Джон Генри Маккей, "Вход"

Ступила ты в зал говорящий,
где каждый умолк. Ореол
Красы над тобою парящий
охватом на всех снизошёл.

Лишь я подступил, ты намёком
велишь мне уйти. Я пока
решаюсь. Ты-- мимо и боком
назад. ... не поднялась рука.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 


Eintritt

Du tratst in den Saal. Da schwiegen
Die Redenden alle. Es ging
Von dir ein leuchtendes Siegen
Der Schoenheit, die Alle umfing.

Nur ich trat zu dir. Da batest
Du leise, ich moechte gehn.
Ich zaudere noch. Du tratest
Zurueck. Ich -- liess es geschehn.

John Henry Mackay

Джон Генри Маккей, "Тропка мимо"

Минуя дом твой, я нагружен
тоской, едва тянул свой шаг...
из окон!-- мне грозой наружу--
терзанья скрипки, песнь-душа.

Я ,тихо внемля, ближе крался--
и стал, невидим, слышал всё:
душевной болью наслаждался,
пока смычок по струнам сёк.

И песнь Любви, что Ночь пронзала,
мне показалась краше всех,
что я певал тебе бывало,
и тех, что уж наполню мех!..

Ещё раз тропку спой мне,Скрипка,
чтоб с болью Песне я внимал,
ведь в далеке молчанья липком
мой одинокий путь пропал.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 


Voruebergang

Ich ging an deinem Haus vorueber
– Die Sehnsucht hemmte meinen Gang –
Und horch! von dort zu mir herueber
Scholl Geigenzittern und Gesang.

Ich schlich mich leise lauschend naeher,
Kein Auge wurde mich gewahr,
Und stand – des eigenen Schmerzes Spaeher –
Bis jeder Ton verklungen war.

Und schoener schien mir dieses Singen
Der Liebe, das die Nacht durchdrang,
Als was ich je dir durfte bringen,
Als je ein Lied, das ich dir sang! . . .

Noch immer schlich der Gang der Geigen,
Der Laut des Liedes um mein Ohr,
Als schon sich in der Ferne Schweigen
Mein Pfad der Einsamkeit verlor . . .

John Henry Mackay

Джон Генри Маккей, "Солнце в соку"

Пополудни летом. Жаровеный зной
утюжит и землю, и род весь земной.
Чиь руки мерцают-- защитник отец!
объемлет он дали, окраинный лес,
обьемлет и поле, и реку, и град...
убитые, трупы бледны столь лежат!

Повысохли злаки, цветы, что в пыли
песочной и грязной-- прибиты, слегли;
Лес дремлет; блуждает безвольно река,
несча`стлива-- надо ей, тянет пока;
И в боли молчащей безмолвные спят
воздетые массы: гранит, известняк.

За часом година по капле течёт.
Ветрец появился, от ветер влечёт--
напрасно-- он медлит-- решится едва ль--
дрожит и сникает от жарящих жал...

На выдохе Солнце гигантскую тень
рисует по лесу-- не кисть, а кистень.

Ветрец любопытен, он ближе юлит,
узнать пожелал всё, что жар не велит.
А тени врастяжку-- малы, велики`--
пугают ребёнка-- тот вон из руки,
он братцев зовёт-- те гурьбою шумят,
к земле-- облака в наступленьи ребят!

Заклятье долой-- и опомнился лес,
река поспешает что всадник в седле;
сады ароматны, проснулись чтоб жить;
роскошна в лучах диадема вершин!

Кто жаждет, напейся; живи, кто в труде--
повержен ваш враг, смертожарящий день!

А буря клокочет вслепую метя.
Нет ,Мать, погоди, озорное дитя
уж Всё разузнало, подвигло к концу--
и просится на` руки к Ночи-отцу!

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 
* "дер Шторм"-- имя существительное мужского рода, а "ди Нахт"-- мужского рода, в оригинальном тексте Буря-- мать, а Ночь- отец, --прим.перев.


Hochsommer

Nachmittag im Sommer. Die sengende Glut
Erdrosselt die Erde und all ihre Brut.
Mit schimmernden Armen – zur Hueterin bestellt –
Umfaengt sie die Weite: das ferneste Feld,
Umfaengt sie den Wald, den Fluss und die Stadt –
Ermordete Leichen, so liegen sie matt!

Es dorren die Graeser; die Blueten, bestaeubt
Von weissgrauem Sande, sie ruhn wie betaeubt;
Es schlummert der Wald; es wandert der Fluss
Unlustig und traeg nur, weil wandern er muss;
Und lautlos schlafen in schweigender Pein
Die ragenden Massen von Kalk und von Stein . . .

