их принимали и покровительствовали наукам. Для них открыты были дворы государей, кафедры университетов и дружба богатых и знатных. Италия преимущественно отличалась тогда особенным покровительством науки, повсюду в знатнейших ее городах учреждались библиотеки. Папы, государи и богатые граждане спешили спасать греческие рукописи от истребления невежественными завоевателями.

Естественно было и юному Максиму, по любви к науке, искать образования вне отечества. Поэтому он отправился в Галлию, где слушал уроки знаменитого соотечественника своего Иоанна Ласкариса, бывшего профессором в парижском университете.

Окончив образование у Ласкариса, Максим, желая короче ознакомиться с древними языками, отправился в Венецию3 и сблизился там со знаменитым типографом, издателем Альдосо Мануччи, который обладал глубоким познанием древних языков; при нем всегда было общество ученых, помогавших ему при печатании книг с древних рукописей. При помощи таких руководителей Максим ознакомился со словесными произведениями древней Эллады, так что и сам впоследствии нередко приводил в своих сочинениях древних поэтов.

Из Венеции Максим отправился во Флоренцию, где долгое время прожил, тоже среди ученых, но к несчастью зараженных языческими убеждениями, но он, как мудрая пчела, извлекал из проповедуемой философии только то, что не чуждо было христианской религии. В то время Италия жестоко страдала недугом неверия и, как обыкновенно бывает по закону правосудия Божия, за отвержение чистой веры предана была жалкому суеверию. О чем современник Максима итальянец Доминик Бенивени говорит так: «Грехи и злодеяния в Италии умножались потому, что эта страна потеряла веру во Христа». Тогда верили, что все в мире, и в особенности судьба человеческая, есть только дело случая. Некоторые думали, что все управляется движением и влиянием звезд, отвергали будущую жизнь и смеялись над религией. Философы находили ее слишком простой, годной только разве для старых женщин и невежд. Некоторые видели в ней обман и выдумку человеческую. Так было во всей Италии, и в особенности во Флоренции. В самых даже предстоятелях Западной Церкви потрясена была вера.

Общее заражение безверием частью колебало и Максима, который в юношеском своем возрасте, вращаясь среди заразы, не всегда мог правильно понимать отношение философии к евангельской истине, «...если бы, – как пишет об этом Максим, – Господь, пекущийся о спасении всех, не помиловал меня и не посетил вскоре Своей благодатью, и не озарил светом Своим мысль мою, то давно бы и я погиб с находящимися там проповедниками нечестия».

И действительно, при повсеместном заражении безверием без особой помощи Божией невозможно было устоять юноше, видя наставников своих, следовавших туда, куда влекла волна языческих нравов. Поэтому Максим даже удивлялся, как только он мог избегнуть поглощающей волны, остаться невредимым от увлечения среди безбожников и сохранить чистую веру в Бога!

Таким образом Максим окончил на Западе свое образование, там почерпнул он глубокие сведения в богословии и философии, в истории и словесности и основательно изучил древнегреческий, латинский, французский и итальянский языки. Но не парижский университет довершил образование Максима, а Гора Афонская. В Италии, в Галлии он мог получить образование светское, но просвещение богословское, утверждение в догматах веры православной он мог почерпнуть только на Востоке. Благодать Божия расположила Максима посвятить себя иноческой жизни. По своему образованию он мог бы занять видное положение в обществе, но юного ученого занимали не почести и слава, не чины и богатство, а мирная жизнь вдали от шума городского, в тихой обители, среди людей, посвятивших себя служению Богу. Тем более Максим мог решиться на уединение монастырское, что здесь по преимуществу он мог с полной свободной предаться занятиям столь любимой им наукой.

И вот Максим по возвращении из путешествия снова оставляет свой родной очаг и отправляется на Афон, и тогда, как и ныне, служивший приютом для душ, всецело преданных Богу, где притом можно было найти все удобства не для одних подвигов иноческих, но и для умственного усовершенствования и богословского образования. Максим неоднократно слышал от своего наставника Иоанна Ласкариса4 о тех драгоценных сокровищах, какие хранились в библиотеках афонских монастырей, а также и о великих старцах-философах, живших в то время на Афонской Горе, которые были зерцалом духовной учености в высшем смысле любомудрия духовного, основанном не на одном только созерцании, но и на деянии подвижнической жизни. В то время на Афоне в его обителях сосредоточились все богатейшие греческие книгохранилища, а особенно в Ватопедской, которая владела редкими сокровищами церковной науки, оставшимися после смерти двух иночествовавших в ней императоров: Андроника Палеолога и Кантакузена.

