Что ты видишь?
- Ничего особенного.
- Как ничего особенного! Ты, верно, шутишь: всмотрись в этот алеющий закат - кровь разбавленная солнечным потоком, проходящим по касательной к земному шару, - и это все над немым в штиле зеркалом моря; а этот легкий ветер, а этот шум дребезжания листвы на деревьях…

- Что ты видишь?
- Я вижу, как горизонт пронизывает мгла слева направо, вижу, как стремительно идет ночь.
- Вглядись, ночь несется на вороных. Слушай, как черные кони бьют копытом по водной глади, вглядись – морская гладь расходиться кругами, а места ударов озаряются отражением звезд…

- Что ты видишь?
- Я вижу, как мрак ночи сгущается вокруг меня, я вижу, как черные гривы и черные хвосты застилают путь моего взора, я ощущаю горячее дыхание их ноздрей и пронизывающий холод от их сердец.
- Протяни руку - коснись этих грив, расправь пальцы рук – ощути мягкость и легкость развивающихся в пространстве хвостов, коснись бархата вороного тела – ты больше никогда не забудешь звуков, слетающих со струн вороной души…

- Что ты видишь?
- Я вижу, как все живое гаснет, тускнеет, засыпая. Я вижу как холодный свет далеких звезд, передвигает тени по земле. Я слышу шорохи теней в высокой траве, я ощущаю смиренность, я вижу тихие, по-детски прекрасные улыбки на лице у каждого кто спит. Я вижу, как просыпаются и встают в полный рост горы, оберегая и охраняя сон всякого спящего. Я ощущаю их мощь и магическое величие.

- Что ты видишь?
- …
- Ты спишь?
- …
- Похоже, ты пропустишь самое величественное зрелище – рассвет.

С востока, из-за горизонта показалась тонкая полоска надвигающего света. Один только взгляд на эту полосу, обнимающую по горизонту Землю, разжигает в сердце огонь. А сердце это тепло – очень медленно – разливает по телу… Идет рассвет. Идет, полный надежд, новый день…

Первые солнечные лучи пробиваются сквозь прикрытые
веки, озаряя все существо нежным желтовато-медовым светом. Солнечное
зарево медленно проникает под одеяло еще объятого ласками сна сознания,
стягивает его необычайно плавно, как бы заигрывая, оголяет
чувствительные нервные окончания. Каждая клеточка тела, будто маленький
цветочный человечек протягивает свои рученышки-стебли к упоительному
солнечному сиянию, вплетая его лучи  в свои распущенные волосы-тычинки.
Обоняние, стаей мелких неповоротливых и еще слепых щенят, пытается
разрешить секрет свежести дуновения утреннего великолепия,приправленного
пряными нотками ближайших клумб. Рот, разверзшийся в экстазе утренней
зевоты, пытается изобразить блаженную улыбку… и падает камнем вниз в тот
момент, когда приближающиеся шаги протрубили: «Эй, ты, чмошный бомжара,
какого хрена ты спишь на моих ступеньках перед дверью моего офиса!..»

 «Наконец-то день подходит к концу. Ох,и утомительным он выдался… впрочем,как обычно… Что хоть мало-мальски хорошего со мной за сегодняшний день произошло?..» Вокруг разбросаны битые бутылки, мелкие куски пенопласта, картона, пустые пакеты из-под кефира, молока и прочая дребедень. Закоулок выглядит очень мрачно: ни тебе света фонарей, ни облагороженных фасадов зданий, ни неоновой рекламы в радиусе  нескольких кварталов, а только тусклый из-за облаков свет луны, шум далеких автомобилей, трамваев и шарканье ветра по тротуару. Он любит играть газетами или, какой встретившейся на пути бумагой. Что ему еще остается? 

