Газелла о воспоминании

Останься хоть тенью милой,
но память любви помилуй-

черешневый трепет нежный
в январской ночи кромешной.

Со смертью во сне бредовом
живу под одним я кровом.

И слёзы вьюнком медвяным
на гипсовом сердце вянут.

Глаза мои бродят сами,
глаза мои стали псами.

Всю ночь они бродят садом
меж ягод, налитых ядом.

Дохнёт ли ветрами стужа-
тюльпаном качнётся ужас,

а сумерки зимней рани
темнее больной герани.

И мёртвые ждут рассвета
за дверью ночного бреда.

И дым пеленает белый
долину немого тела.

По аркою нашей встречи
горят поминально свечи.

Развейся же тенью милой,
но память о ней помилуй.

перевод А. Гелескула

Газелла памяти неразделённой любви

Ты не пишешь страстотерпцу...
Хоть коли меня, да в сердце

трепетом черешни белой
в январе да околелом.

Ад пождёт меня тяжёлый
за стеною снов изжёлтых.

Пусть вьюнок зарю позастит
сердцу, что из алебастра.

Ночка-изгородь скрывает
мои очи: воют, лают;

а в саду айва поспела:
ядовитая, дебела.

За стеною снов тяжёлых
ад пождёт меня изжёлтый.

Ветер, что накаркал вечер,-
что тюльпан костлявый, череп,

что тюльпан чумной, холодный,
зимнего утра бесплодней.

Изморось скрывает тихо
твоё тело- моё лихо.

Рядом с аркой нашей встречи
цикута взрасла беспечно.

Хоть оставь воспоминанье:
но`жем- в сердце, что упрямо.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы
 

Каждую ночь в моей Гранаде,
каждую ночь умирает ребёнок.
Каждую ночь вода садится
поговорить о погребённых.

Есть два ветра- мглистый и ясный.
Крылья мёртвых- листья бурьяна.
Есть два ветра- фазаны на бешнях
и закат- как детская рана.

Ни пушинки голубя в небе-
только хмель над каменной нишей.
Ни крупинки неба на камне
над водой, тебя схоронившей.

Пала с гор водяная глыба.
Затосковали цветы и кони.
И ты застыл, ледяной архангел,
под синей тенью моей ладони.

перевод А. Гелескула

Что ни вечер в Гранаде,
что ни вечер- ребёнок
умирает... Вода болтает
с оставшеюся детворою.

У мёртвых мшистые крылья.
Над башней парят фазаны-
два ветра: мглистый, ясный-
и день-младенец ранен.

Не осталось во зените ноты жаворончьей песни
в ночь когда мы повстречались в винном погребе да тесном.
Не осталось на земле крошки мякиша обла`к
в ночь когда тебя речка приняла`.

Пала речка-исполинша на вершину гор -
эдельвейсами укрылась каменистая долина.
Ледяной, по кра`ям мёртвый арханге`льский торс;
рук моих синеют тени- две стрелы недлинных.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

Стадо козье проходило
по-над речкой у воды.
Вечер розы да зефира
был, столь мил и романтичен-
в эту пору я увидел
здоровенного козлищу.

Сальве, демон немой!
Ты -зверь
замечательнейший,
мистик вечный
инфернальной
плоти...

Сколь завитков
в бороде твоей,
широколобый
дон Хуан!
Сколь выразителен лик твой
мефистофелевский
и страстный!

Водишь перелеском
стадо,
евнух прихотью хозяйской,
но -султан!
Негасимый светоч секса!
Твой учитель добрый- Пан!

Коза
грациозно следует за тобой,
влюблена и нежна.
Греция былая
тебя б поняла.
О ты, герой легенд святых
об аскетах худых и Сатане,
с каменьями чёрными, грубыми уродами,
злодеями однорукими, пещерами недоступными,
где видали тебя,
базлающим
любя!

Мужественные рога
бороды бога!
Итог чёрный Средневековья!
Родился б ты вместе с Филомнидой
из пены чистой морской-
уста б твои, да моря,
ласкали б её, богиню
под темнеющим покровом звёздным.