Около 1507 года Максим прибыл на Афон и поступил в братство Благовещенской Ватопедской обители, где принял и пострижение в монашество. И здесь-то, в уединении и вдали от шума житейских волн, разных превратностей и разномыслий Максим, в кругу опытных, великих и единонравных старцев начал, как трудолюбивая пчела, собирать мед со всех благовонных цветов афонских и проводить жизнь в обучении иноческим подвигам.

Так прошло около десяти лет. Притом неоднократно в виде послушания возлагалось на него поручение от обители отправляться для сбора милостыни, так как в то время Ватопедская обитель не могла более содержаться собственными средствами. Хотя и прискорбно было юному иноку Максиму разлучиться с обителью, но, как истинный послушник, для блага и пользы ближних он отправлялся в странствования и, проходя из города в город, собирал от доброхотных жертвователей изобильную милостыню, а сам, как бы в замен оной, проповедовал им из неоскудного источника своего любомудрия слово назидания и чистоту православной веры.

Вместе с тем эти поручения показывают, что Максима уже успели понять и оценить как опытного инока, который с честью мог выполнить нелегкую обязанность просителя. Здесь-то, в обители Ватопедской, думал Максим мирно окончить дни свои в безвестной тишине, в подвигах иноческого послушания, но Господь судил иначе: иной предлежал ему ученый и вместе страдальческий подвиг в земле ему чуждой, где должен был он сложить свои кости после многих невинных страданий за любовь не только к науке, но и к истине, в исправлении церковных книг, за что сподобился если не венца мученического, то, по крайней мере, славы исповедника – долготерпением в многолетних скорбях, в узах и темнице и даже в неправедном отлучении от Церкви, которой он был предан со всей ревностью православного ее сына и защитника догматов.

Великий князь московский Василий Иоаннович, пользуясь миром своей державы, обратил внимание на хранившееся в палатах его драгоценное сокровище, которое, однако ж, не было доступно решительно никому из русских. Это сокровище состояло в редком и громадном собрании древних греческих рукописей, поступавших из Византии с самых первых времен просвещения Руси Христовой верой и особенно умножившихся при отце Василия Иоанновича (великом собирателе земли русской, Иоанне III), за которым была в замужестве последняя отрасль константинопольских Палеологов – София. Желая узнать содержание этих рукописей и в то же время не находя в России человека, который бы мог удовлетворить этому желанию, Василий Иоаннович по совету и с благословения духовного отца своего митрополита Варлаама решился обратиться на Афон с просьбой прислать в Москву умного мужа5, который бы в состоянии был пересмотреть греческие книги, находившиеся в княжеской библиотеке, и, если нужно будет, перевести их; Великий князь писал об этом патриарху Константинопольскому Феолипту и проту Святой Горы Симеону, прося прислать в Москву ватопедского старца Савву, которого, как видно, указал ватопедский иеромонах Неофит, бывший в Москве по сбору и теперь возвращавшийся из России. С этой просьбой и богатой милостыней в марте месяце 1515 года посланы были на Афон от Великого князя торговые люди Василий Копыл и Иван Вараввин.

Посланные по прибытии на Святую Гору предложили старцу Савве приглашение Великого князя московского, но Савва, ссылаясь на старость и болезненное состояние ног, отказался. После этого прот Святой Горы Симеон по совету ватопедской братии решился заменить престарелого Савву иноком Максимом, но Максим, как бы предвидя, что в России ожидают его многолетние страдания, отказывался от этого тяжкого поручения и удаления с любимой им Святой Горы. Игумен ватопедский, видя непреклонность его, сказал, что доставить духовную пищу алчущим есть святое дело величайшей любви; убеждения эти смягчили Максима, и он, предавши себя в волю Божию, решился ехать в Россию.