    «…а ничего. Или почти ничего. Может, наконец, хоть эта ночь поставит жирную, засаленную точку в моем непутевом романе…» В глубине закоулка заканчивающегося тупиком, некто, довольно жалкой наружности, снимает с плеч огромный баул ,- видимо, собственное «изобретение» - достает оттуда что-то похожее на ватное одеяло. То, что это когда-то можно было назвать «ватным одеялом» видно лишь по размерам этого предмета и по уже почерневшей от нелегкого бытия вате, вываливающейся комками то из одной, то из другой дыры. Чорной дыры. Аккуратно расстилает одеяло под картонным козырьком, укрытым кусками полиэтилена, укладывает немалый баул в дальнем углу, снимает уж очень истоптанные ботинки и ставит их рядом с поклажей, и в чем есть ложиться поверх одеяла, используя рюкзак в качестве подушки .

    «С самого утра, незадолго до рассвета, пошел к рынку, что в трех кварталах от «места обетованного», в надежде на что-нибудь съестное… ничего ведь стоящего уже неделю в иссохшем желудке не было…но этот, как его, кризис…» На дворе стоял ноябрь  2009-го, когда большинство населения города, будучи в довольно тяжелом финансовом положении, экономя каждую монету, заходило на рынок лишь за самым необходимым. Ничего лишнего: хлеб, макароны, гречка, рис, но чаще всего пшенка; ни тебе овощей - изредка, почти по праздникам, картофель, ни тебе фруктов – из тех докризисных лотков с фруктами осталось лишь два, ни тебе сладостей, не говоря уже о колбасах и сырах. А ведь когда-то, еще до финансового краха, в одном из десятка баков отходов можно было отрыть в груде картона и подгнивших овощей вполне безвредный кусок ветчины или, на худой конец, пол палки сухой колбасы. Поджарив их на костре можно даже не опасаться несварения. 

    «Затем побрел, по обычаю, к Реке встречать рассвет. Это занятие, знаете ли, успокаивает. Успокаивает необычайно… Неспешный бег воды, отражающей отходящих ото сна деревья; солнце, поднимающееся из-за спины, раскрашивает постепенно всю округу теплыми красками и, кажется, наделяет жизнью; даже мост, перекинувшийся через реку железобетонным истуканом, вдруг, с первыми лучами солнца, начинает чуть заметно шевелить своими лапами-опорами, потягиваться. Все оживает…» На противоположном берегу по набережной проносятся огни пока еще редких автомобилей похожих в тумане на одиноких, скитающихся без особой надобности, призраков. Один пошел налево. Второй - направо. Но все идут непрерывно, ровно, не останавливаясь. Восход поделил небеса пополам ровно над рекой: восточная сторона озарена светом, западная  – еще кутается в предрассветной мгле. Но если присмотреться, то удается разглядеть, как граница восток-запад рушится, лучи света прорываются один за другим, все выше и выше поднимая раскаленную звезду над горизонтом. Бурлаки. Добровольные бурлаки, которым такая работа даже не работа, а радость, смысл жизни. «В утренней воде, когда прямые солнечные лучи еще не коснулись ее поверхности, все отражения кажутся более реальными чем их действительные копии. В такой воде весь мир отображается каким-то умиротворенным, по-дружески заботливым, с тихой радостью, скрытой в ряби Реки... Я захожу в такую воду совершенно обнаженным, иду в ее глубины медленно, чувствуя, как холод проникает под кожу, забирается в кость, поднимается все выше и выше. Самое главное в подобном мероприятии расслабиться, обездвижить каждую клетку и доверить всего себя воде… И вот я лежу, раскинув все части тела на поверхности, пульс, сперва было участившийся, постепенно успокаивается, пронизывающий холод, заполнив все тело, начинает уходить по мере того, как успокаивается сердцебиение. Холод уступает место умиротворению, скромной тихой радости. Вода окутывает заботой и любовью…»

