Мужчина и женщина

жили в прозрачных мирах. Он – в своём, песочно-кремниевом, шарообразном. Она – в весьма подобном, кремниево-песочном, напоминающем сферу. Пару десятков лет ветер пинал эти обитаемые пузыри по свету, наматывая радугу на веретено стеклянной поверхности. Солнце грунтовало тонкие, из-за вкраплений свинца невероятно прочные стены страстью. Дождь судорожно хлестал кистью обиды. Снег накладывал густые белила забвения. Прозрачные сосуды, некогда почти невидимые, с подачи времени превратились в мутные, перламутрово-зеркальные капсулы с тонированными стёклами.

 [ … Случай – галантный крупье за рулеткой жизни – запустил шарик. Барабан взвыл и затрясся. Спин был настолько мощным, что дилер мог спокойно отлучиться на целую минуту. Игроки терпеливо ждали… ]

Наконец, их прибило друг к другу: два перекати-поля застряли посреди шуршащих песков быстротечности. Была ль на то воля стихий? Ветра? Полудня? Или что-то дрогнуло в самом универсуме, милостиво озвучив чью-то немую прихоть?

Стеклянные стены, звеня, соприкоснулись. В эпицентре удара, под напором сил трения и отчаяния, тонированная броня осыпалась. Мужчина и женщина оглядели искривлённую плоскость, за которой угадывался незнакомый силуэт.

– Кто ты? – она провела пальцем по серебристой дымке на стекле, проступившей от её дыхания.

«?ыт отК» – увидел он.

Загадочный смысл букв оттенял фигуру напротив. Смутная необходимость ответить овладела чужестранцем:

– Моё почтение!

«!еинетчоп ёоМ» – надпись быстро теряла очертания. Окно в другой мир неумолимо запотевало.

Женщина протёрла стекло, – туманный силуэт мужчины сделал то же самое. «Непунктуальное отражение собственных жестов в чужом мире», – подумала она и обратилась к своим обычным делам.

В хрустальную сферу стало проникать больше света, – цветы ожили. Каждое утро, изобретая новый символ для нового послания, женщина улыбалась. В буквах не стало нужды. Она рисовала мысли узорами, и её картины находили отклик в мужских письменах – чётких и ясных, исполненных строгости и совершенства.

   Капали дни. Пятна абстракций на запотевших стёклах стремительно таяли. Новые инвенции, рождённые от перста – мужского ли, женского ли – обречённо стекали на ковёр времени. Вечность не обращала на них внимания.

[ … В зале, устланном бесшумными коврами, раздался треск. Ребристый циферблат барабана категорически не хотел соглашаться с числом, в которое шарик цвета слоновой кости упрямо метил. Крупье «чистил» руки. Игроки стонали. Шарик знал себе цену… ]

– А что, если зыбкость образов скрепить безусловностью формул? – защебетал лучик солнца, приютившийся у изголовья женщины. – Законы стеклянных сфер едины для всех и известны каждому!

Она задумалась. И правда! В хрустальных мирах не было дверей и ставен. В них  жили сумерки и рассвет, а весна дожидалась лета. В обеих капсулах мелькали незнакомые тени – то задерживаясь на всю ночь, то оставаясь на целую жизнь. Росли идеи, видоизменялись принципы, а вдохновение парило под самым куполом – в томительной невесомости ожидания.

Женщина подошла к стеклу. Непосильная задача – заковать чувство в стальную логику уравнения – тяготила её плечи. Наконец она коснулась пальцем холодной поверхности и прочертила короткую диагональ. Слева – направо. Затем – ещё одну, поверх предыдущей, но уже справа налево. Пропустив отрезок запотевшего пространства, провела две горизонтальные линии –  идеально параллельные, короткие и гордые. Дециметром спустя последовали очередные диагонали: лёгкая черта слева направо и длинная, закруглённая книзу  – справа налево.

x = y

 Так выглядела первая формула – математическое клеймо на челе трогательного пристрастия. Женщина научилась искренности. Она не стыдилась простодушия. Единственный путь, по которому её душа выходила в жизнь, был настоящим, а она, ступая по нему, становилась живой.

[ … Споткнувшись о малую серию, шарик грохнулся в орфлайнс. Он добился своего. Барабан тихо скулил. Крупье установил златоглавую долли в центре поля… ]

«x = Y !!!!!!!!!!!!…» – соседняя сфера разразилась гулким хохотом.