Und wie nun so Stunde auf Stunde verrinnt,
Hersegelt ein Lueftchen, das moechte zum Wind
Sich blaehen – und zaudert noch – wagt es noch nicht –
Es zuckt und erbebt vor dem grausamen Licht . . .

Aufatmet die Sonne und malt an die Wald
Gigantische Schatten mit kunstvoller Hand.

Das Lueftchen, neugierig, nun naht es behend –
Will Alles noch lernen, was noch es nicht kennt.
Die Schatten, sie wechseln: bald klein und bald gross,
Erschrecken das Kind sie – schnell macht es sich los
Und ruft nach den Schwestern: da rauschen sie all
Hernieder, die Wolken, in segnendem Fall!

Gebrochen der Zauber: der Wald atmet auf;
Der Strom eilt dahin in befluegeltem Lauf;
Es duften die Gaerten; zum Leben erwacht
Und Schoenheit in Lichtern die steinerne Pracht!...

Nun trinke, wen durstet, nun lebe, wer mag,
Der Feind liegt erschlagen, der toedliche Tag! –

Und der Sturm braust daher, wutschnaubend und blind.
Nein, Vater, halt ein, denn dein reizendes Kind,
Das Allen uns eben Erloesung gebracht,
Floh laengst in die Arme der Mutter, der Nacht!‘

John Henry Mackay

Джон Генри Маккей, "Счёт"

Закадычные с юностью врозь навсегда!
Был им выбор, друзьям, между Правдой и Ложью...
Я избрал! Отчего не погасят года
вожделенье по Нови, что дух мой неможет?

Я считаю, считал: не остался никто!
Все-- на дно Раболепья и Трусости гущи...
И сквозь это деньское моё решето
прочь мякина Забвенья, всё радужней пуще...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 


Zaehlung

Von den Freunden der Jugend auf immer getrennt!
Es galt: zwischen Wahrheit und Luege zu waehlen...
Ich habe gewaehlt! Warum sie noch brennt,
Die Sehnsucht, mich immer auf Neue zu quaelen?

Ich zaehle und zaehle: nicht Einer blieb!
Sie gingen in Knechtschaft und Feigheit unter –
Und durch meiner Tage zerbeultes Sieb
Stiebt die Spreu des Vergessens verwirrter und bunter...

John Henry Mackay

Я вижу, утро покидает склеп
ночи`-- и но`чи, вижу, погибают.
Дитя лучей зовёт отцов, но лет
надев ярмо, родителей бросает.

Я вижу, век находок и потерь
ребёнок торит не дивя`сь вслепую:
уже былой непобедимый зверь,
гляжу, им бит-- и милости взыску`ет.

Дубы вали`т ночная буря. Те
растут густы` часам в укор сплочённым,
а всё ж покорна червю масса тел
за сотни лет: убийца малый-- чёрным.

Я видел в гибели сухой зерно
нежданно новой необычной жизни:
из гнили забытья, отринув дно,
оно ростком из сил последних брызжет.

Погаснув, искра вдруг блеснёт порой
подобно памяти-- она бессмертна.
Последнему-- когда избит весь рой--
стать первым: чья ещё победа?

Один живёт-- другому помирать.
Моё не трожь, твой "здрав будь" мне что кара.
Молчу. Рот сух, а благодать--
из сердца счастье, спешные удары.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 


Wechsel

Ich seh den Morgen steigen aus der Gruft
Der Nacht, und seh die Naechte niederfallen –
Ein Sonnenkind, das lebenheischend ruft
Die Eltern, welche alternd weiterwallen.

Ich seh dies ewige Finden, ewige Fliehn
Nicht mehr mit den erstaunten, blinden Blicken
Des Kindes jetzt: was unbesiegbar schien,
Sah ich erliegen feindlichen Geschicken.

Es stuerzt die Eiche in der Nacht der Sturm.
Sie wuchs empor im Ebenmass der Stunden,
Und doch: sie unterliegt dem Moerder Wurm,
Erst wenn Jahrhunderte sie ueberwunden.

Ich sah, was dalag in erstarrtem Tod,
Aufstehn zu neuem, ungeahntem Leben.
Aus Faeulnis und Verwesung, Angst und Not
Mit letzter Kraft gebrochene Kraft sich heben.

Der Funke, welcher schon verloschen war,
Glimmt weiter gleich unsterblichen Gedanken.
Der Letzte in der kampfgeweihten Schar
Wird Erster, wenn die Anderen sterbend sanken.