    «Моему тощему телу на поверхности удержаться долго не удается и, начиная с ног, оно обреченно погружается вглубь. Пока все не оказывается под толщей воды. Там только лишь мрак, покой и небытие…»  Вокруг картонного жилища начинает собираться стая собак. Они подкрадываются к лежащему человеку очень осторожно, принюхиваются, всматриваются в разделяющую их тьму. Один из псов лапой зацепил лежавшую пустую бутылку. Та покатилась по асфальту рождая приглушенный звон, и замолчала только когда уткнулась боком в кучу с мусором. Стая остановилась и с опаской уставилась в сторону постороннего звука. В то же время человек лежавший спиной к незваным гостям, будто почуяв неладное,  перевернулся на другой бок. Собаки одна за другой замерли, прижавшись телами к земле. Человек лежал с открытыми глазами и его взгляд падал на какую-то точку, находившуюся между сворой и им самим. Собаки, казалось, смотрели туда же. 

    «Странное дело - нынешние времена. Все только и говорят, что о кризисе и деньгах. Что мое окружение «без определенного места жительства», что простые и опрятные с виду прохожие. 

Виделся сегодня утром в парке с М. – все те же мечты о заветном чемоданчике или на худой конец о тысяче монет. Мол, еще не повезло, никто этот самый чемоданчик с деньгами не потерял, а потому и найти его пока представляется занятием весьма проблематичным. Монет тоже нет. Опечален. Как, спрашивает, нашему брату выбраться из этой клоаки другим путем? Но работать не хочет. Конечно, наш брат работать отказывается наотрез. Протест видите ли. Но против чего – толком сказать не могут.

    Разговоры случайных прохожих тоже не лучше: сократили с работы, урезали зарплату, сокращение кредитных программ, непомерные цены на ипотеку. Деньги, деньги, деньги… Даже нередко встречающиеся молодые люди, казалось бы во время свиданий, - романтика – говорят преимущественно о монетах. 

Да, мир, в котором у всех в жилах текут деньги…»  Свора собак, собравшаяся вокруг, расслабилась: несколько четвероногих лежало на боку и тихо посапывали, остальные, склонив голову на лапы, смотрели все в ту же точку, что и лежащий перед ними человек. Тот же взгляд, то же отражение в глазах. И мысли, сдается, те же. 

    В небе, стареющая луна, выбравшись на время из-за свинцовых оков, затянувших звездное полотно, заливает переулок холодным тоскливым светом. Серые тучи, не в силах сдерживать в себе тяжесть бытия, дают трещину и падают на землю редкими слезами. На асфальт они ложатся бесшумно и легко, но упав на крытый полиэтиленом бумажный дом причитают: «кап-пец-кап-пец-кап-пец…»  Эти звуки, как будто, выводят из забытья человека. Он пробегает взглядом свое новое окружение, тянется рукой к сумке, долго что-то там выискивая, достает небольшой кусочек почерствевшего хлеба, и протягивает его к морде ближайшей  собаки. Пса долго упрашивать не приходится. Взяв аккуратно зубами еду из протянутой руки, он посеменил в дальний темный угол разделываться с пожертвованием. Остальные – даже глазом не повели. «Каждый вечер вы здесь. А на утро, когда я просыпаюсь, и след ваш остыл… Что вы и кто вы?» Тихий спокойный голос прошел мимо стаи незамеченным. И лишь луна сразу же спряталась обратно в серую нору, разрешив тем самым мраку хозяйничать на Земле. 

    «Кто я?.. Что я? Зачем я здесь?