Отпрянув от стекла, женщина переметнулась в противоположное полушарие. Она впервые услыхала его смех. Полагая, что звук не способен преодолеть барьер двойных стёкол, она никогда не прислушивалась. Женщина доверяла тишине. Сейчас тишина назидательно предавала.

На матовой поверхности, усеянной бриллиантовым конденсатом, мужчина молниеносно начертал:

x * 10000 =  Y

За первой надписью последовала вторая, за второй – третья, и так – ровным, язвительным столбцом – далее. Одна и та же формула. Утвердительная и безапеляционная – единственно верная физическим свойствам хрустальной скорлупы, принявшей мужчину в своё заточение.

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

x * 10000 =  Y

……………..

Женщина следила за кончиком воображаемого пера, трудившегося с невероятной скоростью. Процесс за стеклом напоминал сбой в работе операционной системы, при котором привычный, дружественный интерфейс, претерпевая безобразный морфинг,  рассыпался кощунственным прахом ноликов и единичек.

Женщина не отводила глаз. Когда агония новых строк захлебнулась в зеркально-тонированном подземелье, она позволила себе выдохнуть. Вместе с воздухом она выдохнула частицу себя.

[ … Игроки не верили своим глазам. Разноцветные стэки кэша, превратившие игровой стол в панораму Нью-Йорка, толпились на всех номерах… за исключением одного. Притаившись за спинами громоздких колбас, номер всматривался в лица людей. Те зависели от него, и оттого ненавидели. Долли – пустоголовая золотая кукла – стояла подле.             – Тщеславная парочка, – промурлыкал крупье и сгрёб фишки к бортику. ]

***

– Только ты умеешь так чувствовать, – когда-то давно говорил ей другой мужчина, принявший её капсулу за свою первопричину.

– Ты – единственная настоящая переменная на семи ветрах праздного столпотворения. Ты играешь в людей и швыряешь собой. Тебя не приравнять к обыденности, пока сама того не захочешь. А унизят тебя по твоему повелению.

– О как ты ошибался… – произнесёт она мысленно, упираясь ресницами в стеклянную Стену Плача.

Бриллиантовый конденсат вздрогнет и превратится в хрустящую изморозь.

– Я приравняла себя к нему, а он – самовольно и бесстрастно – сравнял меня с обыденностью. Сравнял, даже не сравнил! Открыл люк в шахту серости и бросил на десятитысячную ступень – вниз, поближе к пеклу. Обыденность же озолотил.  Заглавной буквицей!

Голос из прошлого тихо засмеётся:

– Вот тебе и первое доказательство юности бога. Он молод… молодости дозволено...

Хрустящая изморозь осыплется, обнажив прозрачные стёкла. 

На них наконец-то не будет зеркального перламутра. 

Они перестанут искажать свет. 

Они начнут пропускать звук. 

Сфера вновь придёт в движение, барханы расступятся и попутный ветер унесёт воздушный шар в будущее. Туда, где целый мир, помноженный на миллиардоголосую истину, будет принесен не в жертву, но в дар удивительной переменной « x ». Переменной, лишённой фальши и равнодушия.

---

«…с жёлтыми цветами в руках

 она вышла в тот день,

чтобы я наконец её нашёл…»

М.Булгаков

 

 

Между «Да» и «Нет»,

между «Жить» и «Ждать»

ты летишь на свет

временами вспять:

воспевая грусть,

пестуя печаль.

«Одиноко? Пусть.

Ей?.. Что ж, очень жаль».

 

До чего же страсть

влюблена во тьму!

Нарыдавшись всласть,

я букет возьму,

чтоб пройти туда,

где шепнёт рассвет

пламенное «Да!»

с горизонтов «Нет»

 

 

                                   Тринити

                                     2007 г.

 

Я рос послушным мальчиком. Играл концерты Моцарта и ноктюрны Шопена. Веселил гостей моих родителей и подавал большие надежды. Потом я вырос и стал веселить сам себя: подавать статьи в информационные издания, публиковаться в блогах и приставать к людям на улице. По последнему пункту объяснюсь: пристаю к людям не я, а оранжевый микрофон, торжественно дарованный мне коллегами-репортёрами.

Итак, вы уже поняли, что я вездесущ. По этой причине некоторые причисляют меня к ликам святых, иные же просто зовут Богом. Или богом. Как им будет угодно!

