[ Читать дальше ]

  Чашка была дурацкая и удобная. На перламутровых толстеньких боках розовые и сиреневые блики. И неуместная среди переливов картинка - две красные клубники с листочками, как на детсадовском шкафчике.
Витька вертел в руках, наклонял осторожно, следя, как подступает к самому краю темная горячая жидкость. Собирался с мыслями. А на листочке зелененьком, вон, даже жучок нарисован. Крошечный такой, сразу и не заметишь.
- Я, Витя, жду...
Вздохнул, поставил чашку на чистый стол, даже скатерка свежая, крахмальная. С пола все убрано, выметено, блестит он в зимнем солнце, умытый радостной влажностью. Поднял глаза.
Дарья Вадимовна сидела напротив. Подкрашенные глаза и губы, уложенные тщательно волосы. Где-то там в них шпильки, работают, держа пышный начес. Одна из них все еще, наверное, валяется на камне двора. Только она и помнит, что было ночью.
По смуглой шее в вырезе блузки блестит тонкая золотая цепочка. "Чепочка", вспомнил Витька дедово, когда тот, посмеиваясь, глядел, как наряжается бабка ехать "у город". И "кохта", что надевала бабка, тогда еще не старая женщина, была похожа на эту, что застегнута позолоченными турецкими пуговками на крупном теле Дарьи Вадимовны. "У город"... А городом был райцентр, два десятка домов, магазины, парк с чахлыми деревьями вокруг гранитного обелиска со звездой.
Хозяйка поправила ворот, и Витька поспешно отвел глаза и стал смотреть на ее руки, держащие чашку. Поменьше, чем его с клубниками и - просто чашка.
Прокашлялся.
- Дарья Вадимовна... понимаете... Дело в том. В общем, пропали деньги у меня. Все. И - паспорт тоже. И фотоаппарат. Может вы подождете, я свяжусь с Москвой, мне вышлют сразу же.
- Так... - крепкие пальцы с кольцами морщин на суставах повертели простую чашечку. Солнце лизнуло вишневый маникюр. Интересно, вкусно ли, подумал Витька, солнцу вкусно ли пробовать цвет?

Дальше

Мягко ступая, Витька плыл по освещенному луной пространству. Руки, будто с привязанными к пальцам воздушными шариками, все хотели парить в воздухе, приподнималась голова и расправлялись плечи. Ноги внизу шли сами по себе, и далеко до них, как с крыши заглянуть на плоский асфальт двора.
"Вот уж счастье", усмехнулся, "борща поел горячего"... Но, видно, пришло время и этому, - тихой радости видеть плоские камни, залитые бледным светом, беленые стены с квадратами черных окон, и, - он задрал голову, рассмеявшись, - ночное небо волшебной черной синевы.
Обошел темный комочек сброшенного хозяйкой башмака. И остановился. Подумал кадр, что был здесь полчаса назад. Мужская склоненная фигура, из-под руки - согнутые ноги в светлеющих чулках с дырой на ступне, руки, черные, раскинутые по лунным камням. И - узлом снимка, дырой в другое пространство - пещера рта на белом кругляше лица. Справа внизу - равновесно - башмак, как поставленная в конце фразы точка. И, рамкой вокруг людей, смутно-белые на черной синеве неба - стены разной высоты.
Витька рассмеялся, оглядываясь на покинутую квартиру. Побаивался, что услышит хозяин, но удержаться не мог. Чужое горе, которое вцепилось уже и в него летним плющом, приклеило коготки побегов и стало ввинчиваться под кожу, это горе создало в пространстве луны - шедевр, совершенную картину, никем не увиденную. Но ведь было!
Он присмотрелся. На месте, где лежала Даша, валялась скомканная косынка, слетевшая с волос. Витька сделал шаг, встал на колени, приближая лицо так близко, будто хотел согреть дыханием тонкую ткань. Увидел кружевце по краю и под платком - резкий черный металл шпильки на круглой спине камня.
Чуть не ткнулся лбом, когда в голове стала расти скорость, и глаз придвигал картинку все ближе, одновременно пытаясь удержать в кадре вознесенные к небу белые стены с серыми и черными предметами, расчертившими их. Уперся руками и слушал, как покалывая кожу под серо-желтым брюхом своим, ворочается по плечу, бедру и пояснице змея.
- Наконец-то, проснулась, наконец-то!
И добавил, счастливый:
- Как же я, без тебя...
Встал, глазами приказывая предметам и свету, всему миру - ждать, вернусь, - и пошел к себе, вспоминая, где запасные батарейки для камеры, жалея, нет штатива, ну да ладно, сейчас вернется с табуретом, и пусть хоть уши отвалятся от зябкости ночной, попробует, да пусть и не выйдет - все равно снимет и будет снимать, снимать. И больше без камеры - никуда! Утром сразу же в кухню. Неважно, что Дарья Вадимовна, будет, наверно, стесняться после приступа. Ее сказочную кухню надо снять. И на маяк, к фонарю. Потом уедет. Куда угодно, но уже не прятаться, а - жить.
Распахивая дверь в темноту, прижал руку к груди:
- Ты больше не засыпай надолго, хорошо?
Включил свет и пошел к шкафу, куда сунул камеру ночью, отводя Наташу в ванную.
- Я тебе много покажу, много. Теперь - вместе...
Камеры не было. Меж двух стопок белья, где Витька устроил для кофра гнездо, - пустота.
Схватился за распахнутую дверцу. Сунул руку в шкаф, переворачивая аккуратные стопки наглаженных простыней и наволочек. Вывалил на пол и затоптался по белью, заглядывая на другие полки. На простыни полетели цветные салфетки.