    Лучше было бы если б и по моим венам шуршали купюры. Лучше если б и в моей голове мысли звенели монетами. Может быть тогда я не ушел из семьи, не оставил детей и жену, не уехал бы из родного города. Вел бы разговоры с окружающими о ценах на квартиры, автомобили, возмущался бы недальновидностью и просчетами власти, коррупцией, смотрел бы развлекательные программы по телевизору и думал как лучше скроить бюджет семьи, чтоб приобрести разрекламированную плазму или видеокамеру… Да, это было бы лучше… Но… Но у меня к сердцу приливает самая обыкновенная кровь, а в голове лишь вопросы «зачем я здесь», «для чего я впустую прожигаю свою жизнь» и «почему мне все опротивело». И я не могу иначе. Как бы того не хотел…»

    Ветер постепенно усилился – игривое настроение сменилось буйством. Летающие по округе пустые пакеты и бумага, вырванные из зловонной пасти мусорного бака, заполняют опустевшие улицы засыпающего города. Порывы ветра окончательно заглушили гул далеких автомобилей, одинокие пьяные крики выпивающих полуночников и причитания капель дождя. И только свора собак да картонная хижина в подворотне кажутся совершенно неподвижными и незыблемыми – будто им нет совсем никакого дела до природной истерии и приближающегося осеннего холодного душа.

Лайла стояла рядом с Наташей и рассматривала прохожих, пока та болтала по телефону. В какой-то момент Лайла ощутила рядом еще чье-то присутствие и обернулась, чтобы осмотреться. Чуть левее и позади стоял он.
- Привет.
- Привет, - ответила Лайла.
- Можно тебя сегодня обнюхать?
- Сегодня я разрешаю, - ответ вышел сухим, без эмоций.
Она стояла не шелохнувшись, всем телом ощущая его дыхание. Особенно приятно было чувствовать горячее касание воздуха в области живота и во внутренней части уха.
- Спасибо. – Он уже стоял напротив Лайлы и смотрел в ее глаза. Ответом на благодарность был лишь небольшой кивок – все, что она смогла из себя выжать.
Лайла стояла и все еще смотрела ему в след, даже тогда, когда он уж давно скрылся из виду.
- Ладно, Лайла, пойдем - донесся откуда-то такой знакомый голос, - Лайла, что с тобой? Пошли уже!
Первый шаг ей дался с большим трудом – мышцы наотрез отказывались выполнять свои прямые функции; одно только сердце работало быстрее обычного; и хвост, совершавший непроизвольные поступательные движения из стороны в сторону. Поводок натянулся и ошейник сильно сдавил шею:
- Лайла, солнышко, не упрямься, пойдем домой…

Подкуриваю сигарету. Табачный дым обволакивает мои легкие и, по мере охлаждения, оседает на их стенках табачным дегтем, со временем принимающий вид непроницаемого толстого войлока. Иногда, когда опускаешься вместе с очередной затяжкой по дыхательным путям с дымом можно даже ощутить его довольно грубую текстуру, плотность и возможно вязкость. Деготь себе и деготь. В сигаретном дыме содержится львиная доля оксида углерода, – он-то мне сейчас и необходим, – который с легкостью отбивает у кислорода возможность для путешествия по моему организму. Еще бы, мой гемоглобин в сотни раз охотнее соединится с этим незваным гостем и понесет его по венам, артериям и капиллярам ко всяким достопримечательностям меня. А кислород подождет. Сердце, конечно же, немного напряжется – всякий почувствует досадный напряг, когда приходят без спроса и не по назначению, - но какое мне сейчас до него дело? Но оксид углерода в сопровождении гемоглобина уже достигают мозга, стучатся условным сигналом. Им открывают без всякой задней мысли. Да и какая может быть задняя мысль, когда там, за порогом, в рабочем кабинете его величества ума кипит сумбур, сумятица, всё звенят какие-то крики, всхлипы и всё суета, хоть топор вешай. Но ведь всё же открывают, ведь без кислорода никак, решение споров и вопросов затягивается. И чем жарче здесь, тем больше кислорода необходимо, тем больше в нем тут нуждаются. А потому все происходит мгновенно: дверь открылась, внутрь одним махом втаскивается сладкая парочка и в другой миг дверь уже закрыта. А дальше… а дальше шок и ступор, и единственный немой вопрос со всех сторон: «А этот кто?..», а дальше тишина и недоумение – весь передел и напряжение сошли на нет… а дальше опять условный стук в дверь, облегченные вздохи, втаскивание-не-глядя-пришедших, снова неуемное немое удивление и еще большая тишина и покой…             
            Я люблю такую тишину. Я люблю отрешится от всего – работы, какого-то нелюбимого занятия, раздражения, бессвязных споров с окружающими, с самим собой, нелепого и обидного происшествия в транспорте, на дороге, будучи за рулем, - люблю остановится на обочине, выйти, пройти двести-триста метров, сесть где-нибудь под деревом и закурить… облокотившись о ствол упереть взгляд в небо… И пусть никотин, пусть оксид и диоксид углерода, пусть смолы, цианистый водород и мышьяк, ацетон и акролеин, пусть радиоактивные полоний-210 и калий-40, и еще десятки наименований содержащихся в одной сигарете – пусть. Потому что только в такой тишине и только лишь в таком небе начинаешь видеть то, что абсолютно невозможно разглядеть, - пусть даже мимолетно, - в быту и повседневной жизни, просто невозможно увидеть Целое и рассмотреть себя, как его неотъемлемую часть. Тогда все спокойнее, все живее, ново и непременно стоит жить дальше… нет, не так … хочется Жить.