Ты- от равнин укрытых розами,
где свет неистов;
ты- от лугов Анакреонта,
сочных бессмертия кровью.

Козляры!
Вы- мелкая поросль
старых сатиров,
уже усчезнувших.
Возьмите от девственной роскоши трав,
коль нет вам самок.

Короли полудня!
Постойте немного,
послушайте ,как
петух из далёкой деревни вам кличет
"салют!"

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

Тишина

Слушай, сын , тишину-
эту мёртвую зыбь тишины,
где идут отголоски ко дну.
Тишину,
где немеют сердца,
где не смеют
поднять лица.

Поступь сигирийи

Бьётся о смуглые плечи
бабочек чёрная стая.
Бледные змеи тумана
след заметают.

     И небо земное
     над млечной землёю.

За вещим биением ритма
 спешит она в вечной погоне
с тоскою в серебряном сердце,
с ножом на ладони.

Куда ты ведёшь, сигирийя,
агонию певчего тела?
Какой ты луне завещала
печать олеандра и мела?

     И небо земное
     над млечной землёю.

Следом

Смотрят дети,
дети смотрят вдаль.

Гаснут медленные свечи.
И две девушки слепые
задают луне вопросы,
и уносит к звёздам ветер
плача тонкие спирали.

Смотрят горы,
горы смотрят вдаль.

А потом...

Прорытые временем
лабиринты-
исчезли.

Пустыня-
осталась.

Немолчное сердце-
источник желаний-
иссякло.

Пустыня-
осталась.

Закатное марево
и поцелуи-
пропали.

Пустыня-
осталась.

Умолкло, заглохло,
остыло, иссякло,
исчезло.

Пустыня-
осталась.

перевод М. Цветаевой

* * *
Чуешь, мой сын, тишину:
это- волнистая тишь,
она-
где эхо скользит по ущельям-
чела обращает к небу.

* * *
Меж мотыльков чёрных
ходит одна смуглянка,
сзади- змея за нею,
белого тумана.

   Светла земля,
   небо земное.

Дрожь её пронимает,
с ритмом они порознь,
из серебра сердце,
ножик в ладони правой.

Прёшь куда, сигирийя
под перестук дикий?
Сгинешь- луной выйдет
боль, олеандр с мелом.

   Светла земля,
   небо земное.

* * *
Дети смотрят:
нечто вдали.

Гаснут лампады.
Стайка слепых деви`ц
луну вопрошает-
и по эфиру восходят
спирали плача.

Горы смотрят:
вдали нечто.

* * *
Лабиринты,
что время творит,
рассеялись.

Одна осталась
пустыня.

Сердце,
источник желанья,
рассеялось.

Одна осталась
пустныня.

Иллюзия авроры
да поцелуи
расеялись.

Одна осталась,
пустыня.
Волнистая
пустыня.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

Кассыда плача

Укрыл я балкон
ибо претит мне плач:
ведь из-за стен серых
доносится только плач.

Немногие ангелы поют;
немногие псы лают;
тысячу скрипок ладонь моя вмещает.

Но плач- пёс бескрайний,
плач- ангел безбрежный,
плач- скрипка широчайшая:
слёзы- ветру помеха.
Не слыхать ничего кроме плача.

Кассыда ветвей

В аллеях Тама`рит
слоняются кобели свинцовые:
ждут, что с ветвей нападает;
ждут: может, они надло`мятся.

У Тамарит- яблоня
да эфес* всхлипов.
Соловей утоляет вздохи,
а фазан гонит их прочь, пылью.

Но ветви ве`селы,
ветви- как мы, иные:
не размышлят под ливнем, уснули:
деревьями себя, скорыми, видят.

Влагой набухли почки:
долины ждут осени.
Сумрак лапой слоновьей
по ветвям-стволам ходит.