Страницы: 1 2 3 4 5

Вопрос определения точного числа людей в нашем мiре всегда волновал человечество. В древнем Израиле неоднократно проводились переписи.

Сергей Тесмин

Первую провел Моисей по повелению Божьему: 'И сказал Господь Моисею, говоря: когда будешь делать исчисление сынов Израилевых при пересмотре их, то пусть каждый даст выкуп за душу свою Господу при перечислении их, и не будет между ними язвы губительной при исчислении их; всякий, поступающий в исчисление, должен давать половину сикля, сикля священного... и возьми серебро выкупа от сынов Израилевых и употреби его на служении скинии собрания: и будет это для сынов Израилевых в память пред Господом, для искупления душ ваших' (Исх. 30, 11-13, 16).

Цель пересчета — исчислить народ Божий. Перепись эта была сделана после его исхода из рабства Египетского. Самому  народу Божьему нужно было знать, сколько верующих душ спас Господь из рабства.

Однако не всегда исчисление людей проходило на фоне духовного подъема. В том же Ветхом Завете мы встречаем упоминание о переписи, учинённой царем Птолемеем IV Филопатором (Иосиф Флавий считает, что означенные события происходили при Птолемее VII Фисконе). Вот как повествует об этом писатель Книги Маккавейской: 'Он (Птолемей) велел переписать весь народ по именам — не для тяжкого рабского служения, незадолго перед сим возвещённого, а для того, чтоб, измучив их объявленными казнями, в конец погубить в один день' (3 Макк. 4, 11). Имеется  в Священном Писании и пример самочинной переписи, мотивом которой была лишь гордыня царя, стремившегося показать власть над каждым человеком в народе. 'И возстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян' — так повествует о начале мероприятия книга Паралипоменон (21,1). Такое начало не могло привести к совершенно определенному концу. И все же: Это выходит за рамки нашего исследования и может быть воспринято как пропаганда. Пусть, мы не боимся. (Думаю, что и вы не побоитесь.) Исследование (осуществлено при помощи ВЦИОМ) показало, что только саботаж (а как же иначе — ведь речь шла о народе) помог разрушить реформаторские планы Птолемея.

Обобщая, дерзну высказать уже очевидную для многих мысль: исчисление — не простая задача. Современные неуклюжие попытки её решения подчас оканчивались весьма безславно. Например, знаменитая перепись 2002 года (прошедшая по стопам Афанасия — от Владивостока до западных окраин страны) показала, что в России проживает 145 200 000 человек. В то же время, уже во время ее проведения многим стало ясно, что количество русских существенно занижено, т.к. многие просто не пришли к переписчикам. Некоторых, впрочем, приписали сами переписчики по собственной воле.  В общем, результаты — полный произвол. Да и как могло быть иначе — ведь в организации переписи принимали участие те, кто в 80-е годы прошлого века в лучшем случае занимали должности рядовых комсомольских секретарей и за прошедшие десятилетия полностью забыли собственные практические навыки. Мы несчётны. Мы не подсчитаны. Нас — не сосчитать!:(Последнее эмоциональное восклицание, отчаянно прозвучавшее из уст екатеринбургского вокзального бомжа было скептически воспринято стражами порядка. А напрасно:).

В любом случае, чтобы исчислить человека — надо видеть его лицом к лицу. Чтобы исчислить Россию — надо её пройти.

Это вступление имеет цель подвести читателя к размышлению о том сколь велика задача, которую поставил перед собой монах Афанасий, покидая Владивосток. Монах Афанасий (ещё не будучи монахом) пешком прошел от Владивостока до Иерусалима, обойдя всю Россию, после Святого Града, он закончил свой путь на Афоне.