«На площади полки.
Темно в конце строки.
И в телефонной трубке, эти много лет спустя, одни гудки.
И где-то хлопнет дверь.
И дрогнут провода.
«Привет!»
Мы будем счастливы теперь и навсегда»

 

 
Сплин – это далеко не просто слово, и не только слово. Сплин – это далеко не просто музыка, и не только музыкальная группа.

Сплин – это не только состояние, но и образ мысли, способ мысли; это особая частота работы сердца - ведь кровь густа, а сердце бьется чуть слышно даже когда работает на пределе; это особый взгляд, когда глаза не цепляются за что-то конкретное, а наполнены созерцанием и безмятежной грустью. Такая грусть похожа на сорванный ветром с дерева усохший осенний лист. Но этот лист не падает тут же камнем на землю, а плавно летит вдаль, не исчезая из виду. Летит, покачивая порыжевшими и сморщенными сухими краями. Бесцельно. Безответно. Безвозвратно. Как сама жизнь.

Сплин – это состояние с ощущением надежды всей грудной клеткой, но надежды не на что-то, и не о чем-то, что может случиться в будущем, а о том, что всё уже случилось, той надежды, которая звучит изнутри плавной и тихой мелодией по уходящему времени, по каждой прошедшей минуте, о том, что ни одна из них не напрасна, что каждое движение секундной стрелки это, все же, нечто большее, нежели комичные 0,000012 части суток.

Сплин – это состояние медитации, когда твоя сущность и сущность окружающего тебя мира сплетается воедино, образуя очень личную и очень интимную связь, но с привкусом расставания. Такого же расставания, как если бы это происходило с очень тебе дорогим и близким человеком, будь то в аэропорту или на перроне вокзала. Но без слез, тяжелых воздыханий и крепких объятиях - лицом к лицу и взгляд одной пары глаз утопает в другой паре глаз напротив, с ощущениями, которые не за что не вместить в букву и не втиснуть в слово.

Сплин – это блеск утренней росинки в тонкой и молодой траве, который тает все больше, чем выше поднимается над горизонтом желтое солнце. Сплин – это взгляд щенка, находящегося под наркозом, после того как ему купировали уши. Сплин – это бутон еще юного цветка, склоняющего свою голову за уходящим к горизонту солнцем. Сплин – это взгляд тихой и безоблачной ночью в звездное небо с наивысшей точки, какую удалось отыскать только что. Сплин – это звук падающего камня в очень глубокий колодец, когда сколько не слушай все равно не услышишь достиг ли камень дна.

Сплин – это состояние, которое никоим образом не тяготит тебя, но остается абсолютно непонятым окружающими тебя людьми.