Es lebe der Eine; und der Andere stirbt.
Mein Glueck dein Unglueck; Fluch fuer mich dein Segen.
Ich schweige. Doch mein bleicher Mund umwirbt
Das Glueck mit dieses Herzens hastigen Schlaegen.

John Henry Mackay

Джон Генри Маккей, "Поездка"

А ветер утих. И обое на лодке
шатаясь легко, покидали причал.
Далёко уж берег темнеет. Далёко
остались их хлопоты, боль и печаль.

Мужчина и женщина. Долго молчали.
Раскинулось гордое море в красе.
Он рёк: "Лишь тебя век желал я!"
Она ему: "Ночь наступает. Не смей..."

Они удалялись в далёкие дали.
Но первая лишь подмигнула звезда--
приблизился к ней он, чьи губы шептали
дрожа в нетерпении: "Счастье, когда ?!"

Настало блаженство желанного часа,
дрожа в вожделеньи, трясясь и горя`...
Назад победителям жизни безгласым,
и вновь по домам-- по раздельным морям.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 


Fahrt

Es legt sich der Wind. Sie stoen vom Strande.
Sie steuern hinaus, sanft schaukelt ihr Boot.
Weit hinter ihnen verdmmern die Lande,
Weit hinter ihnen Leid, Kummer und Not.

Ein Mann und ein Weib. Und sie schweigen lange.
Stumm liegt das Meer in stolzer Pracht.
Da spricht er: Du bist es, nach der ich verlange!
Sie aber entgegnet: Bald kommt die Nacht...

Und weiter trieben sie in die Weite.
Doch als der erste Stern erglom,
Zog er sie nher an seine Seite
Und flsterte zitternd: O Glck, nun komm‘!

Es kam. Im Taumel der seligsten Stunde,
Geschttelt von Schauern, durchpulst von Glut,
Als Sieger des Lebens und ohne Wunde
So kehrten sie heim – so empfing sie die Flut.

John Henry Mackay


Джон Генри Маккей, "Брак"

Пришлось им вместе
творить житьё,
но дрожжей в тесте
был мал объём.

Они устали,
но постарев,
любя, терзали
свой брак, презрев

шипы и розы.
Союз отпет:
вдвоём ли порознь,
а счастьев нет.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 

Ehe

Sie mussten zusammen
durchs Leben gehn,
Und konnten doch niemals
zusammenstehn.

Sie wurden muede
und wurden alt,
Und quaelten sich weiter
mit zaeher Gewalt.

Der Eine so,
Die Andere so,
Und seines Lebens
war Keiner froh.

John Henry Mackay

1.
Бронза листвы на пригорках студёных,
озеро тешит метели душок.
Руки прилежные с се`рпом поклонны,
птах одинокий летящий в снежок.

Плод опадает с ветвей уярмлённых,
сна не видать в молчаливой ночи`.
Словно устало чело --и поклоны
бьёт после летнего пира кручин.

Кратче и кратче прохладные днёвки--
гложущей скорби тихий разбой,
а на устах-- загово`р от издёвки:
"Осень, зачем ты столь скоро?.. за мной?!"

2.
Осень, ты близишься? Неудержимо
меркнут деньки за оставшимся днём,
рвутся, Времён оставляя зажимы,
кануть в бессолнечной тьмы окоём.

Медли, мой свет! Одари мне лучами
к смерти готовые нивы-луга--
золотом солнца чтоб образы мчали,
страдного лета напомнили гам.

Пусть мотыльки налегке полетают
в ветром пронизанных шум-камышах;
чёлн мой шатнётся едва-- и растает
в да`ли туманной твоей не спеша.

Выколдуй чарами с уст моих бледных
песни последней блистающий ритм:
чайке, утёсу --молебнов победных,
ток дабы боли дотла растворил!

В плаче моём отразись, чтоб последний
смех мой раскатом гремел до зари!
Стань во Красе среди дней этих бедных
вся предо мной, озари--и умри!

вольный (увы, не уложился в размер) перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 


Herbst am Zuerichsee

I.
Braeunliche Blaetter an frostigen Gelaenden,
Ueber dem See ein verwehender Duft.
Erntende Sichel in emsigen Haenden,
Einsamer Vogel in schneeiger Luft.

Fallende Fruechte von brechenden Zweigen,
Schlaflose Stunden in schweigender Nacht,
Wie in Ermuedung ein Stirne-Neigen
Nach all der rauschenden Sommerpracht.