Когда мне было 24, я хотел взять в жёны Весну. Но она оказалась младше меня в 24 раза, и я, изучив на досуге Криминальный кодекс, отказался от этой затеи. С тех пор мысль о слабой половинке крепко засела у меня в мозгу, и я начал присматриваться.

На ловца, как вы знаете, зверь бежит... Кто только ко мне не прибегал! Пышки, худышки, хрюльки, сосульки… Дребедень! А тут… эка барышня подвалила! В глазищах океан стелется, в волосах – золото рассыпается. И не подумал бы тогда, что она из этих… как их звать-то… ВЕДЬМ!

Взял её на ладошку и понёс домой – к своему сердцу, подальше от глаз чужих. А она в меня взгляд свой вперила, и шепчет что-то невнятное. Приворотный сказ молвит. Я трих-пых – вырваться пытаюсь! – но нет, поздно... Так и домой донёс,  и в сердце взял, и душу отдал.

Прошло три года. «Вконтакте.ру» сыпал возмущёнными замечаниями: 

– Да женитесь уже, блядь!   

– Не тяни, блудодей проклятый!

А я всё публиковался в блогах и чего-то ждал. Обручальный сказ на меня, видимо, не действовал.

***

Наживка, которую я проглотил, была на удивление проста: «Если не передумаю…» Не желая, чтобы обо мне «передумали», я вступил. В переписку.

Гондурасские психоаналитики, изучив мой проступок, ухмыльнулись бы:

– Дуралей! Заинтересуй и исчезни – классика жанра! На какой день ты сдался? Дай угадать: на третий?

– Угу, – промямлил бы, если б спросили.

С тех пор жизнь моя превратилась в настоящий кошмар. Бытие треснуло, расколовшись на две половины: реальную и виртуальную. Каждый вечер по проводам ко мне летели дьявольские заклинания, ловко прикидывающиеся умными кренделями и возвышенными пируэтами. Я заподозрил: «нечистью тянет», но оторваться, увы, не мог. На каждый контрданс я отвечал менуэтом, на всякую польку – галопом, а трепак и вовсе вынудил меня плясать в темпе Presto. Появилась одышка. Я стал неровно дышать, подлизываться и сыпать комплиментами в несвойственной мне манере. Захотелось даже сыграть в преферанс!!! (? – прим. автора)

Я почти пропал. Но блестящая идея осенила внезапно: «Сравнить, скорее сравнить заклинания обеих ведьм!»

Бормотания Голубоглазой бестии я записал когда-то (три года назад – прим. автора) на листке туалетной бумаги, благоразумно засунув его в… В общем, спрятав в надёжное место. Заклинания Черноокой новобранки пришлось расшифровывать. Дешифратор брыкался и рыгал, однако выдал тысячу и одну рифмованную строку на языке полинезийских мавров, который (язык то бишь), в свою очередь, пришлось транслитерировать. Я с честью выкрутился. Моя вездесущесть сгодилась и здесь. Теперь, имея на руках оба текста, я мог уличить сходства и отсеять отличия.

            Но я сделал паузу. Вытащив из кармана пачку сигарет, устремил взгляд мимо монитора – в пепельно-серую даль распахнутых окон. Грозовые намерения облаков расшифровки не требовали. Первая капля с грохотом свалилась на подоконник. Это был сигнал.

            Я вновь уставился на дьявольские тексты. Грыз их вдоль, поперёк, с тщанием голодного вепря и усердием недоношенной ослицы. Ветер барабанил в барабанные перепонки, дудел в евстахиеву дуду и молотил стремечком по наковальне. Когда передо мной, наконец, отверзлась истина, казалось, прошло сто лет.     Словно в доказательство этому, мимо прошмыгнул Мелькиадес – цыганский призрак Макондо. Его появление подбодрило – мудрый старец не пришёл бы к кому зря.

            Итак, дорогие мои читатели! Я почти уверен, что нашёл устье своих сердечных бед! Я привёл к общему знаменателю оба манускрипта, вычленив целых восемь корней квадратных из 256 в энной степени литературных формул. Выстроив их в ряд, я получил слово… точнее город: славный городишко на берегах Южного Буга и Ингула – НИКОЛАЕВ. Дважды упомянутый в обеих рукописях, он свидетельствовал о принадлежности двух ведьм к единому – могущественному и плодовитому – Южному клану.

