…Стали «гимнотворцами» и «гимнярами», а не творцами гимнов как коллективной гражданской молитвы, исполняемой в каких-то ритуальных, но возвышенных целях. Возвышенных, и все тут…
Украинские же литераторы дружно пошли в политику. Они точно соответствуют прозрению Евгения Евтушенко: «Поэт в России – больше, чем поэт./ В ней суждено поэтами рождаться/ лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,/ кому уюта нет, покоя нет».
Правильно, в принципе, сказано. И сделано – тоже. Но только по форме, а не по духу. Потому что очень мало подлинного «духа гражданственности» в деяниях служителей муз, ставших депутатами, кандидатами, председателями чего-либо. Они создавали не столько державу как хранительницу традиций и общий дом для всех в ней живущих, сколько дойную корову для себя. Убирающую более или менее талантливых конкурентов, пишущих на «чужом» языке, думающих «непатриотично», не желающих становиться в строй в вышиванках и маршировать в шароварах.
Николай Холодный
Они боролись и сейчас борются за свободу, сидя в тюрьмах своих самоугнетенных завистью душ. За равенство, чувствуя себя выше по праву даже не крови, а самоприсвоенной «титульной» национальности. За справедливость, видя себя стоящим на раздаче…
Отсюда и в «укрсучлите» дух – как запах, творчество – как кич, а вдохновение – как конъюнктура, которая определяет размер гонорара. Да, многие «укрсучлитовцы» говорят, что хотели бы парить над обыденностью в башне из слоновой кости. Но в душе желают, чтобы лифт в эту башню шел прямо из как можно более щедрой харчевни…
Поэтому и получается съездить на Олимп по турпутевке. Как в греческий национальный парк на северо-востоке Фессалии. И послушать не музу, а гида. Русскоязычного, а не украинскоговорящего, если повезет…
Ну да Бог с ними, с «укрсучлитовцами». Пусть ими занимаются литературные критики, если они еще остались, конечно.
Но, на мой непросвещенный взгляд, что всегда удавалось украинским поэтам и писателям, так это слова о матери. В романах и повестях, но особенно в стихах и песнях. Прямо до слез, до внутреннего содрогания, до кома в горле…
Они тут и так жили веками, даже не понимая своей «отдельности», не особо обращая внимание на то, что их землю назвали «Украиной», а их – «украинцами», «украинским народом», «народом Украины»
Есть в этом, похоже, великая истина, правда жизни и ментальная предопределенность. Жили-были люди на этой земле, рождались и умирали, говорили слова о любви и пели песни, молились Богу и защищались, как могли, от врагов. Они тут и так жили веками, даже не понимая своей «отдельности», не особо обращая внимание на то, что их землю назвали «Украиной», а их – «украинцами», «украинским народом», «народом Украины». Они просто были, и это становилось их сущностью. И они не хотели, чтобы кто-то их учил и переучивал насильно, деля на правильных и неправильных, ссоря с соседями, отбирая веру и песни. Это с годами делала сама жизнь. Постепенно и беспощадно. Или не делала…
Борис Олийнык
Но дома, там, на земле, ближе к ней, а не к асфальту, оставались матери. Они были, есть и будут сутью этого народа. Его родителями, хранителями и вдохновителями.