Обратившись за помощью  к ВЦИОМ, путем опроса 12 552 жителей Владивостока (на мой взгляд вполне резидентная выборка), удалось составить картину мнений людей о мотивах, подвигнувших монаха Афанасия на его подвиг. 75% респондентов женщин естественно считают, что таковые титанические усилия Афанасий предпринял от несчастной любви. С ними категорически не согласны другие 15 % опрошенных женщин. Они в один голос утверждают, что Афанасий искал свою суженную. Кстати, на дополнительный вопрос — 'Встречались ли вы лично с монахом Афанасием' — эти респонденты ответили — 'Нет'. Остальные 10% женщин Владивостока отказались разговаривать с агентами ВЦИОМ, заявив, что те уже опрашивали их, но денег так и не заплатили.  Совершенно другую картину показал опрос мужчин. 15% респондент мужчин подозревают, что свой труд Афанасий предпринял в поисках 'бабы' (прошу простить читателя за простонародное выражение). 75% отвечавших считают, что такие усилия можно предпринять, только бежав от 'бабы' (мои извинения:). 10% заявили, что все опросы ВЦИОМ — сплошной обман.

Таким образом, большинство жителей Владивостока считают, что причиной подвига Афанасия была сложная личная жизнь. Вполне вероятно, что это так и есть. По-крайней мере, в наше время, трудно себе представить человека, готового положить столько трудов на алтарь какой-либо общественной идее. Современность бедна борцами за общественные идеалы. То, что сейчас получило название 'публичность', совершенно не совпадает с этим тем, что под этим понималось, положим, в 18 века. Взять хотя бы столь уважаемую ныне касту актеров. Будучи людьми 'публичными', т.е. готовыми удовлетворять пожелания и интересы 'публики', они вовсе не соглашаются потерпеть даже малейшую критику со стороны последней. Попробуйте запустить в актера гнилым помидором или тухлым яйцом, и вы сами убедитесь, сколь нетерпимы к критике эти, с позволения сказать, 'публичные'. Вас может избить их охрана или они лично, вас могут привлечь к суду за оскорбления личности (хоть вы и кидали просто в актера), наконец, вас не поймут коллеги по работе — безусловно, вас ожидает обвинение в неинтеллигентности, грубости и даже хамстве. Что самое страшное — в последнем ваши обвинители будут по своему правы.  Ведь хамство (от библейского Хама) — ни что иное, как оскорбление старшего, священного. А именно таковым для большинства жителей Екатеринбурга являются актеры (что и показывает опрос ВЦИОМ, проведенный по стопам путешествия Афанасия).

Пытаясь определить — какова причина предпринятого Афанасием путешествия — мы упираемся в невозможность ее установить не только путем опроса жителей Владивостока (откуда сей подвижник начал своё движение), но и жителей Екатеринбурга, где он провел несколько дней, осуществляя им задуманное. Опрос жителей Екатеринбурга проводился в рамках совершенно другого проекта, тоже связанного с исчислением, но имеющим международное значение и финансируемым ООН. Однако и для ООН жители Екатеринбурга не смогли сформулировать цель Афанасия. В то же время, цель эта была ясна с самого начала пути, т.к. и сам путь направлялся к ней. Афанасий шёл в Иерусалим.

Сложности начала пути (Владивосток) остаются вне поля зрения историков. Лишь местное Афонское предание сохранило сведения о том, что, выйдя из города, Афанасий остановился и задумался: ведь ему надо было пройти пешком от Владивостока до Иерусалима, пересечь 12 часовых поясов, преодолеть 14 407 (М-В 9302 или 9288) километров пути, множество городов и сел. Предание повествует о том, что подвижнику удалось побороть искусительное колебание, и он уже не смог вернуться во Владивосток. Путь его лежал перед ним.

Страницы: 1 2 3

Святитель  Димитрий Ростовский

Преподобный Макарий Египетский1 родился в египетской стране, в селении, носившем название Птинапор2.

Они были соименные древним святым праотцам – Аврааму и Сарре, ибо отец преподобного Макария назывался Авраамом (он был пресвитером), мать же Макария носила имя Сарра.