Дальше

  Солнце цветило узорчатый шелк задернутых штор, вело по завиткам теплыми пальцами, и вдруг отворачивалось, будто испугавшись, и тогда рисунок тускнел из голубого в серый. Звуки с просторного двора множились, складываясь в короткие разговоры, вот Григорьич покашлял, спрашивая что-то у жены, а вот Васькин отрывистый ответ на увещевания о завтраке, - и снова лишь шарканье шагов. Шаги смолкали, удаляясь, хлопали где-то двери. И опять бродили по занавесям солнечные теплые пальцы. Когда двое не падали в происходящее на постели, не отгораживались горячей кожей, пОтом в складках локтей и коленей, Витька слышал... После переставал. И снова слышал...
  Уже когда лежали тихо, рядом, смотрели в потолок, на дым сигаретки кольцами в маленькой паутинке у люстры, поскребся в наружную дверь Вася, спросил суровым голосом:
  - Наташка, спишь чтоль?
  Но ждать ответа и сильно шуметь не стал, и Витька слышал, как прошли по двору два голоса, хозяйкин, толкующий про гостинцы для Васькиной матери, и мальчика, односложными репликами - к зеленым воротам, выходящим на степную дорогу.
  Стихло все...
  - Теперь скажи, ах, Наташа, как все хорошо было, Наташа, ну пока, бывай, девочка...
  - Зачем ты так?
  - А вы все так говорите. Приехать, покупаться, погулять, бабу местную трахнуть и домой, к женам и девкам своим.
  - Нет у меня жены. И девки нет. И потом, думай же головой, я что тебе - летний гость? Я тут сижу... не для отдыха, в-общем
  Он хотел добавить, что ведь сама начала, но скривился от пошлости непроизнесенной еще фразы, махнул мысленно рукой.
  - А для чего сидишь? Прячешься, что ли? Вон и мобильника у тебя нет. Даже к компьютеру не хочешь, я ж звала. Интернет у Кольки свободно, ему по работе же надо.
  - А ты понимаешь, только если прячутся? Мне... с собой надо разобраться.
  - Скажите, какие умности.
  Она перевернулась на живот, потянулась за пачкой - закурить сигарету. Две сломала и просто смахнула на пол. Туда же скинула подушку и оперлась подбородком на ладонь. Витька смотрел на вздернутые лопатки и прогиб спины, на ягодицы светлей загара.
  - Голая летом - не загорала что ли?
  - А тебе какое дело?
  Сунул окурок в пустую рюмку, смял, убивая дымок.
  - Слушай, чего ты злишься? Хотела напиться - напилась. Секс... Неплохой такой, похоже. Никто нас не трогает. Какого ты меня кусаешь? Ну, расскажу я тебе и что? Подумаешь - чистый псих.
  - Я, Вить, с рыбами ныряла в закат. И кто тут псих? Только ты ж не расскажешь все равно. Всего не расскажешь.
  - Не надо тебе. Всего...