Впрочем, у всех народов так, наверное. Но в Украине, на которой все время ездили-переездили, которую вечно учили-переучивали, воспитывали-перевоспитывали все, кому не лень, это чувствуется особенно. Как историю Украины нельзя читать без брома, сказал писатель Владимир Винниченко (неплохой, кстати, писатель, но тоже предавший музу через политику), так и стихи о матери, настоящие, от сердца, трудно читать и слушать без него же. Потому что Украина жила и сохранилась, благодаря матерям. В Киевском музее Великой Отечественной войны есть послевоенная фотография жителей одного украинского села. На ней изображены только женщины. Все мужчины ушли на фронт и погибли. Не вернулись. Но остались дети…
Предлагаю вашему вниманию два стиха – Бориса Олийныка и Николая Холодного. Два сельских хлопца из Полтавщины и Черниговщины молодыми ушли в город учиться. И там впервые ощутили, как оно быть украинцем в современном мире. Они не очень хотели переиначиваться, стали бороться за свое право быть самими собой, и жизнь… поломала их. Каждого – по-своему. Борис Ильич Олийнык – это сегодня живой классик, который, тем не менее, смог не превратиться в «укрсучлитовца», удивительно обаятельный в своей неизбывной грусти, прикрытой ласковой ироничностью, человек. Он по-прежнему пишет так, как дышит, и никто ему не судья. Кроме почитателей…
Одно из последних фото Николая Холодного
О Николае Холодном рассказал недавно журналист Александр Горобец (спасибо ему за это, он ведь сейчас тоже борется против «тоталитаризма», как и время-то нашел на вечное?). Поэта уже нет с нами. Его советская власть и ее правоохранители сломали и поломали основательно. И даже независимая Украина не смогла подобрать гипс и шины для израненной души. Его нашли мертвым в марте 2006 года в Остре на родной Черниговщине. Труп лежал в одиноком жилье более двух месяцев…
О Николае Холодном рассказал недавно журналист Александр Горобец (спасибо ему за это, он ведь сейчас тоже борется против «тоталитаризма», как и время-то нашел на вечное?). Поэта уже нет с нами
…Но и того, и другого дома всегда ждали матери. К ним и обращались поэты.
Борис Олийнык
Посіяла людям літа свої, літечка житом,
Прибрала планету, послала стежкам споришу,
Навчила дітей, як на світі по совісті жити,
Зітхнула полегко - і тихо пішла за межу.
- Куди ж це Ви, мамо?! - сполохано кинулись діти.
- Куди ж Ви, бабусю? - онуки біжать до воріт.
- Та я недалечко... де сонце лягає спочити.
Пора мені, дітки... А ви вже без мене ростіть.
- Та як же без Вас ми?... Та що ж ви намислили, мамо?
- А хто ж нас, бабусю, у сон поведе по казках?
- А я вам лишаю всі райдуги із журавлями,
І срібло на травах, і золото на колосках.
- Не треба нам райдуг, не треба нам срібла і злота,
Аби тільки Ви нас чекали завжди край воріт.
Та ми ж переробим усю Вашу вічну роботу, -
Лишайтесь, матусю. Навіки лишайтесь. Не йдіть!
Вона посміхнулась, красива і сива, як доля,
Махнула рукою - злетіли увись рушники.
- Лишайтесь щасливі... - і стала замисленим полем
На цілу планету, на всі покоління й віки.
Николай Холодный
Я до Вас ізнову не приїхав.
Мабуть, наші верби розлюбив.
Пишете, прислав я Вам горіхів,
тільки не прислав до них зубів...
Не судіть за те, що забуваю
перестиглих вишень кровотечу.
Двадцять восьме літо забиваю
золотого цвяха в порожнечу.
Кажуть Вам, що я на лезі бритви
для розваги публіки стою.
Хтось мене без мене тягне в битви
і за мене «падає» в бою.
А до Вас дорога камнем стелена.
Заборонні знаки та пости.
Обіруч гадючі очі терена
і фальшиві написи: «Щасти!»
Вам тепер сусід города оре -
і вродила рясно лобода.
А мене ледь не втопило море,
й вишиванку понесла вода...
Може, я озвуся Вам у громі.
Може, мене зробить він німим,
у житті немов на іподромі:
на коні побудеш і під ним.
Світ мені був гірший за вітчима,
і вітри згинали, мов лозу.
Та сміявсь я Вашими очима
і вмочав перо у їх сльозу.
А коли зчинялись хуртовини
і гукали сови у дупло -
нашої старенької хатини
скрізь мене знаходило тепло.
Згадки не лишилося від стріхи:
забіліла бляха, мов зима.
У руках тримаєте горіхи,
а нащо - не знаєте й сама…
…К этому можно только добавить, что Черниговщина – вся!!! – объявлена
депрессивной территорий, областью, которая вообще может исчезнуть с
карты. Нет, земля останется, и в пустых городах и селах гимны будут
петь, а вот матерей не будет. Некому будет хранить. Нечего и некого…
23.09.2011
Владимир Скачко
(Айдер Муждабаев, журналист. Публикация в блоге Обозревателя) 