Так как супружество родителей Макария было неплодным, то они решили проводить целомудренную жизнь, впрочем, не разлучаясь друг с другом, а проживая вместе. Итак, в течение многих лет жили родители Макария, соединенные духовным сожитием, а не плотским. Они украшали свою жизнь воздержанием и постом, частыми молитвами, неослабным бдением, щедрою раздачею милостыни, странноприимством и многими другими добродетелями. В то время, по Божественному произволение, напали на Египет варвары, которые разграбили все имущество жителей Египта. Вместе с другими и родители Макария лишились всего своего имущества, почему хотели даже удалиться из своего отечества в какую либо иную страну. Но однажды ночью, когда отец Макария – Авраам спал, явился ему во сне Святой патриарх Авраам, в виде почтенного, убеленного сединами, старца в блестящей одежде. Явившийся Святой патриарх утешал Авраама в его несчастии, повелевая ему уповать на Господа и не отлучаться из пределов египетских, но переселиться в селение Птинапор, находящееся в той же стране. При этом патриарх Авраам предсказал родителю Макария, что Бог скоро благословит его рождением сына, как некогда благословил Он самого патриарха Авраама, когда он был пришельцем в земле Ханаанской, дав ему сына в старости (Быт. 21:2). Пробудившись от сна, пресвитер Авраам пересказал бывшее ему видение жене своей Сарре, и они оба воздали хвалу Богу. Немедленно после сего Авраам и Сарра переселились в указанное селение Птинапор, которое находилось в недалеком расстоянии от пустыни Нитрийской. Все это произошло по Божественному произволению, дабы имевший родиться от них сын – преподобный Макарий – сильнее возлюбил пустынническое житие, коему он предался, как мы увидим впоследствии, всей душой. Во время жительства родителей Макария в селении Птинапор, случилось, что отец Макария – Авраам так сильно заболел, что был близок к смерти. Однажды ночью, когда он лежал на одре болезни, он увидел, в сонном видении, будто ангел господень вышел из алтаря в храме, где служил Авраам, и, приблизившись к нему, сказал:

– Авраам, Авраам! встань с одра твоего.

Авраам отвечал ангелу:

– Я болен, господин, и потому не могу встать.

Тогда ангел, взяв больного за руку, с кротостью сказал ему:

– Бог помиловал тебя, Авраам: Он исцеляет тебя от болезни твоей и дарует тебе Свое благоволение, ибо жена твоя Сарра родит сына, соименного блаженству. Он будет жилищем святого Духа, ибо в ангельском образе будет жить на земле и многих приведет к Богу.

Пробудившись после сего видения, Авраам почувствовал себя совершенно здоровым; исполнившись страха и радости, он тотчас рассказал своей жене Сарре все, что он видел в видении и что говорил ему ангел. Истинность же сего видения удостоверялась внезапным исцелением его от тяжкой болезни. И оба они, Авраам и Сарра, возблагодарили премилосердого Господа Бога. Вскоре после этого Сарра зачала в старости, и, по прошествии определенного времени, у нее родился ребенок мужского пола, которому нарекли имя Макарий, что значит «блаженный», и просветили его святым крещением.

Когда отрок Макарий достиг совершенного возраста и научился разумению Священного Писания, родители его, как бы забыв предсказанное о нем ангелом, явившимся в видении Аврааму, пожелали, чтобы Макарий вступил в супружество, хотя сам Макарий не имел к этому никакого желания. Напротив, он всеми силами противился уговору своих родителей, желая обручиться единой нетленной невесте – чистой и непорочной девственной жизни. Однако, подчиняясь воле родителей, Макарий повиновался им, предав всего себя в руки Господа и надеясь, что Он укажет ему дальнейший путь жизни. По совершении брачного пира, когда новобрачные были введены в брачную комнату, Макарий притворился больным и не прикоснулся к своей невесте, от глубины своего сердца молясь единому истинному Богу и на Него возлагая свое упование, дабы Господь в скором времени даровал ему оставить мирскую жизнь и сделаться иноком. Спустя несколько дней, случилось одному из родственников Макария отправиться на Нитрийскую гору3, чтобы принести оттуда селитры, которая находилась там в громадном количестве, от чего и самая гора носила название «Нитрийская». По желанию своих родителей, отправился вместе с ним и Макарий. Придя, по дороге туда, к Нитрийскому озеру, Макарий отошел от своих спутников в сторону, желая немного отдохнуть от пути, и заснул. И вот, в сонном видении, пред ним предстал некий дивный муж, блистающие светом, который сказал Макарию:

– Макарий! Взгляни на эти пустынные места и внимательно рассмотри их, ибо тебе предназначено поселиться здесь.