Зависнешь карандашом/ручкой/пером над листом бумаги или пальцами рук над клавиатурой, словом, так и не вырвавшемся откуда-то из самых потаенных уголков души, и… сказать нечего. Спряталось все: мысль/слово/эмоции за будничной чередой/работой/общением на работе/пивом по дороге с работы/компьютерной игрой/футбольным online менеджером и даже собственного сердцебиения не ощущаешь. А жив ли ты/есть ли ты/кто есть ты/что есть ты/как ты? Привет, ты как? Ау, ты где? Есть кто дома? А в ответ ни звука/эха/вибрации/присутствия…
   Зависнешь карандашом/ручкой/пером над листом бумаги или пальцами рук над клавиатурой, под звуки такого любимого(ой) Сплина/Яна Тирсена/Melody Gardot/Веры Полозковой/тихого дуновения ночной тиши и… сказать невозможно. Выпячивается все: мысль/слово/эмоции, причем все вместе одновременно-ежесекундно топчась друг у друга по головам, пытаясь поделиться красками/радостью/впечатлениями/мироощущением, разбрызгивая радуги чувств в бесконечное я, звенящее раскатистым эхом. И нет тебе больше ни будничного катехизиса/работы/пива/футбола, а биение собственного сердца различаешь даже в содрогании листа на дереве/звуке двигателя проезжающего мимо автомобиля/голосе и шаге идущего невдалеке прохожего/проплывающего над головой облаке/тишине ночного города. Привет, я рад за тебя :)

В эти выходные со мной случился довольно забавный эпизод. Все домашние разъехались и я остался один. В воскресенье вечером, что-то около 12, вышел на балкон покурить и балконная дверь непроизвольно закрылась, т.е. открыть ее можно было только изнутри. Примечательно еще то, что когда я ее прикрывал, вдруг мелькнула мысль: "вот будет интересно, если она сейчас захлопнется". Но, не подозревая ни о чем, и не придавая значения всяким непрошеным заблудшим мыслям, я не спеша поглощал коктейль из никотина, свежего воздуха и ночной тишины. Покончив с этой процедурой, пошел обратно, но... с балкона без посторонней помощи мне было уже не выбраться. Из этой ситуации я придумал лишь два выхода. Первый: разбить стекло, открыть дверь и на следующий день застеклить ее заново. Второй вариант:остаться на балконе и дождаться приезда брата на следующий день. Первый вариант отпал из-за того, что показался довольно банальным, простым и… не сулящим, в общем, никакого внутреннего удовлетворения. Второй выход из положения, по крайней мере, нес в себе интригу: как провести все эти часы в замкнутом пространстве без каких-либо удобств и привычного оружия для убийства времени. Тем более следующий день был выходным, а дел важных я не имел.

Очень было интересно наблюдать за течением времени, когда абсолютно ничего не делаешь, когда находишься практически без движения в ограниченном пространстве. А когда из-за отсутствия часов нет возможности наблюдать бег секундной стрелки восприятие времени искажается. (Единственным минусом в этой ситуации была немного не комфортная температура. В эти дни в Киеве было несколько похолодало, а потому проводить время, пусть и на балконе, в одной футболке и джинсах было, по меньшей мере, прохладно. Но к этому привыкаешь и как-то абстрагируешься. Хотя,по-видимому, и положа руку на сердце, не на столько холодно было - не зима ведь на дворе. Вот только уснуть надолго и крепко так и не удалось, хотя рассвет я все же пропустил.)

… И вот уже солнце приподнялось над горизонтом, а дома, деревья и прочие объекты начали отбрасывать тени, время, как неустанный спутник и поводырь современного мира, оформилось и сформировалось в некоторое свое прежнее подобие. Но опять же, без часов и какого-то определенного занятия оно все равно продолжало оставаться чем-то эфемерным, пусть и как будто ощутимым. Но ощущение реальности времени, или даже его существования, наступало лишь после продолжительного наблюдения за тенью,которая даже не шелохнется под пристальным взглядом. Когда же отвлечешься или зацепишься мыслью за другой объект, тень мгновенно меняет свое положение в пространстве. И после трех-четырех таких изменений появляется ощущение движения, расширяется хронология событий и рождается чувство времени. Пусть и некоторым образом отличного от привычного.