***

Говорят, Бог любит троицу (God loves Trinity), но с меня хватит! Третьей напасти я точно не переживу, поэтому лелею в своих мыслях экстремальную затею. Проберусь-ка на дачу Леонида Кучмы! Там в одном из сарайчиков должна быть спрятана последняя отечественная боеголовка. (Для особых случаев припас, хитрый лис! – прим. автора) Выкраду её и сброшу на проклятый южный регион. Пускай разъебёт его в трам-тарары!

А сам сяду у телевизора футбол смотреть, обниму кое-кого за талию и шепну на ушко (ехидно так – преехидно):

– Слыхала, всё твоё племя на небеса взлетело…

– ?…

– А знаешь, что колдовской архив не был переведён в цифру? Утрачены, стало быть, все-все-все заклинания!

– 666…

– Опять угрозы?! Трепещи, черноокая!!! Сейчас поставлю тебя раком и …! 

Конечно же, я заставлю её мыть полы. Но когда на то будут более веские основания.

---

   

 

Гляжу на язвы стен, обоев швы,

На ржавчину облезлой батареи, –

Переселенческою гонореей

Заражены двенадцать метров кв.

 

Две дюжины коробок и рюкзак –

Компактней зачехлить жизнь невозможно.

Пульс перемен нащупав осторожно,

Всё не решаюсь сделать первый шаг.

 

Как бросить здесь мечты, привычки, сны?

Они не сдвинутся за мною с места:

Пред грустью по обжитому насесту

Все арендаторы жилья равны.

 

Невозмутима выходная дверь –

Входной не для меня послужит вскоре.

О, фортепьяно, помнишь вальс в миноре?

Так хочется сыграть его теперь!..

 

Явились в срок мужчины-силачи

И потащили мой багаж к порогу.

Преемственник подумал: «Слава Богу!»

И отобрал от комнаты ключи.

 

 

Тринити

    Киев, 2006

Мне предстояла встреча с Богом. Нет, дух испустить я не планировала. Не сегодня, во всяком случае.

Я осмотрела гардероб – ничего нового, за исключением концертных платьев. Красные, розовые, чёрные и фиолетовые, они, по-павлиньи расправив своё великолепие, терпеливо ждали цветных огней и звонких аплодисментов.

– Есть ли повод одеть хотя бы самое скромное из них? – спросил меня Здравый смысл.

– Несомненно! – ответил кто-то.

Я огляделась. В комнате никого не было.

– Смотри, – лёгкая тень пробежала по занавеске, приминая тюль на пути солнечных бликов, – твоё любимое алое платье. Знаешь, как хороша в нём? Нет?! Вспомни: белые лилии,  жадные взгляды… Алый – цвет обожания. Надень его, и Бог склонит голову. Надень, и станешь Музой. По Твоему образу и подобию лепить будет! Да узнает мир Тебя в каждом Его творении! Надень… – дуновение голоса испарилось. Серебристый перезвон тщеславия разливался в сердце. Солнечный зайчик прокатился алой искрой по дорогому атласу.

– Разве ты любви Его просишь? – Душа вступилась. Не продолжила, осеклась.

Я опустила голову – услыхала, как сердце бьётся. Затрепетала ресницами – верхний ряд удивился встрече с нижним, подумал: «конец бессоннице». Взяла сумку с нотами и… в чём стояла, в том и вышла на улицу.

… Репетиция приближалась к концу. До заветной встречи оставалось каких-то 40 минут. Клавиши потели под пальцами, пассажи давались с трудом, но музыка – прекрасная, вечная, настоящая – звучала. Она была хороша как никогда.

Опаздывая на встречу – к Богу! – я не могла найти нужный адрес: прохожие безразлично пожимали плечами вслед. Я металась в клетке перекрёстков, вырывая из груди шип отчаяния, а Душа – милая, утробноголосая матушка – не унималась: «А что, если Он… и вправду склонит голову? Если из сотен миллиардов истин меж вами останется всего одна? Яростная и убогая? Всепоглощающая и, как чёрная дыра, НИКОГДА не выпускающая свет из своих объятий!»

Я замедлила шаг. Мне стало жалко СВЕТА. Того, который уже три дня лился между нами. Который мог исчезнуть в сатанинской пропасти, именуемой Похотью. Исчезнуть… и ни за что не вернуться на круги своя.

– Где зал? – взбежав на ступеньки, накинулась на тщедушного паренька, слонявшегося у входа.

