Родившись на переломе веков, танго сразу опрокинуло традиции и мораль прошлого. В портовых притонах Монтевидео и Буэнос-Айреса его танцевали матросы, солдаты, уставшие от войны, одинокие гаучо и эмигранты, чернокожие, которым правительственным приказом были запрещены всякого рода танцы в родных кварталах. Поначалу это был суровый танец одиноких мужчин, втаптывавших в пол портовых притонов тоску по женщине, и лишь позже кабальеро сплелись в тесных объятиях с дамами сомнительного происхождения.       В новом танце соединились сила и слабость, единство и одиночество, ярость и любовь. Отчаяние и надежда. Танец, в родной Аргентине объявленный персоной нон грата, попытался нелегалом проникнуть в напудренные салоны Старого Света, для которых готовило программы большинство национальных школ танго. В 1914 году стараниями папы Пия X Ватикан признал этот жанр достойным, благословив тем самым его распространение. В салонах появились так называемые «танцы при свете», разомкнувшие объятья партнеров и разведшие их на приличествующее светскому обществу расстояние.       В 20-30-е годы Карлос Гардель вывел на экраны мирового кинематографа танго-шансон. Предвоенный Париж зашелся в оранжевой лихорадке танго, и на потребу публике технику танца пришлось упростить. Немецкие авторы писали танго для духовых оркестров, снабдив его одиозным «папарам-парарам-пам-пам». В 40-е Перон сделал его символом и орудием единения нации. «Популярно ли радио в Аргентине потому, что вечно передает танго, задавались вопросом чешские путешественники Ганзелка и Зикмунд, гуляя по шкале приемника в Ла-Плате, или же именно танго обязано своей популярностью радио?» Затем умами завладел рок-н-ролл, и танго на время забыли.      А в 80-е на гребне «латинской волны» оно вернулось, завоевав Соединенные Штаты, и с тех пор мир переживает его второе пришествие. Танго, как поют аргентинцы в одном из образцов этого жанра, «родилось в предместье и правит миром».