В аллеях Тамарит
многонько парней с ликами несолнечными:
ждут, что с ветвей мои нападает;
ждут: может, они надломятся.
________________________
"манзана"-эфес (ж.р.), а "манзано"- яблоня(м.р.),- прим.перев.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

 РАЗДУМЬЯ ПОД ДОЖДЁМ

Ливень ласки и грусти прошёл в захолустье,
дрожь вселил на прощанье в садовые листья.
Эта почва сырая пахнет руслом покоя,
сердце мне затопляя нездешней тоскою.

На немом окоёме рвутся плотные тучи.
Кто-то капли вонзает в дремотную заводь,
кругло-светлые жемчуги всплесков бросает.
Огоньки, чья наивность в дрожи вод угасает.

Грусть мою потрясает грусть вечернего сада.
Однозвучная нежность переполнила воздух.
Неужели, господь, мои муки исчезнут,
как сейчас исчезает хрупкий лиственный отзвук?

Это звёздное эхо, что хранится в предсердье,
станет светом, который мне поможет разбиться?
и душа пробудится в чистом виде- от смерти?
И что в мыслях творится- в темноте растворится?

О, затих, как счастливый, сад под негой дождливой!
В чистоте моё сердце стало отзвуком, эхом
разный мыслей печальных и мыслей хрустальных,
их плесканье в глубинах- вроде крыл голубиных.
Брезжит солнце.

Желтеют бескровные ветви.
Рядом бьётся тоска с клокотаньем смертельным,
и тоскую сейсас о безнежностном детстве,
о великой мечте- стать в любви гениальным,
о часах, проведённых- как эти!- в печальном
созерцанье дождя.

Красная Шапочка,
по дороге идя...
Сказки кончились- я растерялся над бездной,
над потоком любви- и муть какая-то в звёздах.

Неужели, господь, мои муки исчезнут,
как сейчас исчезает хрупкий лиственный отзвук?

Снова льёт.
Ветер гонит призраки вперёд.

перевод Юнны Мориц

МЕДИТАЦИЯ ПОД ДОЖДЁМ
    (фрагмент)
                             для Хосе Мора

Целовала дождива мой сад деревенский,
теребила зелёныя листья руками.
Благодушье покоя земли увлажнённой
залило` моё сердце тоскою по дали.

Рвутся серые тучи на острие взгляда.
В водопой загвоздили тяжёлые капли
рассыпаясь хруста`лями да жемчугами.
Поугасли чванливые зорьки на ряби.

Наказанье заката стократ мою боль умножает.
Переполнила сад монотонная нежность потёмков.
Всё мученье моё пропадёт, милый Боже,
как теряется лиственный лепет в набыченных кронах?

Это звёздное эхо,- сберёг я в надсердье-
станет Светом, помощницей мне, люциферкой?
А душа настоящая смертью воскреснет?
Наши думы затем станут сумраком вечным?

О, садовая тишь с дождевым убаюком!
Непорочный пейзаж в этом сердце светёлку устроил,
приютил огорченья да помыслов кротость,
оттого из покоя борьбу голубиную слышно.

Солнце сходит.
             Жёлтой кровью исходит мой сад.
Спрячь поди на ладони земной душегубку-обиду.
Я тоскую о детстве своём непокойном,
по иллюзии верного роста в любви оболочке,
по часам, проведённым как этот, в со-думье дождя
с родничковой печалью младенца.

"Красная Шапочка
шла тропинкой..."
Басни вышли- и вот, размышляю, сконфужен,
перед смутным потоком, переросший влюблённость.

Всё мученье моё пропадёт, милый Боже,
как теряется лиственный лепет в набыченных кронах?

Льётся снова.
Тучи ветер гнетут- тени мчатся.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

Острая звезда-алмаз,

глубину небес пронзая,

вылетела птицей снега

из неволи мирозданья.

Из огромного гнезда,

где она томилась пленной,

устремляется, не зная,

что прикована к вселенной.

Охотники неземные охотятся на планеты -

на лебедей серебристых

 в водах молчанья и света.

Вслух малыши-топольки

читают букварь, а ветхий

тополь-учитель качает

в лад им иссохшей веткой.

Теперь на горе далекой.

наверно, играют в кости

покойники: им так скучно

весь век, лежать на погосте!