– Тут на стенах указатели есть, – принялся умничать, но махнул рукой в нужную сторону.

Было на полчаса больше условленного времени. Лифт. Нет, пешком!

… Белокурый юноша неспешно перебирал ногами ступеньки. На втором этаже он свернул направо – внимая зову нарастающей дисгармонии вокала. Я увязалась за ним. Нагнала. Поравнялась. И, наконец… заглянула в лицо.

Мозг раскроила миллисекунда УЗНАВАНИЯ. Инерция фотографической памяти врезалась в «камаз» сличения – идентификации. Память погибла на месте. Из лужицы её отпечатка вынырнуло моё восхищённое, искреннее и всеобъемлющее слово:

– Привет…

Бог оказался так молод!

---

Начало - http://blog.i.ua/user/2007553/269455/  Читать обязательно!                 

                                             III

Всё мрачней хмурит лоб, корча брови, старик...

Леденящий озноб в моё сердце проник

Злым предчувствием: скоро настанет конец –

Вещий старец тому подходящий гонец.

Молвит он: «Чашу скорби отвёл сей раз я.

Дам тебе уголёк: сажу примет земля –

Шанс последний получишь. Но коль и тогда

Ты Её не удержишь… Нагрянет беда!»

Я черкнул пару линий: их ело огнём,

Выдувало ветрами, смывало дождём, –

Только крепче к земле мой чертёж прилипал.

А затем зашипел и внезапно пропал...

 

Вокруг меня восстали стены замка,

Столь древнего, что треснул мрамор плит,

И об холсты паучьи спозаранку

Луч ушибался, словно о гранит.

Настырный гарнизон мышей летучих

Терзал ночами грозный исполин;

Топтали плесень крыс визгливых тучи,

Покуда не являлся Господин.

Невидимый, он медленно спускался

По лестницам, покоями бродил,

Игрою на волынке развлекался

Законам всем загробным супротив.

 

Привыкнув к мерной поступи железной,

Отчётливо я слышал иногда

Легчайшие шаги походки нежной

И чувствовал, как пахнет резеда.

Однажды в сумеречном свете я заметил

Обвитый томно алым платьем силуэт.

И тут же сходство поразительное встретил,

Воздев глаза на неоконченный портрет,

Висевший издавна в гостиной предо мною.

Он восхищал невозмутимой красотою!

Я, проработав зеркалом сто лет,

Умел судить: созданья краше нет!

 

Из очертаний соблазнительных виденье

В реальный образ превратилось: подбежав,

Воззрилась дева в зазеркалье с изумленьем

И отскочила вдруг, с обидой губы сжав.

В восторг введённый совершенством лика,

Лишившись дара речи, как заика,

Забыл Её я отраженье изваять...

Безумец!

 

                          IV

  Каруселью багряной, кровавым волчком

  Всё смело. Змий-старик полз по тверди ничком,

  Изрыгая слова, словно бомба – тротил:

  «Ну, теперь быть беде, ты Её отпустил!»

  Я молил о пощаде, но рухнул без сил;

  А зловещую проповедь смерч разносил…

 

                             V

  Из жуткой тьмы бредовых снов, из забытья

  Меня вдруг вывели ожоги бликов солнца:

  По простыням метались «зайчиков» стада –

  Их утро раннее подбросило сюда

  Пастись... В угрюмую гробницу! Сквозь оконца...

  Как зачарованный в объятья света я,

  Забыв на миг ночные муки, окунулся

  И «с добрым утром, милая моя!»

  Промолвил по привычке.

                                         Но очнулся

  Пронзённый горестью, задушенный тоской:

  – О, тело бездыханное, ты дремлешь!!!

  Позволить землю нынче сыпать над Тобой?!

  Но ведь иных даров Ты не приемлешь...

 

                                         * * *

  Ровно сорок часов не сомкнувши ресниц

  Я у ложа Любимой провёл. Падал ниц,

  Умоляя судьбу не обрушить кинжал –

  Самый страшный, который на смерть поражал.

  А когда останавливал вечный покой

  Дорогого сердечка размеренный бой,

  Я бы разом взорвал мириады светил:

  «Мне нужна лишь Она. Я Её... отпустил!»

 

 

                                                               Тринити   

                                       Сны

                    Осторожно! Инфернальные образы!