Пробудившись от сна, Макарий стал размышлять о сказанном ему в видении, и был в недоумении относительно того, что с ним произойдет. В то время еще никто не селился в пустыне, кроме Антония Великого и никому неизвестного пустынника Павла Фивейского, подвизавшегося где-то во внутренней пустыне и виденного лишь одним Антонием. Когда, после трехдневного путешествия к Нитрийской горе, Макарий со спутниками возвратился домой, то застал свою супругу страдающей такой сильной горячкой, что она находилась уже при смерти. Вскоре она скончалась на глазах Макария, непорочной девственницей отойдя в вечную жизнь. Макарий возблагодарил Бога, что Он сподобил его видеть кончину жены и в назидание себе так размышлял и о своей смерти:

– Внимай себе, Макарий, – говорил он, – и имей попечение о своей душе, ибо и тебе вскоре предстоит оставить эту земную жизнь.

И с сего времени Макарий уже не стал заботиться ни о чем земном, непрестанно пребывая в храме Господнем и занимаясь чтением Священного Писания. Родители Макария, видя, какой образ жизни он ведет, не осмеливались уже в присутствии его упоминать даже имени женского, но весьма радовались таковой его целомудренной жизни. Между тем Авраам, отец Макария, вступил уже в преклонные лета и сделался сильно болен, так что от старости и болезни лишился зрения. Блаженный Макарий с любовью и усердием ухаживал за своим престарелым и больным отцом. Вскоре старец отошел к Господу, а спустя шесть месяцев после его кончины скончалась о Господе и Сарра, мать Макария. Преподобный Макарий похоронил родителей своих обычным христианским погребением, и сделался совершенно свободным от уз плоти, раздав после погребения их все свое имущество бедным на помин души почивших. На сердце Макария была великая печаль, что теперь он уже не имеет никого, кому он мог бы открыть свою тайну и получить добрый совет для Богоугодной жизни. Посему он усердно стал молиться Богу, чтобы Он послал ему доброго наставника, который руководствовал бы его на пути к спасению.

Спустя некоторое время, наступил День празднования памяти одного святого, в честь которого, по обычаю своих родителей, и Макарий пожелал устроить праздник. В виду сего, он приготовил обед, предназначая его не столько для своих соседей, сколько для нищих и убогих. Присутствуя в этот День за церковным Богослужением, Макарий увидал одного почтенного старца – инока, вошедшего в храм. Инок этот имел длинные седые волосы и бороду, доходившую почти до пояса; лицо его было бледно от продолжительного поста; весь же вид его был благолепен, ибо и внутренний его душевный образ был украшен красотою добродетелей. Этот старец проживал невдалеке от селения Птинапор в пустынном месте, где он имел отшельническую келью. Он никогда никому не показывался из людей, и лишь в настоящий день, по Божественному устроению, пришел в находящуюся в селении церковь, чтобы причаститься Пречистых Христовых Таин. По окончании Божественной литургии, Макарий упросил сего инока придти к нему в дом на общую трапезу. После трапезы, когда все приглашенные Макарием разошлись по домам, Макарий задержал инока и, отведя его в уединенное место, припал к ногам старца и сказал ему:

– Отче! позволь мне завтра утром придти к тебе, ибо я хочу спросить твоего опытного совета относительно дальнейшей моей жизни!

– Приходи, чадо, – отвечал старец, – когда желаешь – и с этими словами ушел от Макария.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8

Этнокультурный аспект

История общественного и культурного развития Грузии сложилась таким образом, что в ее литературной жизни агиографический жанр, в частности, мученичества (мартирологи) продолжал жить даже в Новое Время, когда в Европе, в том числе и России, ему уже не было места1.

Еще до окончательной ликвидации в середине XV в. главного очага православия-Византийской империи-критический этап культурного развития грузин достиг своего апогея. По словам грузинских историков позднего средневековья, лишь в одной Картли продолжало существовать православие. Вся страна оказалась во власти исламских завоевателей. На протяжении XIV-XV вв. произошел провал в культурном развитии Грузии. «Со страшным государственным крушением, вызванным монгольским нашествием и послужившим чудовищно зияющею гранью между древнею и новою Грузиею, пошла ко дну почти вся древне-грузинская литература», -писал лучший знаток проблемы2.