Лягушка, пой свою песню!

Сверчок-, вылезай из щели!

Пусть в тишине зазвучат

тонкие ваши свирели!

Я возвращаюсь домой.

 Во мне трепещут со стоном

голубки - мои тревоги.

 А на краю небосклона

спускается день-бадья

в колодезь ночей бездонный!

По ла`вровым да  вет`кам-
две го`лубицы-ведьмы:
перва`я  бы`ла Солнцем,
а вто`рая -Луной.
- Соседушки, -спросил их,-
где быть моей могилке?
- В гузне моём. Я- Солнце.
- В зобу моём. Луна.
А я ходил по свету
с землицею в кисете,
двух о`рлиц увидал.
Те орлицы -из снега,
да голенькая девка.
Орли`ц я вопрошал:
- Где буду похоронен?
- В гузне моём. Я -Солнце.
- В зобу моём. Луна.
По ла`вровым да  вет`кам-
две голые голубки.
Одна была второю,
да обе- ни одной.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

Гитара

Начинается
плач гитары.
Разбивается
чаша утра.
Начинается
плач гитары.
О, не жди от неё
молчанья,
не проси у неё
молчанья!
Неустанно
гитара плачет,
как вода по каналам- плачет,
как ветра над снегами- плачет,
не моли её о молчанье!
Так плачет закат о рассвете,
так плачет стрела без цели,
так песок раскалённый плачет
о прохладной красе камелий.
Так прощается с жизнью птица
под угрозой змеиного жала.
О гитара,
бедная жертва
пяти проворных кинжалов!

Крик

Крик полукружьем
от склона
до склона пролёг.

Чёрною радугой
стянут
сиреневый вечер.

Ай!

По струнам ветров
полоснул
исполинский смычок.

Ай!

(Цыгане в пещерах
затеплили свечи.)

Ай!

перевод М.Цветаевой

Начинается плач
гитары.
Разбиваются кубки
рассвета.
Начинается плач
гитары.
Не утешить её.
Заставить её замолчать
невозможно.
Плачет она
монотонно,
будто плачет вода,
будто плачет позёмка.
Звенит стрела без цели- плачет;
туманит вечер без у`тра- плачет.
Невозможно
заставить её замолчать:
плачет по дальнем,
нездешнем
Пустыня горячего Юга
мо`лит камелий белейших.
О гитара!
Сердце терзаемое
пятерицей кинжалов.

* * *

Эллипс крика-
от горки
к горе`.

От маслин-
радуга чёрная-
н`ад ночью синей.

Ай!

Будто смычок виолы,
тронул крик три верёвки,
струны ветров долгих.

Ай!

(Люд пещерный
 возится с лампами-жировиками)

Ай!

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

                                                              (Вслух для Г(ерардо) Д(иего))

Да что скажу я о Поэзии?
Что скажу о этих облаках, об этом небе?
Всматриваться, всматриваться в них, в него смиртеть- и ничего
больше. Поймёшь, что некоему поэту нечего
сказать о Поэзии. Оставим это
критикам и профессорам. Ибо ни ты, ни я ,и никакой иной
поэт не знаем ,что есть Поэзия.
Вот она, смотри. Огонь
в моих руках. Я ,принимая,
работаю с ним основательно, но не могу говорить о нём
инача, как посредством литературы. Я понимаю все
поэтичности , могу говорить о них разве что не меняя
оценки каждые пять минут. Не ручаюсь.
Может ,однажды мне понравится стихотворение
прескверное, как нравится мне (нам нравится)
ныне музыка дурная но завадная. Сожгу-ка
Парфенон ночью чтоб начать
новостройку утром и не окончить её
никогда.
На своих конференциях часто говорил я
о Поэзии, но единственное, чего не смею
касаться, это моя поэзия. И не оттого,
что не уверен в деле своём. Наоборот,
коль правда ,что я -поэт милостью Богов- или демона,-
столь же верно, что есть им благодаря технике и
старанию , и тому что даю себе отчёт
абсолютный в том ,что делаю.

Перевод с испанского Терджимана Кырымлы