                                Глазами ночи

          Незрячими глазами ночи

В чужую душу пристально глядеть…

Судьбы обыденные клочья

Перекроить и заново надеть…

Покрепче сжав отчаяния плеть,

Хлестать о мрамор неба что есть мочи!

 

Бессонницы улыбкой лживой

Приворожить Ваш мимолётный лик…

Разлуки стон неутомимый

Смирить прочтеньем философских книг…

Отправить Господу молитву за двоих,

Стараясь в выраженьях быть учтивой…

 

Прищуром едким новолунья

Распять мечту на крестовине слёз!

О смысле бытия раздумья

Сплетаются в навязчивый вопрос…

Бормочет заклинания под нос

Тоска – свирепая колдунья…

 

                                           * * *

Разрушив тягостный обет

Служенья безрассудству троеточий,

Угомонив всенощный бред,

Виски росой предутреннею смочит

На выходе из лабиринтов ночи

Мой верный поводырь –

                                       рассвет.

 

 

 

           Затерянный мир

 

      Бездна ночи укутала холодом,

      Безутешность пронзила сознание…

      Мёртвой пустоши в сердце расколотом

      Дожидалось хмельное Отчаянье:

 

      – Ты свободна, моя ненаглядная!

      Не печалься: помянут, помолятся;

      Тело вырядят в платье нарядное,

      На руках понесут за околицу.

 

      Там найдётся для спящей красавицы,

      Рядом с длинноволосою ивою,

      Уголок, что туманами славится, –

      Он и станет твоею могилою.

 

      Позабавят формальности бренные:

      Фотографий унылые копии,

      Скорбной надписи буквы нетленные

      На скучающем, сером надгробии.

 

      Не сердись! Ты легка и невидима,

      Слышишь стройную музыку вечности...

      Разве Смерть тебя чем-то обидела,

      Обозначив твой путь в бесконечности?

 

      – Что ж мне снова бродить за надеждами,

      Заговаривать с ветрами дальними?!

      Убаюкивать вихри мятежные,

      Простираться объятьями к пламени?..

 

      – Здесь удачи и счастья немеряно,

      Здесь утешится путник измаянный!

      – Только нет в этом мире затерянном

      Островка наших встреч неприкаянных...

 

---

              Продолжение  будет...

             Достаточно давно тривиальная формулировка, привычная каждому не слишком обременённому годами человеку, задела мою философскую жилку. Кто-то произнёс: «Когда-нибудь мне будет сорок лет…». Рой мыслей в моей голове мгновенно превысил критически допустимое значение, и нужная остановка была пропущена.

 Почему, собственно, «когда-нибудь»? К любому моменту нашей жизни рукой подать, – река времени обгоняет ветер сознания. Обгоняет потому, что мы намеренно позволяем вытворять с собой один и тот же фокус миллионы раз кряду. Давайте ответим, как часто мы уходим в себя, чтобы почить в воспоминаниях? На сколько секунд, минут, а иногда часов, наш разум удаляется для просмотра излюбленных «скриншотов» прошлого? Много воды утекает сквозь нас в эти мгновения! Кубометры драгоценной воды незамеченного нами Настоящего.

Итак, всю жизнь люди  пытаются расширить пределы мимолётности за счёт «отрицательных» значений минувших дней, покоящихся слева от нулевой отметки сиюминутного бытия – отметки, называемой «Здесь и Сейчас». Этому способствует наша память – неисчерпаемый источник различного рода иллюзий. Благодаря ей одной появились вездесущие понятия «стрелы времени», «логики развития», определения «зависимости»,  «фатума» и т.д. и т.п. – термины, окружающие нашу жизнь ореолом значимости и  определённости.

О чём же свидетельствуют эти термины? Не о грандиозном ли – сродни вавилонскому – общечеловеческом строительстве Моста, перебрасываемого от берега «отрицательных значений» к туманной тверди значений «положительных»? Чтоб наконец, сев в уютный салон четырёхколёсного, каждый смог проскочить «нулевую отметку» как можно быстрей, на высоте, неподвластной её скромному, Настоящему притяжению.

Находясь в окопах прошлого, мы воюем – исключительно «заради майбутнього».  Во вселенной, где всё изменчиво, нестабильно, случайно и непродолжительно, мы настырно упрямимся, пытаясь взять всё под контроль, навести полный порядок, гарантировать безопасность, определиться с выбором, «расставить точки над i», достоверно спрогнозировать те или иные события. Не злоупотребляем ли мы интеллектуальными плясками по возрастающим значениям координат несуществующей шкалы времени, строя эфемерные планы, которые – скорее всего – мало в чём пересекутся с действительностью?...