 Но когда приехало спасение в качестве брата, и я перешагнул порог балкона, то все время проведенные там сжались в точку.Точку, которая стоит в сухой и ничего не раскрывающей фразе "Я провел на балконе 15 часов." Все эти часы превратились в незыблемое ощущение, в чувство, а не в воспоминание, пусть я и  могу, при желании, извлечь из памяти фрагменты моего времяпрепровождения. Но все осколки памяти живут как-то совершенно разрозненно и не собираются в единую картинку. Тогда как ощущение и чувство пребывания целостно и незыблемо.

… деревья

  Дерево умирает, оголив все свое естество перед мирозданием, подсчитывая, сполна ли оно отблагодарило целое за неисчислимый дар рождения и жизни. Жизни, где нежность и песнь любовника ветерка несли такую чарующую усладу и трепет, где высокая прозрачная синь даровала теплое касание желтых лучей и питательную влагу виртуозного танцора дождя. Жизни, полной музыки окружающего великолепия и заботы матушки земли. Дерево умирает с надеждой, что все – не зря.

… пламя

Пламя умирает с надеждой,что все нуждающиеся в тепле таки успели согреться, пытаясь не дать покрыться чернотой забвения последнему розовеющему угольку. Может кто еще рядом? Может кому еще жизненно необходимо тепло этого чуть тлеющего и пока еще живого комочка? И пламя до последнего видит себя буйным, пылким и непременно оберегающим все живое от холодной дрожи смерти.

… звезды

Звезды умирают внезапно.Молниеносно. Не успев так ни разу за всю жизнь подумать о смерти. И все потому,что величественные и пылкие светила живут по нарастающей, на износ, всеми силами пытаясь донести частичку света до самого дальнего, самого темного участка системы. Туда, где жизни еще не существовало. И на пике своего напряжения звезды вспыхивают и… таки разбив своим натиском паутину не преступно чернеющего уголка гаснут.

… животные

Животные умирают в одиночестве, где-то на границе сочных лугов жизни и зияющих небытием пустынь смерти. Животное уходит от своих собратьев, будучи один на один со своей неминуемой участью, пытаясь, таким образом, уберечь ближних от холодного  оскала и леденящего кровь взгляда. «Живому -живое», - вот последняя мысль спазмирующего в предсмертных конвульсиях зверя.

… мысли

Мысли умирают не успев родиться.

… танец

Блестящий в лучах прожекторов паркет, последняя музыкальная фраза отсчитывает свой конечный такт,танец, вырвавшийся некогда в зал из тела танцора, нехотя возвращается в туго сковывающие его узы… танцор замедляясь, застывает мраморным изваянием …секундная пауза – ни тебе музыки, ни поскрипывания лакированных прямоугольников– только неудержимое биение сердца… шквал оваций. Танец умирает в шквале аплодисментов.

… ребенок в нас

Ребенок-в-нас не умирает сам по себе. Его убивают, убивают преднамеренно, день за днем, год за годом.Иногда он бунтует подростком-революционером, временами, в минуты слабости,предается безнадежным отчаянным рыданиям. Но он умирать никак не хочет, пока, в один «прекрасный» момент из-за спины не раздастся контрольный в голову: «Ты уже взрослый, хватит!». От самого близкого тебе человека.

… человек

И только человек умирает в комнате полной жутких воплей, рыданий и скорби еще живых о себе самих.

… надежда

Одна только надежда никогда не умирает. Она лишь спускается со звезд к деревьям. От деревьев питает пламя, от пламени – все живое. Играя, переливаясь всеми цветами радуги в танце,смехе, улыбке… странствует по мирозданию.