Но с течением времени никогда до конца не замиравшая литературная жизнь грузин стала давать свои плоды. Так наступила эпоха грузинского Возобновления XVII—XVIII вв., связанная с изменениями внутри страны и международной обстановки того времени. Особое значение имели рост Русского государства и восстановление с ним связей отдельных грузинских царств и княжеств, прерванных монгольским господством.

В этот период на поприще науки и литературы в Грузии выступает целая плеяда ученых и писателей, в новых исторических условиях стремившихся продолжить культурные традиции прошлого. Они, словно предвидя неизбежный конец Грузинского царства, "...спешили завещать потомству доступную им реальную яркость и глубину патриотического воодушевления, передать заветные, веками выношенные мысли тем, которые должны были стать на смену им на страже культурных интересов грузинского народа"3.
Одним из деятелей, поставивших перед собой такую цель, был католикос грузин Виссарион (груз. Бесарион, ум. 1738), сочинение которого «Мученичество царя Луарсаба» посвящено драматическим событиям, связанным с борьбой народов Закавказья против шаха Ирана Аббаса I в начале XVII в. Виссарион принадлежал к видному в средневековой Грузии роду, давшему своему отечеству целую когорту государственных и общественных деятелей. Как пишет Виссарион в приписке к одному из своих произведений, он был "родом Бараташвили из колена Орбелишвили«4. После пострижения в монахи он подвизался в известной еще с раннего средневековья Давид-Гареджийской пустыни (в Восточной Грузии), где вел аскетический образ жизни, чему и соответствовали его интересы переписчика общехристианских памятников именно аскетического направления5.
Содержание „Мученичества царя Луарсаба“ коротко сводится к следующему. Начинается оно с типичного для агиографических произведений энкомия, смысл которого заключается в актуальном для Грузии времени написания публикуемого мартиролога прославлении христианства и призыве следовать по проторенным мучениками путям во славу и спасение христолюбивых душ, а также в обосновании права царя Картли Луарсаба на сопричастность его сонму древних мучеников. Из этого исходит вся дальнейшая идеализация этого вполне реального героя, известного и по другим синхронным источникам. Согласно правилам жанра, упоминаются и родители героя-»боголюбивый царь, коего именовали Георгий, а матерь звали Тамар". При всей историчности конкретных лиц и фактов они втиснуты в обычные для агиографии формы повествования.

Святой мученик Царь Грузинский Луарсаб

За рассказом об идеальных родителях следует сообщение об идеальном детстве самого героя, естественно, одаренного также и незаурядной внешностью: «Взрастили его богоугодники царские учительством своим и паче в служении ко Господу» и т.д., а также научали его воинскому искусству.

Это был период, когда «множество злобствующих восстали на Грузию». В начале правления Луарсаба турки устроили набег на Картли, судя по произведению, силами крымских татар («крымцы»). В описании этого события агиограф передает некоторые подробности, имеющие немаловажное значение для воссоздания общей картины того времени. В связи с этими событиями в сочинении Виссариона впервые появляется пришедший на помощь Луарсабу противоречивый соратник грузинских царей Георгий Саакадзе («Георгий сын Саака») — «мужественный ратник и бесстрашный помыслами, который храбростью и отвагой наипаче превосходил всякого человека». В результате произошла жестокая битва, в которой грузины обратили неприятеля в бегство «так, что татары не были в состоянии повернуться лицом к грузинам».
За описанием этого события следует основной сюжет сочинения Виссариона-война против Грузии иранского шаха Аббаса (1587—1629), который «... в великом гневе неистовствовал на грузин и желал полного истребления христианства». Как и его предшественники, агиограф Виссарион расценивает нашествия иноверных государств на Грузию как войну против христианства вообще. Шах потребовал у Луарсаба его красавицу сестру себе в жены. Строгости христианских предписаний для таких случаев оказались тщетными, и картлийский царь удовлетворил требование шаха. Но когда последний потребовал и вторую сестру, потому что многоженство «нечестивым их законодателем было учреждено», то Луарсаб «и на слух не воспринял столь непотребное дело» и спешно выдал ее в жены кахетинскому царю Теймуразу I.

Страницы: 1 2