 

– Девушка, это конечная, – крикнул на меня водитель.

Я молча вышла. Оглядела памятник: рядом с ним я помню себя, размазанную во времени, – одинокую или в компании, опаздывающую либо торопящуюся, но неизменно… счастливую.

И правда, память увереннее хранит всё радостное, светлое и дорогое, – скверный опыт сознание пытается выставить вон, куда-нибудь подальше, спрятать как можно глубже. В связи с этим преподавательский резерв собственных ошибок сомнителен, – спустя какое-то время их уже трудно припомнить!

 

Я шагала по мокрому тротуару. Обиженно ретировавшаяся туча громыхала последними проклятиями,  а мысли о том, что я могу сказать о себе в данный момент, завлекали меня в самые полноводные лужи.

Конечно же, оперируя отрезками прошлого, можно дать гораздо более точную оценку любому событию. На лету сортировать онлайн-поглощаемые впечатления – задача не из лёгких. Как часто мы холодны и безразличны к тому, что вскоре станет одним из самых трепетных воспоминаний нашей жизни! Как низко ценим людей, уже сегодня играющих в нашей судьбе неоценимую роль! Не сговариваясь, подчиняемся авторитету старины, доверяя канонам классики, но не замечая талантливых современников! И наконец, однажды чудом осознав уникальность событий, в центре которых находимся Здесь и Сейчас, произносим (либо мысленно проговариваем) чудовищно неуместную фразу. Итак, мы говорим:

«Я – творец Истории!!!»

Боже мой, истории! Вместо того, чтобы без оглядки вкусить головокружительную динамику момента, мы вдруг уподобляемся… начинающим фотомоделям! Мы готовы прильнуть к дисплею божественного фотоаппарата, дабы удостовериться в эффектности полученных снимков! Мы всем своим естеством стремимся к прошлому, мы укоренились в нём так, что напрочь разорвать эти путы нет надежды. Между тем позёрство ради памяти подменяет одухотворённую процессуальность фальшью, обрывает цепь непринуждённых случайностей, лишает драгоценнейшего чувства – чувства трепетной неожиданности...

О, я не ратую за утилизацию воспоминаний! Они вряд ли заслуживают клозета презрения, тем более компостной кучи глубинного подсознания. Моё мнение таково: человечество уделило слишком много внимания постижению формулы Вечности, чтобы серьёзно отнестись к такому обыденному, но неизмеримо более важному понтию, как Настоящее.

Взгляд на настоящее конкретным человеком всегда однозначен, поверхностен и поспешен. Быть может этот факт лишает сиюминутность романтизма?

Иное дело размеренная экскурсия к архивам памяти, где, как в музее, выставлены эмоционально-событийные экспонаты. Вокруг них можно околачиваться сколь угодно долго! И, рассмотрев наконец сии раритеты в условиях различной исторической освещённости и диаметрально противоположных душевных состояний, пойти навстречу своему эстетическому чувству, утолить глубоко засевшую в подсознании потребность в прекрасном.

Ведь там, в недрах спутанного клубка нейронных цепочек, нет ни цензора, ни сторожа. Так что же мешает взять и дополнить капелькой вымысла любую часть индивидуального прошлого? Прибавить чуточку  желаемого. Того, что могло произойти, а значит… действительно произошло, просто случайно выскользнуло из виду. Так, постепенно и непреднамеренно, происходит трансформация субъективных воспоминаний в... 

 

Я подняла голову. По небу распласталась четырёхцветная радуга. Её пересекала тонкая белая линия, становившаяся всё длиннее и длиннее.

Последнее слово на мгновение стёрлось из памяти. Ощутив себя белой точкой на бирюзовом холсте бесконечности, я окончательно промочила ноги. Я вспомнила человека, ласково повторявшего мне: «Глупенькая, по облакам ведь не ходят!» и чуть не заплакала… 

 Забытое слово возвращалось. Оказавшись совсем близко – на расстоянии вытянутой руки – (только тогда!) оно позволило прочесть себя.  Да, именно это слово я ощущала уже целую минуту. Оно было настоящее, щедрое и пронзительное. Я ощущала…

 Сказку.