Kuerzer und kuerzer die kuehleren Tage –
Nagenden Kummers stille Gewalt,
Auf den Lippen die fliehende Frage:
„Kommst du, o Herbst, schon? – Was kommst
du so bald?!“


II.
Nahst du, Herbst, schon? Unaufhaltsam
Loest ein Tag den andern ab,
Reit sich von der Zeit gewaltsam
Und sinkt sonnenlos hinab . . .

Zoegere, Licht! Lass deine Strahlen
Auf die Fluren, todbereit,
Goldene Sonnenbilder malen
Wie in reifer Sommerzeit!

Lass den leichten Falter gaukeln
Durch das Rоhricht, wunddurchhaucht,
Wenn mein Kahn mit leisem Schaukeln
In die Nebelferne taucht!

Zaubere auf die bleiche Lippe
Mir ein letztes, lichtes Lied,
Das der Moewe gleich die Klippe
Jeden Schmerzes kuehn umflieht!

Spiegele dich in meinem Weine!
Um ein letztes Lachen wirb!
Zeige einmal noch mir deine
Ganze Schoenheit, Licht, und – stirb!

John Henry Mackay

Зачем избрал "малину" Лот, кто подтолкнул его осесть в развратников оплот, кои`м не страшен Бог?! Он в плен затем попал, убог, лишился своего; Пусть Авраам ему помог-- и вновь разврат кругом. Он выбрал призрачный покой, но с каждым новым днём тучнел грехов мещанских гной, что душу жёг огнём. Он, постоялец, не жилец, был вынужден терпеть-- и, всё оставив, наконец бежал, иначе смерть. Напрасно он зятьёв волок, они смеялись: "бред!"; а дочерей... он вырвал клок семьи, а град сгорел. Его жена едва ушла, но обернулась вдруг: паломник, пуповина зла-- искусный твой испуг. Ведь так, мог стать столпом и Лот, но божьей мести внял-- сберёг Всевышний свой оплот, за праведность ценя. Судьба Содома нам грозит что лезвие ножа; Господь способен нас взбодрить, чтоб к жизни нам бежать. перевод с английского Терджимана Кырымлы   Lot In Sodom How hurtful was the choice of Lot, Who took up his abode Because it was a fruitful spot With them who feared not God! A pris'ner he was quickly made, Bereaved of all his store; And, but for Abraham's timely aid, He had returned no more. Yet still he seemed resolved to stay As if it were his rest; Although their sins from day to day His righteous soul distressed. Awhile he stayed with anxious mind, Exposed to scorn and strife; At last he left his all behind, And fled to save his life. In vain his sons-in-law he warned, They thought he told his dreams; His daughters too, of them had learned, And perished in the flames. His wife escaped a little way, But died for looking back: Does not her case to pilgrims say, Beware of growing slack? Yea; Lot himself could ling'ring stand, Though vengeance was in view; 'Twas mercy plucked him by the hand, Or he had perished too. The doom of Sodom wilt be ours If to the earth we cleave; Lord quicken all our drowsy pow'rs, To flee to thee and live. John Newton

Джон Генри Маккай. "Песни народные"

"Что толку во чтеньи томов многомудрых?!
Народные песни дают нам понять,
кем быть тебе вечно, и кто ты-- нетрудно,
всмотревшись в зерцало их, долю принять.

Они столь простые, что цветики луга;
скромны они, пение пташек в лесу;
внимай им пия и танцуя, что другу;
внимай им всецело: сколь сласти несут!

Ты в речку макнулся-- по членам прохлада,
они точно так утешают твой слух:
бессмертная мудрость народа, награда
для истин нетрудных взыскующих слуг,"--

--се молвил он, будто во сне неспокойном,
ладонью кровавой с опаской махнул--
и ,раб беспробудный в цепях и поскони,
с усмешкой кривою ярмо потянул...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Die Lieder des Volkes

„Was hilft es, die Buecher der Weisheit zu lesen!
Die Lieder des Volkes gilt’s zu verstehn:
Was ewig du sein wirst und was du gewesen,
In ihrem Spiegel wirst du es sehn.

Sie sind so einfach, wie Blumen am Raine,
So schlicht, wie des Vogels Gesang im Wald –
Belausche sie einmal beim Tanz und beim Weine,
Belausche sie achtsam, wie suess das schallt!

Du tauchst in ein Bad und kuehlst deine Glieder,
Es lauscht dein Ohr, weil es lauschen muss.
Das sind deines Volkes unsterbliche Lieder,
Der Weisheit erster und letzter Schluss!“ –

So sprach er, wie traeumend in ruhlosem Schlafe,
Wie wehrend hob er die blutende Hand,
Und schleppte erwachend – ein ewiger Sklave –
In aermlicher Freude sein Ketten-Gewand . . .

John Henry Mackay