Дальше

Елено Блонди написало еще один рассказ и чуть было не назвала его "Гото", но решило, что среднего рода и так многовато в названиях текстов ея, и потому рабочее название его простенькое и незамысловатое
ТЕМНОТА
Рассказ получился страшный, но тем не менее, хороший.
Я ему рада и очень надеюсь, что через три-пять лет мне не будет мучительно стыдно за то, как я его написала.
Кстати, о темках. За них мне не мучительно и не стыдно. Просто независимо от рассказа вдруг всколыхнулся  на Самиздате мой антипоклонник Егорыч и встряхнул старую свою пародию на мои рецы-рекоменды.
А я перечитала комменты к ней. И загрустила. Судя по версии Егорыча, я извращенка, патологически сексуальна, люблю мужской пол (девочки, любимые, простите, это не я сказала), испытываю мучительный интерес ко всякого рода ествественным отправлениям, но самое главное......................, о ужос!...................... я далеко не так молода и не так хороша, какой притворяюсь на собств фотках! 
Последнее все расставляет по местам, да. Имею ли право писать, если оно вот так?
(ушла ахать и предаваться)
ЗЫ. А загрустила я потому, что эдакий бы пиар да в других местах и на других площадках... И была б я популярна донельзя.
А так ((((

 

великая самоубийственная война и абсолютная всемирная тирания. Быть может, третью мировую войну - в нашу эпоху - человечество превозможет или, по крайней мере, уцелеет в ней, как уцелело оно в первой и во второй. Быть может, оно выдержит, так или иначе, тиранию еще более обширную и беспощадную, чем та, которую выдержали мы. Может случиться также, что через сто или двести лет возникнут новые опасности для народов, не менее гибельные, чем тирания и великая война, но - иные. Возможно. Вероятно. Но никакие усилия разума, никакое воображение или интуиция не способны нарисовать опасностей грядущего, которые не были бы связаны, так или иначе, с одной из двух основных: с опасностью физического уничтожения человечества вследствие войны и опасностью его гибели духовной вследствие абсолютной всемирной тирании. (C) Речь идет о глобальном правлении, тобишь глобализме и духовной тирании в обществе потребительских ценностей.

[ Читать дальше ]

  - А ты, наверное, думаешь, кто такая, а? Что за девушка... Да?
  Наташа шла по длинному бревну, балансируя раскинутыми руками, изгибала спину под толстым свитером. Витька шел следом, прижимая к вспотевшему животу ее куртку. Над зеркальной водой величаво поворачивалось солнце, будто показывая разные бока. И - тихо. Так тихо, что страшно дышать - не наморщить бы стоящую перед лицом тишину.
  - Думал, да?
  Витька пожал плечами. Но когда оглянулась, поспешно согласился:
  - Конечно. Что за девушка, думаю, такая...
  Наташа согласно кивнула. Жестом, подсмотренным в телевизоре, округлила поднятые руки, сводя пальцы.
 - И что?
 - Что?
 - Что надумал?
 - Н-ну...
 - Да ладно тебе. Уж не стесняйся, - поразился?
 - Чему?
 - Ну, как бы, я такая и вдруг - тут, среди степи, на маяке...
  Наташа потрогала воду носком старого кроссовка, картинно убрала от лица упавшие волосы и глянула, улыбаясь.
  ...Над ней медленно разворачивался закат, смешивая красные, алые, желтые краски с чуть темнеющей голубизной.
  Витька отошел к большой куче серых камней у обрыва, и, аккуратно пристроив куртку, нацелился объективом. Силуэт на фоне бесконечного неба мал, но нужен. Тонкая черточка фигуры, почти неразличима, но в каждом кадре поворот плеч или руки, раскинутые в стороны. Человеческое - среди песка, воды и травы. И неба... Грациозное женское.

Читать дальше

По ходу правки я выкладываю главы романа в открытый доступ. Пусть будут. Править буду несколько раз, упорно и долго, но если буду ждать, когда сама останусь довольна, помру от старости.
  Тяжелая работа снов. Сны, как тяжелая работа.
  ...Витька медленно передвигался вдоль склона по узкой тропе с обгрызенными ветром краями. Море внизу выкидывало пенные клочья на узкие полосы пляжиков. Спиной чувствовал взгляд скалы - смотрела хмуро, толкала в лопатки. Обижалась, что быстро ушел, не позаглядывал в гроты, отдергивая руку от напряженных паутин в черных скальных прогрызах. Как не отдернуть: вот каракурт переспелой вишенкой тяжелого брюшка и четыре красных точки крестом на спине.
 Тропка ползла к другому краю бухты, к следующей скале, что тоже сверлила каменным взглядом, ждала. Но торопиться нельзя. Склон не отвесный, но если потеряешь равновесие, то катиться и катиться вниз по стеблям, на острые обломки у полосы песка.
  И жарко. Ветер лишь мгновениями падал сверху, овевая потное лицо и пропадая в сушеной траве, как жаворонок с плененной былинками лапой. Солнце смотрело, не мигая.
  Сухая глина поскрипывала под кожаными сандалиями, иногда, будто испугавшись, ссыпалась от края тропы вниз, и тогда Вик слышал, как шепотом убегают крошки. Замирал, боясь переставить ногу. Правой рукой, локтем, слушал морской яростный шум, левым плечом подавался ближе к сухой шкуре травы. Шарил по стеблям и, найдя проволочный пучок старой полыни, вцеплялся и отдыхал, перенося тяжесть тела на маленький кустик с длинными там, в сухой толще, корнями. Сквозь устойчивый свет смотрел вперед, на скалу. Знал - дойдет, а там, снова и снова бухты полумесяцем, отделенные друг от друга похожими разными скалами...
  Пока набирался решимости бросить очередной куст, шум прибоя постепенно затих, превращаясь в шуршание дождя за теплыми стенами. Плотные занавеси водяных струй шелестели, сдвигая пространство, отгораживая от исчезающего сна.
  Просыпаясь, Витька вытянул поверх одеяла руки и посмотрел на ладони, ожидая увидеть царапины от жестких стеблей, следы летней сухой глины. Не было. Удивился: раз в кои-то веки - просто сон. И лежал, отдыхая, наслаждался тем, что выспался и не устал, как всегда, после джунглей.
  Зима-калейдоскоп. Столько всего разного. Московская поздняя осень, жаркая египетская зима, снова Москва и мороз с натоптанным в камень снегом, а после, всего через сутки - мягкий туман по мокрым травам над морем. Теперь вот - дождь. Несколько зим, вложенных одна в другую.
Тут, у моря, не слишком южного и совсем не северного, зима капризна и меняет настроение каждый день. Только ноющее запястье, когда-то в детстве ушибленное, скажет вечером о том, что завтра, возможно, уйдет сухой морозный ветерок и на его место пришлепает тихий дождик, чтобы к вечеру соскучиться собственным шуршанием и нахмурить небо низкой серостью, ударить ветром по глазам так, чтоб из них слезы, обдать злыми колючими каплями. И, сорвав зимнюю злость, отойти, уступая небо сонному солнцу... Ах, да, еще есть влажная, горячая духота и мерно идущий перед глазами силуэт - во снах.
  Сел в кровати, вспоминая прошлые сны.

Дальше